Графиня Де Шарни

– Ах, с удовольствием, господин Жильбер, – воскликнул Питу, хлопая в ладоши, как ребенок, – мне самому ужасно хотелось, но я не смел попросить у вас разрешения.

Жильбер еще на миг задумался.

Потом взял перо, написал несколько слов, сложил лист и надписал имя своего сына.

– Держи, – сказал он, – возьми экипаж и поезжай за Себастьеном; по-видимому, вследствие того, что я написал, ему надо будет нанести один визит; ты проводишь его, не правда ли, милый Питу, и подождешь у дверей.

Может быть, придется подождать час или даже больше, но я знаю твою снисходительность: ты скажешь себе, что оказываешь мне этим услугу, и не станешь скучать.

– Да нет же, не беспокойтесь, господин Жильбер, – сказал Питу, – я никогда не скучаю. К тому же по дороге я куплю у булочника краюху хлеба, и, если в карете мне станет скучно, я пожую.

– Прекрасное средство! – отозвался Жильбер. – Но только, знаешь ли, Питу, – добавил он, улыбаясь, – с точки зрения гигиены есть всухомятку вредно: хлеб лучше чем-нибудь запивать.

– Тогда, – подхватил Питу, – я кроме хлеба куплю ломоть студня и бутылку вина.

– Браво! – воскликнул Жильбер.

И воодушевленный Питу вышел, нанял фиакр, велел ему подъехать к коллежу Людовика Святого, спросил Себастьена, который прогуливался в саду при коллеже, сгреб его в объятия, как Геракл Телефа, расцеловал от души, а потом, опустив на землю, вручил ему письмо от отца.

Себастьен первым делом поцеловал письмо с нежной и почтительной сыновней любовью; потом, после минутного размышления, он спросил:

– Скажи, Питу, а не говорил ли отец, что ты должен куда-то меня отвезти?

– Да, если ты согласишься.

– Еще бы, – поспешно промолвил мальчик, – конечно, я согласен, и ты скажешь отцу, что я был в восторге от его предложения.

– Ладно, – сказал Питу, – похоже, что речь идет о месте, где тебе бывает очень весело.

– Я был в этом месте всего один раз, Питу, но буду счастлив туда вернуться.

– В таком случае, – объявил Питу, – остается только предупредить аббата Берардье о твоей отлучке; фиакр ждет у дверей, и я тебя увезу.

– Превосходно, – отвечал юноша, – и, чтобы не терять времени, милый Питу, отнеси сам аббату записку от отца, а я тем временем немного приведу себя в порядок и буду ждать тебя во дворе.

Питу отнес письмо директору коллежа, получил exeat и спустился во двор.

Свидание с аббатом Берардье приятно польстило самолюбию Питу; в нем признали того нищего крестьянина – в шлеме, при сабле, но без такого важного предмета туалета, как кюлоты, – который в тот самый день, когда пала Бастилия, год тому назад, произвел в коллеже целый переполох как оружием, которое при нем было, так и одеждой, которой на нем не было.

Сегодня он явился сюда в треуголке, в синем сюртуке с белыми отворотами, в коротких кюлотах, с капитанскими эполетами на плечах; сегодня он явился с той уверенностью в себе, какая достигается благодаря уважению сограждан; таким образом, он имел право на самое обходительное обращение.

И аббат Берардье встретил его весьма обходительно.

Почти в то же самое время, когда Питу спускался по лестнице, ведущей от директора коллежа, Себастьен, у которого была комната в другом крыле, спускался по другой лестнице.

Себастьен уже не был ребенком; это был очаровательный юноша лет шестнадцати-семнадцати, лицо его обрамляли чудесные каштановые волосы, а голубые глаза метали первое юное пламя, позлащенное, как лучи зари.

– Я готов, – весело сказал он Питу, – поехали.

Питу посмотрел на него до того радостно и вместе с тем до того изумленно, что Себастьсну пришлось повторить свое приглашение еще раз.

На сей раз Питу последовал за юношей.

У ворот Питу сказал Себастьену:

– Вот ведь какое дело: я, знаешь ли, понятия не имею, куда нам ехать, поэтому назови адрес сам.

– Не беспокойся, – сказал Себастьен. И, обращаясь к кучеру, добавил:

– Улица Кок-Эрон, девять, первый подъезд от улицы Кокийер.

Этот адрес ровным счетом ничего не говорил Питу. Итак, Питу вслед за Себастьеном безропотно поднялся в карету.

– Но только, если та особа, к которой мы едем, милый Питу, окажется дома, – заметил Себастьен, – я могу пробыть там час или даже дольше.

– Не беспокойся об этом, Себастьен, – отвечал Питу, разевая свой огромный рот в жизнерадостной улыбке, – это предусмотрено. Эй, кучер, попридержи лошадей!

В это время они как раз поравнялись с булочной; кучер придержал лошадей, Питу выскочил, купил двухфунтовый каравай и вернулся в фиакр.

Чуть подальше Питу остановил кучера еще раз.

Это было перед кабачком.

Питу вышел, купил бутылку вина и снова уселся рядом с Себастьеном.

И, наконец, Питу остановил кучера в третий раз, на сей раз перед колбасной лавкой.

Питу опять выскочил и купил четверть студня.

– Теперь, – сказал он, – гоните, не останавливаясь, до улицы Кок-Эрон, у меня есть все, что мне надобно.

– Отлично, – отозвался Себастьен, – теперь я понимаю твой план и совершенно спокоен на твой счет.

Карета покатилась до самой улицы Кок-Эрон и остановилась перед домом номер девять.

Чем ближе подъезжали они к этому дому, тем сильней становилось лихорадочное возбуждение, охватившее Себастьена. Он вскочил с сиденья и, высунувшись из фиакра, кричал кучеру, хотя, к чести последнего и его колымаги, надо признать, что призывы юноши нисколько не ускорили дело:

– Побыстрей, кучер, да побыстрей же!

Тем не менее, поскольку все на свете чем-нибудь да кончается – ручьи впадают в речушки, речушки в большие реки, реки в океан, – так и фиакр добрался наконец до улицы Кок-Эрон и, как мы уже говорили, остановился перед домом номер девять.

Себастьен тут же, не дожидаясь помощи кучера, распахнул дверцу, в последний раз обнял Питу, спрыгнул на землю, позвонил у дверей, двери отворились, юноша спросил у привратника, дома ли ее сиятельство графиня де Шарни, и, не дожидаясь ответа, ринулся внутрь павильона.