Графиня Де Шарни

– Я сделал все, что мог и что было в моих силах, чтобы эти злодеяния не свершились, – сказал Бнйо. – С тех пор я много раз видел во сне тех, кто пал жертвой этих злодеяний, и ни один из них ни в чем меня не упрекнул.

– Потому ли, что, после пятого и шестого октября вернувшись к себе на ферму, ты застал амбары пустыми, а поля нераспаханными?

– Я богат, – возразил Бийо, – один пропавший урожай мне нипочем.

– Значит, – сказал незнакомец, заглянув Бийо в лицо, – это оттого, что твоя дочь Катрин…

– Молчите! – произнес фермер, стиснув незнакомцу руку. – Ни слова об этом.

– Почему же? – возразил незнакомец. – Ведь я говорю об этом, чтобы помочь тебе отомстить.

– Тогда, – сказал Бийо, побледнев и вместе с тем улыбаясь, – тогда дело другое, давайте поговорим.

Питу не думал больше о еде и питье, он смотрел на незнакомца, словно на колдуна.

– И как же намерена действовать твоя месть? – с улыбкой продолжал иностранец. – Скажи. По-крохоборски, расправой с отдельным человеком, как ты уже пытался однажды?

Бийо стал бледней мертвеца; Питу чувствовал, как по всему телу его пробежала дрожь.

– Или ты собираешься преследовать всю касту?

– Собираюсь преследовать всю касту, – сказал Бийо, – потому что преступление одного человека – это их общее преступление; и господин Жильбер, которому я жаловался, сказал мне: «Бедняга Бийо, то, что случилось с тобой, случилось уже с сотнями тысяч отцов! Чем еще заниматься дворянам, если в молодости не похищать девушек из простонародья, а в старости не тянуть деньги из короля?.

– Вот как! Жильбер тебе это сказал?

– Вы его знаете?

Незнакомец улыбнулся.

– Я знаю всех людей, – сказал он, – и тебя, Бийо, фермера из Писле, и Питу, капитана арамонской национальной гвардии, и виконта Изидора де Шарни, бурсоннского сеньора, и Катрин.

– Я тебе уже говорил, брат, чтобы ты не произносил этого имени.

– Почему же?

– Что же с ней стряслось?

– Она умерла!

– Да нет же, она не умерла, папаша Бийо, – вскричал Питу, – ведь…

И с языка у него чуть не сорвалось: «Ведь я знаю, где она находится, и каждый день с ней вижусь., но Бийо твердым, не допускавшим возражений тоном повторил:

– Она умерла!

Питу склонил голову; он понял.

Быть может, Катрин была жива для других, но для него, отца, она умерла.

– Так, так! – воскликнул незнакомец. – Будь я Диогеном, я потушил бы свой фонарь: полагаю, что я встретил человека.

Затем он встал, протянул Бийо руку и сказал:

– Брат, пойдем, прогуляемся немного, а этот славный молодой человек тем временем допьет свою бутылку и расправится с колбасой.

– Охотно, – отвечал Бийо, – я начинаю понимать, что ты хочешь мне предложить.

И, взяв незнакомца под руку, он сказал, обратившись к Питу:

– Жди меня здесь, я вернусь.

– Знаете ли, папаша Бийо, – возразил Питу, – если вас долго не будет, я заскучаю! У меня осталось всего полбутылки вина, огрызок колбасы да тонкий ломтик хлеба.

– Ладно, славный Питу, – отозвался незнакомец. – Масштабы твоего аппетита нам известны, и мы пришлем тебе чего-нибудь такого, чтобы ты набрался терпения, дожидаясь нас.

И в самом деле, не успели незнакомец с Бийо скрыться из виду за углом стены из зелени, как на столе перед Питу возникли новая колбаса, второй каравай и третья бутылка вина.

Питу ничего не понял из того, что произошло; он был весьма удивлен и в то же время сильно встревожен.

Но удивление и тревога, как и все вообще чувства, крайне обостряли в нем чувство голода.

Итак, Питу под воздействием удивления, а главное, тревоги ощутил непреодолимую потребность отдать должное принесенным ему яствам и с пылом, который мы за ним уже знаем, утолял эту потребность до самого прихода Бийо, который вернулся один и молча, но с просветлевшим лицом, в котором отражалось чувство, напоминавшее радость, опустился на стул напротив Питу.

– Ну, что? – спросил тот у фермера. – Какие новости, папаша Бийо?

– Новости такие, что завтра ты, Питу, отправишься домой один.

– А вы как же? – спросил капитан национальной гвардии.

– Я? – отозвался Бийо. – Я остаюсь.

Глава 9. ЛОЖА НА УЛИЦЕ ПЛАТРИЕР

Если наши читатели пожелают – поскольку с событий, о которых мы только что поведали, миновала целая неделя, – итак, если наши читатели пожелают вновь встретиться кое с кем из главных действующих лиц нашей истории, лиц, которые не только играли роль в прошлом, но и предназначены играть ее в будущем, мы приглашаем их присесть у фонтана на улице Платриер, к которому приходил когда-то мальчик Жильбер, гость Руссо, чтобы обмакнуть в его воду свой черствый хлеб. Оказавшись здесь, мы поведем наблюдение и пойдем за одним человеком, который вскоре должен здесь оказаться, и мы узнаем его, но уже не по форменному платью представителя от провинций – платью, которое после отъезда ста тысяч депутатов, присланных Францией, неизбежно привлекло бы к себе повышенное внимание окружающих, а наш герой отнюдь не стремится к этому, – но в простом и более привычном наряде богатого фермера из парижских окрестностей.

Теперь уже, наверно, читатель и сам понял, что герой этот – не кто иной, как Бийо; он шагает по улице Сент-Оноре мимо решеток Пале-Рояля который с недавним возвращением герцога Орлеанского, более восьми месяцев пробывшего в лондонском изгнании, вновь обрел свое ночное великолепие, – сворачивает налево, на улицу Гренель, и без колебаний устремляется по улице Платриер.

Однако, поравнявшись с фонтаном, у которого мы его поджидаем, он нерешительно останавливается, но не потому, что ему не хватает духу, тем, кто его знает, хорошо известно, что, если отважный фермер решил идти хоть в самый ад, он пойдет туда не бледнея, – но явно потому, что нетвердо знает дорогу.

И в самом деле, нетрудно убедиться-а нам в особенности, поскольку мы следим за ним, не спуская с него глаз, – нетрудно убедиться, что он осматривает и изучает каждую дверь, как человек, не желающий ошибиться адресом.

Однако, несмотря на внимательный осмотр, он миновал уже две трети улицы, так и не найдя того, что искал; дальше проход перегорожен толпой граждан, которые остановились возле кучки музыкантов, откуда раздается голос, распевающий песенки на злобу дня; быть может, эти песенки не возбудили бы столь острого любопытства, если бы в каждую из них не были вставлены один-два куплета с выпадами против известных лиц.

Одна из песенок под названием «Манеж. исторгла у толпы радостные крики. Поскольку Национальное собрание заседало в помещении Манежа, то разные группировки внутри Собрания приобрели свойства лошадиных мастей вороные и белые, чалые и гнедые – и, мало того, депутаты получили лошадиные клички: Мирабо окрестили Удалым, графа де Клермон-Тоннера – Пугливым, аббата Мори – Шальным, Туре – Грозой, а Байи – Везунчиком.

Бийо на минутку остановился послушать эти более резкие, нежели справедливые нападки, потом взял направо, проскользнул вдоль стены и скрылся из виду.