Графиня Салисбюри

Военные действия начались незначительными ошибками, но потом случилось происшествие, последствия которого были довольно важны, и мы изложим его с некоторыми подробностями.

Однажды утром воины, находившиеся на жаловании графа, вышли из города, чтобы осмотреть окрестность, и встретили обоз, состоящий из пятидесяти телег с жизненными припасами, которые следовали в армию под прикрытием шестидесяти человек. Но так как городских было более двухсот, то они и бросились на них, — часть прикрытия перебили, других обратили в бегство, и, повернув телеги, повели их к городу. Но как не спешили они, весть об этом нападении через бегущих дошла до лагеря прежде, нежели они успели добраться до городских стен. И в ту же минуту все вооружились, вскочили на коней и догнали обоз у заставы. Здесь завязалось жестокое сражение, потому что осаждающие прибыли в большем числе и, вероятно, осажденные, сделавшие эту вылазку, были бы непременно истреблены, но гарнизон поспешил к ним на помощь и уравновесил силы сражающихся. Некоторые, пока их товарищи сражались, отпрягли лошадей и угнали их в город, с тем, что если бы французы и оставались победителями, то они не могли бы увезти к себе возов с хлебом. Сражение происходило с остервенением, но сильное подкрепление из лагеря поспело на помощь своим товарищам, и горожане и люди, находящиеся на жаловании графа, увидев с вала, что силы их товарищей начинают ослабевать, бросились во множестве t ужасными криками в гущу сражающихся. Тогда мессир Гервей Леон, заметив, что с его стороны сражающиеся действуют в ужасном беспорядке и поэтому долго устоять не могут, велел отступить. Воины, привыкшие исполнять военные приказания, отступили в порядке, но горожане, не понимая, с какою точностью нужно исполнять повеления во время сражения, в беспорядке замешались в ряды французов, без начальника, следственно без всякого согласия и единодушия нападали или отступали. Поэтому много из них было убито, и еще более взято в плен, воины же, отступая в порядке, вошли в город с небольшим уроном, тогда как горожан было сто убитых, двести раненых и столько же попавших в плен.

Следствием этого сражения был сильный ропот горожан против воинов за то, что будто они их оставили на совершенную погибель. До того, что они желая спасти свое имущество, подверженное грабежу, и выкупить своих отцов, сыновей и друзей из плена, вступили в тайные сношения с герцогом Иоанном, обещая, ежели французы, пощадив их жизни и имущество, и возвратят пленных, отворить одни ворота города, чтобы осаждающие могли войти в город, и взять герцога Монтфорского в его дворце. Предложения эти были слишком выгодны для герцога нормандского, чтобы он не воспользовался ими. Словом, условия скоро были заключены, и в назначенный день французы вошли в отворенные для них ворота, и прежде нежели герцог Монтфорский мог думать о защите, его взяли и отвели в лагерь, обещание было исполнено, они малейшего вреда городу не сделали. Король Блуа, оставив свой сильный гарнизон в Нанте, возвратился со своим племянником к королю Филиппу Валуа, который чрезвычайно обрадовался, что виновник этой вновь возгоревшейся войны попался к нему в руки, и приказал заключить графа Монтфорского в Луврскую башню, как преступника и изменника.

Во время этих происшествий в Нанте и Париже, в конце декабря 1341 года Эдуард, узнав, что военные действия начались между Францией и Британией, готовился по своему обещанию послать вспомогательное войско своему новому подданному, как вдруг Иоанн Нефвиль приехал однажды утром в Невкастль, где, как мы уже сказали, он был губернатором, известил короля, что по большому стечению собственных дел своих, он не в со стоянии в настоящее время разбирать дела других.

Мы уже сказали выше, с какой готовностью все друзья короля Давида по любви к нему или ненависти к Эдуарду спешили принять участие в его делах. Поэтому вскоре его армия составилась из шестидесяти пяти тысяч войск, между которыми находилось три тысячи рыцарей. Король вошел в Англию, оставив слева замок Роксбург, который был на стороне англичан, и город Бервич, где заперся Эдуард Балиоль, его соперник, и расположился лагерем перед крепостью Невкастль на реке Тинь. Поход этот начался не совсем под счастливыми предзнаменованиями, потому что в тот самый вечер, когда прибыл король Давид со своими войсками, сильный отряд осажденных сделал вылазку через потаенный выход, проник в центр шотландского лагеря и, захватив в постели графа Мюррая, увел его пленником в город. Храбрый этот рыцарь наследовал после отца своего регентство по несовершеннолетию короля Давида, любовь к отечеству и верность своему государю. На другой день Давид велел идти на приступ, но после двухчасового сражения у заставы города, он принужден был отступить с большими потерями своих воинов, и отправился к Дураму.

Лишь только Иоанн Нефвиль, начальствующий в Невкастле, увидел удаляющегося неприятеля, то, оседлав самого лучшего своего коня, проселочными дорогами, которые были только известны местным жителям, в пять дней прибыл в Шертсей, где тогда находился король Англии. Он был первым вестником этого нападения, и король поспешил, в свою очередь, сделать воззвание, заключающееся в вызове всех англичан, начиная от пятнадцатилетнего и до шестидесятилетнего возраста. Но желая лично удостовериться в силах неприятеля и узнать его намерения, он назначил пункт соединения своим рыцарям, оруженосцам и встал войском под Портумберландом, а сам отправился морем в Бервик. И лишь только приехал в него, то узнал, что Дурам был взят приступом, и все жители города без пощады и выкупа преданы смерти, не исключая монахов, женщин и детей, без всякого уважения к святым местам, многие были сожжены в церквах, где искали убежища.

Приезд короля в Бервик, несмотря на то, что город был отдален от всех других городов, заставил Давида Брюса отступить, и он пошел обратно к границам Шотландии, где и достиг Твиди, а так как день начинал уже склоняться к вечеру, то он расположился лагерем на некотором расстоянии от замка Варк, в котором прекрасная графиня Алисса Салисбюри, бывшая Гранфтон, ожидала возвращения своего мужа, находившегося военнопленным в тюрьме Парижа. Этот замок, который можно было назвать во всех отношениях крепостью, защищал старинный наш знакомый Гильом Монтегю с несколькими храбрыми воинами. Молодой рыцарь в продолжение истекших последних четырех лет возмужал, и по происхождению своему, не мог слышать о присутствии на таком близком расстоянии неприятелей, без того, чтобы жажда войны не закралась в его сердце. Поэтому, выбрав сорок хорошо вооруженных воинов, напал в одном ущелье на последний отряд шотландской армии, человек двести убил, и отнял сто двадцать лошадей, навьюченных драгоценными вещами, золотом, серебром и материями. Стоны раненых и звук оружия раздались по всей армии и дошли до Гильома Дугласа, начальствующего передовыми войсками. Змея, которой наступили на хвост, оборотясь, хотела пожрать небольшой отряд, но он уже скрылся со своими пленниками и добычею.

Гильом Дуглас пустился в погоню за Гильомом Монтегю и почти мог достать копьем своим до ворот в то время, как они затворились за похитителями. Дуглас завязал сражение с теми, которые находились на валу; рыцари Швеции и Норвегии, принцы Оркада и Гебрида, увидев, что их воины стремятся на вал, поспешили на помощь осаждающим, наконец, сам Давид Брюс с остальной армией вмешался в сражение, которое было продолжительно и кровопролитно, замок был мужественно осаждаем и храбро защищаем, два Гильома делали чудеса. Наконец, король заметил, что без военных орудий ничего невозможно сделать, и что самые храбрые из его воинов пали около вала, приказал прекратить этот неожиданный приступ, но сражающиеся были так раздражены, и особенно Дуглас, которого Гильом Монтегю, узнав по изображению кровавого сердца на его оружии, вызывал на бой и насмехался над ним со стены, и Давид принужден был обещать им, что он не удалится от замка, пока не отомстит за них, и не отнимет похищенную у него добычу, что каждый из воинов считал за личную для себя обиду.

Тогда осаждающие удалились на расстояние двух перелетов стрелы от замка, и унесли с собой раненых и убитых знатных рыцарей. Тела же прочих оставались около вала. Назначив линию и расположившись лагерем, войска Давида начали приготовлять орудия для предположенного на другой день приступа, некоторые из них жарили целых быков и баранов, не снимая с них кож, а на бляхи, находившиеся в то время на оружии каждого из воинов, клали по горсти смоченной водою муки и поджаривали ее на огне, отчего скоро они превращались в лепешку.

Этот способ приготовления пищи избавлял шотландцев от лишних хлопот возить с собою кухонные принадлежности и котлы, которые всегда замедляют движение войск. Почему они и могли делать во время нападения или отступления ускоренные переходы по восемнадцати и двадцати миль, удивлявшие и смущавшие совершенно их противников.

Все это происходило в тысячи шагах от замка Варк, сцена жизни и одушевления подавала, так сказать, руку сцене кровопролития и смерти, потому что на всем пространстве между замком и лагерем, где происходило сражение, лежали трупы убитых и раненых, которых, не почитая важною потерею для войск, товарищи оставили умирать на месте. Поэтому временами из этого пространства мрака как из пропасти, выходили и разносились по ветру крики, стоны и невнятные жалобы, непохожие на голос человека, и заставляли содрогаться самых храбрых часовых, находившихся на валу. Тогда пущенная воспламененная стрела, блеснув падающею звездою в воздухе, вонзалась в землю и догорала, осветив в продолжение нескольких мгновений место сражения. Целью осажденных было, — повторяя каждые четверть часа это действие, воспрепятствовать войскам из лагеря оказывать помощь раненым, а раненым добираться до лагеря, потому что лишь только, при свете этих военных факелов, замечали человека, который поднимался с поля смерти, то он делался целью, для кого-нибудь из стрелков Англии, до того уверенных в меткости своего удара, что они сами говорили, что у каждого из них, вместо стрел, по двенадцати мертвых шотландцев за плечами, посему тот несчастный. который, собрав последние силы, приподнимался, чтобы дотащиться до лагеря, получить помощь, сохранить жизнь свою, падал от нового удара стрелы, и в этот раз она не достигала своей цели, потому что разила полумертвого. Иногда же этот дрожащий и обманчивый свет, мерцанием своим, приводил как будто в движение некоторые из этих неподвижных тел, и бесполезно пущенная стрела вонзалась в окостенелый труп.

Точно, этот вид, как мы и сказали выше, мог тронуть сердце всякого воина; но, однако, над главными воротами замка Варк, молодой вооруженный воин, стоял на страже со снятым только шлемом, лежащим у его ног, и все происходившее, казалось, не производило на него никакого впечатления; он даже до того погружен был в свои размышления, что не заметил, как прекрасная женщина, которую по неприметному почти ее приближению и легкости шагов, можно было принять за привидение, достигла через потаенную лестницу площадки, и подошла к нему. Но приблизившись, в нескольких шагах от него остановилась, как будто не решаясь идти дальше, оперлась на зубец и осталась неподвижна на месте. Несколько минут спустя, как она застыла в этом положении, с отдаленной части стены замка послышался крик, и приближаясь от одного часового до другого, достиг слуха молодого воина, который оборотившись, чтобы в свою очередь передать его следующему часовому, заметил на расстоянии длины копья от него женщину в белой одежде, неподвижную и безгласную, как статую. От чего крик замер на устах его; он хотел было сделать шаг вперед, чтобы приблизиться к предмету, который так неожиданно находился близ него, но в ту же минуту остановился прикованный к своему месту, как определил бы неискусный наблюдатель, почтением. Ближний к нему часовой заметил, что крик его не был передаваем более, и повторил его громче прежнего; молодой человек, сделав над собой усилие, повторил дрожащим, обнаруживающим сильное волнение, голосом; этот ночной и бдительный крик, который, повторяясь по удалению, ослабевал, и наконец затих на том самом месте, откуда начался.

— Хорошо, кастелян мой, — сказало приятным гармоническим голосом, приблизившись к молодому рыцарю, это белое видение, — вижу, что вы хорошо охраняете нас, и что мы поэтому в безопасности, потому что можно подойти к вам так близко и не быть замеченным.

— Да, это непростительно, — отвечал молодой человек, — но не потому, что я не слыхал приближения вашего, — оно менее было чувствительно земле, чем эти скользящие со стороны Шотландии облака небу, но потому что я не угадал вас; я не думал, что мое сердце так бесчувственно.

— От чего, — продолжало улыбаясь видение, — прекрасный мой племянник лишил меня удовольствия видеть его за ужином, которым я угощала всех наших храбрых рыцарей? Мне кажется, что труды дня должны были вечером возбудить его аппетит.

— Потому что я не хотел никому передать попечения об охранении вверенного мне залога. Мог ли я лишить себя этого удовольствия, если бы присутствие мое не было здесь необходимо?

— А я думаю, Гильом, — отвечала улыбаясь графиня, — что вы этим наказываете себя за то безрассудство, которым привлекли к себе на шею всю эту армию. И ежели по этой причине вы удаляетесь от нас, то я нахожу, что положенное вами себе наказание заслужено, и поэтому не желаю уменьшить его строгости. Однако, так как совет имеет необходимость в вашем опытном благоразумном мнении, то поставьте кого-нибудь на свое место, которое, по окончании совета, снова можете занять.