Графиня Салисбюри

Графиня, возвратясь в зал, где ожидали ее рыцари, с помощью их советов написала королю письмо. И лишь только она успела его запечатать, как явился Гильом Монтегю. В это короткое время он успел переменить костюм свой; и вместо тяжелого воинственного одеяния одел полосатый черного и голубого цвета полукафтан, какой носили стрелки, и такое же исподнее платье, легкие полусапожки и бархатный берет; оружие его заключалось в коротком мече в виде охотничьего ножа, лука, согнутого из тутового дерева, и колчана, наполненного стрелами. Он подошел к графине и поклонился ей. — Готово ли письмо, графиня? — спросил он. — Что это значит? — вскричали рыцари, — неужели вы сами хотите исполнить это поручение?

— Доверие мое в храбрость и верность вашу неограниченно, почему я и поручаю вам защиту замка. Что же касается меня, то в честь любви и преданности моей к царице моего сердца и вам, мне вздумалось испытать счастье, подвергая опасности жизнь мою в исполнении этого поручения, потому что я предчувствую, что оно исполнится к чести моей и вашей, и что я проведу сюда короля Эдуарда прежде, нежели вы вступите в переговоры с неприятелем.

Это предложение и решимость молодого человека восхитила всех рыцарей. Графиня вручила ему письмо, которое он, преклонив колено, принял, и сказала ему:

— Я буду молиться за вас.

— Как желал бы я умереть во время молитвы вашей, — сказал Гильом, — тогда бы душа моя полетела прямо на небо.

Часы начали бить на башне замка и снова послышались крики часовых на стенах.

— Полночь! — сказал Гильом, сосчитав со вниманием удары часового колокола, — надо спешить, не теряя ни минуты. — И выбежал из комнаты.

Глава XVII

Гильом велел отворить себе потаенную дверь замка и, не взяв с собою ни одного из своих оруженосцев, ни из слуг, пустился один через поле сражения, которое и прошел безо всякого препятствия. Ночь была темна, дождлива, следственно благоприятна исполнению его предприятия, так что он, никем не примеченный, достиг самых окопов; а так как проливной дождь принудил шотландцев укрыться в шатры, то он, перебравшись через окопы, очутился в неприятельском лагере; не зная, в состоянии ли будет выйти так же из него, как вошел, и, не вдаваясь в середину лагеря, пошел налево, где должна была быть Тведь, рассуждая основательно, что в случае, ежели бы его заметили, то разлившаяся река даст ему хотя шанс на спасение. И точно: шагах в ста от того места, где вошел в неприятельский лагерь, он был уже на берегу реки; и пошел по нему с большой осторожностью; минут десять шел он, не встречая никого подозрительного; но вдруг послышался шорох; он в ту же минуту остановился с вниманием человека, которого жизнь зависит от верности его слуха. В самом деле, небольшой отряд верховых воинов приближался, следуя навстречу к нему по берегу реки. Броситься направо, в лагерь, — значило бы подвергнуть себя неминуемой опасности; поэтому он опустился в густую траву, которая росла по самому берегу, и, ухватившись за древесные корни, прилег над самою водою; шум текущей воды на минуту заглушил шум приближающихся людей, и ему начинало казаться, что он ошибся, но скоро ржание лошади доказало справедливость его опасений; несколько минут спустя, он явственно услышал голоса людей, слова которых долетали до него. Гильом попробовал, удобно ли можно было обнажить его меч; потом взглянул на воду и увидел, что достаточно только отпустить корень, за который он держался, чтобы упасть в воду. Убедившись в защите отступления, в случае необходимости, он обратил все внимание к приближающемуся шуму.

— Вы думаете, капитан, — говорил один из подъезжающих воинов, которого по повелительному го полосу можно было принять за начальника отряда, — что по ми лости темноты этой адской ночи работники не в состоянии будут ранее рассвета приняться за работу, посему наши военные снаряды будут готовы завтра не ранее вечера.

— Точно так, — отвечал почтительным голосом тот, к кому относился вопрос, — начальник работ уверил меня в этом.

— И это еще замедлит штурм, — сказал нетерпеливо первый. — Грегор!

— Что прикажете, — отвечал новый голос.

— Завтра с развернутым моим знаменем и трубачом, ты отправишься к замку, прибьешь перчатку мою к одним из ворот его, вызовешь Гильома Монтегю и скажешь ему что Гильом Дуглас предлагает в честь Господа и царицы сердца его преломить с ним копье.

В эту минуту ночной объезд под начальством Дугласа приблизился так близко к тому месту, где скрывался Гильом, что, вынув меч, Дуглас мог бы достать им того, кого предполагал завтра вызвать на поединок, разумеется, никак не думая, чтобы тот находился от него так близко. В этом случае инстинкт животного был превосходнее чувства человека; потому что, поравнявшись с Гильомом, лошадь Дугласа остановилась, протянула шею, опустила морду так близко к молодому и отважному рыцарю, что он чувствовал на лице своем ее теплое дыхание.

— Что с тобой, Фенгал? — сказал поправясь в седле Дуглас.

— Кто там? — закричал Грегор, ударив мечом по хворосту.

— Какая-нибудь выдра, которая стережет рыбу, или лисица, которая промышляет себе добычу после нашей стряпни, — сказал с насмешкой капитан.

— Не прикажете ли сойти с лошади и осмотреть? — спросил Грегор.

— Нет, — отвечал Дуглас, — не нужно, Раслинг прав. — Ступай, Фенгал, — продолжал он, пришпорив лошадь; — пора, не нужно терять время. И ты скажешь еще, — прибавил он, обратясь к Грегору, — что я предлагаю ему все выгоды места и света.

— Что касается этого условия, — сказал Раслинг, — то ваша светлость без опасения можете ему предложить это, лишь бы только он принял вызов.

— Да, я готов на все, — отвечал с пренебрежением Дуглас.

Больше ничего Гильом не мог слышать, потому ли, что разговор прекратился, или расстояние между ними сделалось велико. Он вложил опять в ножны до половины вынутый меч, вышел на берег реки и продолжал беспрепятственно путь до самого последнего рва около лагеря, сделанного недавно шотландцами, который он перепрыгнул с проворством и легкостью истинного горца и очутился вне неприятельского стана. Часа два шел Гильом, не встретив никого, наконец первые лучи дневного света осветили вершины гор, внизу которых он пробирался по узкой тропинке; мало-помалу свет этот начал разливаться и по отлогам; как вдруг туман, сгустившийся в продолжение ночи в глубине долины, стал приходить в движение и в виде медленно зыблющихся морских волн подниматься кверху; несколько минут этот туман находился между Гильомом и видным горизонтом; казалось, он будто с сожалением расстался с землею, наконец, поднялся как занавес театра, представляя сквозь нижний прозрачный и сырой слой свой ландшафт, освещенный тем полусветом, который нельзя назвать ни светом дня, ни мраком ночи, и среди этого прозрачного поэтического света послышались звуки шотландской песни. Гильом узнал сразу резкий голос горного жителя и, остановившись, начал прислушиваться. В эту минуту в шагах пяти от него на возвышении небольшого пригорка показались два шотландских солдата, которые вели пару волов, вероятно, отнятых на соседней мызе; один из них был верхом на маленьком иноходце, и следуя за быками, острием копья понуждал их идти скорей.

Увидевший их Гильом натянул висевший у него на левой руке лук, вынул из колчана стрелу и стал на середине дороги, выжидал, пока они приблизятся к нему на перелет стрелы; шотландцы приготовились так же к защите, как и он к нападению; эти приготовления с обеих сторон были неизбежны потому, что тропинку, на которой им должно было встретиться, стесняли с одной стороны крутой скат горы, а с другой — река.

Шотландцы заметили, что Гильом остановился, продолжали путь, но когда приблизились к нему на такое расстояние, что могли слышать его голос, то он закричал м на чистом галльском наречии, на котором он как пограничный житель объяснялся свободно.

— Гей вы, красноногие, ни шагу вперед, пока мы не объяснимся.

— Что тебе нужно? — отвечали шотландцы, не зная, как счесть — другом или недругом Гильома, который говорил с ними их языком.

— Я хочу, чтобы ты уступил мне лошадь, на которой едешь, приятель, — отвечал Гильом, обращаясь к погонщику, — потому что мне еще ехать далеко, а тебе до лагеря остается не больше двух миль, следовательно, ты можешь дойти пешком.

— А что сделаешь, ежели я не уступлю тебе моей лошади? — спросил шотландец.

— Клянусь, что тогда я отниму ее у тебя насильно, — отвечал Гильом. Шотландец засмеялся, и не отвечая ни слова, начал понуждать быков своих идти вперед. Гильом, заметив, что словами невозможно убедить горца уступить ему лошадь, натянул лук; но шотландец при первом неприязненном движении молодого рыцаря спрыгнул с лошади и, ухватив быка за хвост, скрылся за него, подражая своему товарищу, который, следуя за другим животным, был им защищен от выстрелов.

— А! а! — сказал Гильом, улыбаясь, — кажется, лошадь твоя будет мне стоить двух стрел, следовательно дороже, чем я предполагал; но делать нечего, она мне нужна, и я торговаться не стану.

С этим словом он медленно поднял левую руку, двумя пальцами правой натянул тетиву так сильно, что казалось, хотел, чтоб оконечности лука сошлись вместе; потом на минуту остановился неподвижно; стрела со свистом полетела и воткнулась больше, нежели до половины одному из быков, за которого прятались шотландцы.

Смертельно раненное животное задрожало на всех ногах; потом, заревев ужасно, бросилось с такою быстротою вперед, что самая лучшая лошадь не в состоянии бы была догнать его; но, сделав шагов тридцать, ослабев, упало на колени; стараясь подняться, бороздило рогами землю; и тяжестью своею опиралось на стрелу, почему та и вонзилась в него по самое оперение, — в это время последние силы изменили животному, задние колена согнулись и оно упало, приподнялось еще раз, втянуло шею и испустило жалобный рев, упало снова, на этот раз уже совершенно мертвым.