Граница вечности

Но толпе не терпелось услышать Мартина Лютера Кинга.

Он выступил одним из последних.

Джаспер сразу понял, что он хороший проповедник. Он говорил образным, живым языком, приятным, сочным баритоном. Он обладал способностью пробудить эмоции у толпы — ценное качество, которым восхищался Джаспер.

И все же Кинг, вероятно, никогда раньше не проповедовал перед таким скоплением народа. И не многим такое доводилось.

Он предупредил, что демонстрация, пусть даже и успешная, ничего не будет значить, если за ней не последуют реальные перемены. «Если завтра страна выйдет на работу как ни в чем не бывало, то тех, кто думает, что негр, выпустив сегодня накопленный пар, наконец расслабится, ждет горькое разочарование. — Толпа отозвалась одобрительными возгласами и аплодировала каждой зажигательной фразе. — Ни спокойствия, ни умиротворения не видать Америке, пока негр не получит своих гражданских прав, — предупредил он. — Вихри восстаний и впредь будут сотрясать основополагающие принципы нашей Родины, пока яркое солнце свободы не покажется из-за горизонта».

Ближе к концу своей семиминутной речи Кинг заговорил почти библейским языком. «Нам не успокоиться, пока детей наших не перестанут лишать индивидуальности и чувства собственного достоинства безжалостные надписи "Только для белых", — сказал он. — Нам не успокоиться, пока не забьет ключом источник справедливости и праведности».

На помосте позади него певица госпела Махалия Джексон громко воскликнула:

— Боже мой! Боже мой!

«Несмотря на все проблемы настоящего и грядущего, я говорю вам: "Есть у меня по-прежнему мечта!"» — продолжал Кинг.

Джаспер понял, что Кинг отбросил свою подготовленную речь, потому что он перестал эмоционально манипулировать слушателями. Вместо этого он словно доставал слова из глубокого холодного колодца страданий и боли, колодца, созданного веками жестокости. Джасперу стало ясно, что негры описывали свои страдания словами пророков из Ветхого Завета и успокаивали боль Евангелием надежды Иисуса.

Голос Кинга дрожал от волнения, когда он произносил:

«Есть у меня мечта: однажды страна наша, осознав истинный смысл своей веры, станет его воплощением. Мы твердо уверены в том, что всеобщее равенство не требует никаких доказательств.

Есть у меня мечта: однажды на багровых холмах Джорджии потомки бывших рабов смогут разделить трапезу братства с потомками бывших рабовладельцев.

Есть у меня мечта: однажды даже штат Миссисипи, штат, изнывающий от палящей несправедливости, задыхающийся от знойного гнета, превратится в оазис свободы и справедливости».

Речь Кинга приобрела ритмичное звучание, и двести тысяч человек почувствовали, что их души раскачиваются в такт. Это была не просто речь. Это была проникновенная поэма, духовная песнь и молитва. Патетическая фраза «Есть у меня мечта», повторяющаяся в конце каждого предложения, звучала как «Аминь!».

«Есть у меня мечта: однажды четверо моих детишек проснутся в стране, где о людях судят не по цвету кожи, а по моральным качествам.

Есть сегодня у меня мечта.

Есть у меня мечта: однажды там, в Алабаме, штате жестоких расистов, штате губернатора, что щедр на речи о невмешательстве в дела штата и непризнании силы законов конгресса; однажды там, в Алабаме, чернокожие мальчишки и девчонки возьмутся за руки с белыми мальчишками и девчонками, словно братья и сестры. С верою этой мы высечем из глыбы отчаянья камень надежды. С верою этой мы превратим бренчанье разногласий Родины нашей в прекрасную симфонию братства.

С верою этой мы сможем трудиться вместе, молиться вместе, бороться вместе, в неволе томиться вместе, стоять за свободу вместе, зная, что однажды мы будем свободны».

Оглянувшись по сторонам, Джаспер заметил, что по щекам чернокожих и белых людей текут слезы. Даже он почувствовал, что эти слова тронули его за живое, а ему всегда казалось, что он равнодушен к подобным делам.

«Да зазвенит свобода, и когда случится это… когда свободе мы звенеть позволим, когда звенеть позволим ей со всех сторон и сел, со всех городов и штатов, тогда приблизим мы тот день, когда все чада Господа Бога нашего, черные и белые, иудеи и неевреи, католики и протестанты, смогут, сомкнув руки…»

Здесь он заговорил медленнее, и толпа почти смолкла, «…спеть слова из старого церковного гимна: "Мы свободны наконец! Свободны наконец! Благодарим тебя, Отец, мы свободны наконец!"».

Он отступил от микрофона.

Толпа взревела. Такого Джаспер никогда не слышал. Люди поднялись на ноги в порыве восторженной надежды. Разразились аплодисменты, нескончаемые, как безбрежный океан.

Они продолжались, пока видный церковнослужитель и наставник Кинга, седовласый Бенджамин Мейс не подошел к микрофону и не произнес благословение. Это означало, что митинг окончен, и все медленно стали расходиться.

Джаспер чувствовал себя так, словно он пережил бурю, сражение или любовный роман — он устал до изнеможения, но был в приподнятом настроении.

Они с Бип направились в квартиру Дьюаров, почти не разговаривая друг с другом. Конечно, думал Джаспер, «Экоу» должна заинтересоваться этим. Сотни тысяч человек слышали волнующий призыв к справедливости. Конечно, британская политика и банальные секс-скандалы не могли претендовать на большее место на первых полосах газет.

Он был прав.

Белла, мать Бип, сидела за кухонным столом и лущила горох, а мисс Бетси чистила картошку. Как только вошел Джаспер, Белла сказала ему:

— Тебе дважды звонили из «Дейли экоу». Какой-то мистер Паф.

— Спасибо, — выпалил Джаспер, и сердце его заколотилось. — Позвольте я позвоню.

— Конечно. Давай-давай.

Джаспер пошел в кабинет и набрал номер Пафа.

— Ты был на митинге? — просил Паф. — Речи слышал?

— Да-да, — ответил Джаспер. — Это было нечто невероятное.

— Знаю. У нас только об этом и говорят. Можешь написать репортаж с места события? С личными впечатлениями и эмоциями. На фактах и цифрах не зацикливайся, все это будет в основном материале.

— Я буду рад, — сказал он, но это было сдержанное высказывание, на самом деле он ликовал.

— И давай срочно. Примерно тысячу строк. Мы сократим, если что.

— Хорошо.

— Перезвони мне через полчаса, я соединю тебя со стенографисткой.

— Можете дать мне побольше времени? — спросил Джаспер, но Паф уже повесил трубку.

Джаспер чертыхнулся.

На письменном столе Вуди Дьюара лежал американского образца блокнот с желтыми линованными страницами. Джаспер подвинул его к себе и взял карандаш. Подумав минуту, он написал:

«Сегодня я стоял в толпе двухсот тысяч человек и слышал, что значит, по представлениям Мартина Лютера Кинга, быть американцем».

***

Мария Саммерс была в восторге.

Телевизор стоял в отделе прессы, и она перестала работать, чтобы посмотреть Мартина Лютера Кинга, как почти все в Белом доме, и президент в том числе.

Когда трансляция закончилась, она не чувствовала под собой ног от радости. Ей не терпелось услышать, что думает президент о речи. Несколькими минутами позже ее вызвали в Овальный кабинет. Она испытывала более сильное, чем обычно, искушение обнять Кеннеди.