Граница

Самоха увидел как Тушмануман, пользуясь тем, что внимание охранявших его было отвлечено, наклонился к телеге и выдернул из ножен саблю мертвого гвардейца.

— Чойба, сзади!

Чойба, уже пригнувшийся для броска навстречу всадникам, извернулся по-волчьи, всем корпусом. Однако остекленевший взгляд Тушманумана был прикован к старику, скачущему впереди халашей. Лязгнуло железо, покатился под ноги, сбитый лошадиной грудью, гвардеец. Но, оторвавшийся от своих почти на корпус, старый князь был обречен, Чойба отбил его меч и, схватив за руку, выдернул из седла, а подскочивший Тушмануман пригвоздил своего мнимого спасителя к доскам настила. Гибель отца привела родственников Тасыта в бешенство и они врубились в нестройную шеренгу хурренитов, пытаясь любой ценой достать Тушманумана. Но тщетно, пробиться сквозь стальную щетину мечей и сабель им не пришлось, поражаемые со всех сторон, они, сыновья, зятья, племянники, два десятка душ, до единого легли вокруг телеги с мертвецами, раньше, чем пешие халаши смогли придти им на помощь. Заржала лошадь, опрокинутая в воду вместе с закованным в стальную чешую всадником, и все было кончено. Хурренитам это стоило одного ушибленного гвардейца. Подхватив его на руки они, повинуясь команде Хата, медленно пятились по мосту, отходя к перекинутым с «Орла» сходням. Тушмануман, уже никем не охраняемый, отступал вместе со всеми. Выражение его смуглого лица ясно указывало на то, что он весь сосредоточен на какой-то одной мысли и лихорадочно выбирает время и средства для ее осуществления. Было понятно, что против пеших халашей долго не выстоять. А между тем истребление всадников не произвело на толпу видимого действия. Ее передние ряды подровнялись, было видно, как место сомневающихся занимают воины, настроенные крайне решительно, очевидно, люди клана Выдры. И вот толпа заревела и ринулась вперед для последнего удара. Хат, чувствуя предсмертное томление, оглянулся напоследок.

Матросы с «Орла» все стучали топорами, пытаясь развести мост, но тот держался. И тут «Беркут», ставший к мосту лагом, ударил по халашам из метательных орудий левого борта, несколько бревен с заостренными концами смели передние ряды, пропахав в толпе кровавые борозды. Пораженные халаши остановились, несмотря на яростные крики уцелевших заговорщиков, призывавших одним натиском прикончить пришельцев.

В следующий миг Тушмануман подняв саблю за острие, рукояткой вверх, пошел навстречу толпе, между тем, как хуррениты продолжали пятиться, выставив вперед клинки.

— Узнаете меня? — кричал Тушмануман. — Или вы уже забыли мое лицо?

Толпа замерла в нерешительности. Вдруг из нее вышел воин с круглым коричневым щитом, унизанным медными шипами. Он сделал два шага вперед и закричал:

— Это не Тушмануман! Это самозванец! — его меч описал свистящий полукруг и должен был рассечь отвергнутому императору ребра, но тот с непостижимым проворством увернулся и, успев при этом снова взяться за рукоять сабли, обрушил разящий косой удар на халаша, развалив его тело от плеча до пояса.

Внутренности несчастного вывалились наружу, упал с глухим стуком щит, и воин рухнул, заливая кровью настил. Из толпы вышел еще один воин.

— Тушмануман, я узнал тебя! — крикнул он и, подойдя к настороженно смотрящему в его лицо императору, встал рядом с ним, поворотясь к толпе и всем видом показывая, что готов биться плечом к плечу с Тушмануманом против кого угодно. В толпе началось движение, было видно как сразу несколько человек пробиваются вперед. Один за другим халаши походили к Тушмануману, когда их набралось около десятка, император крикнул:

— Людей Выдры — псам!

— Уходим, — сказал Хат. — Пайда, брось повозку, мертвые простят.

— Не простят! — ответил Клепила и его голова, со слипшимися от своей и чужой крови волосами, показалась над бортиком телеги. — Нет такого у нас в заводе, чтоб оставлять тела побратимов на поругание врагу лютому и беспощадному.

— Смотри ты, — удивился Хат, — прямо королевский прокурор, — и, навалившись плечом, стал помогать лошадям перетащить телегу через разобранный настил.

Тут мост дрогнул, качнулся и могучее течение Мсты стало относить его разорванные концы в стороны друг от друга. Подняв трупы на борт «Орла» и поднявшись сами, хуррениты убрали сходни и оттолкнулись. Течение быстро увлекло фрегат в образовавшуюся брешь, за ним пошли «Беркут» и «Ласточка». Галеры халашей их не преследовали. Самоха стоял на палубе, глядя как на разведенном мосту разыгрывается последний акт драмы. Тушмануману, видимо, окончательно удалось склонить весы на свою сторону. Для клана Выдры, поставившего все на одну карту, пришло время расплаты. Было видно, как убитые падали в воду по обе стороны моста.

Хат, проходя мимо Самохи, хлопнул его плечу и показал на верхнюю палубу, напоминая, что обязанности охранять принцессу с него никто не снимал.

Самоха поднялся на мостик и увидел, что там, кроме принцессы, за спиной которой маячил Жуч, и капитана Летимака, находятся коннетабль Замыка и несколько вельмож из свиты. Здесь же с кувшином вина крутился бородатый юнга Гроуд.

— Сколько человек убито на борту? — спросил Замыка капитана.

— Пятеро, — ответил тот. — Двое гвардейцев, караул у трапа, храбрые ребята, варвары провозились с ними добрые две минуты, этого нам хватило. И во время штурма, трое из команды. Еще один тяжело ранен, вряд ли доживет до вечера.

— Что на «Беркуте»? — спросила принцесса.

— Думаю, примерно, то же самое. Вероятно, погибли караульные. Один, во всяком случае, точно, его убили на моих глазах, и потом еще двоих или троих, когда халаши пошли на приступ, но вряд ли больше. Бой быстро кончился. На «Ласточке» скорее всего никто не пострадал, они успели отойти от пристани. Разве что стрелой кого зацепило.

Самоха бросил взгляд на берег, от моста, возле разорванных концов которого уже сгрудились галеры, пытаясь выгрести против течения и соединить их обратно, по дороге, к лагерю, как черная туча, шли халаши, впереди ехал одинокий всадник. На нижней палубе, там где были сложены мертвецы, запричитала женщина.

— Кто это? — спросила принцесса.

— Графиня Эльжгета, — ответил Хат. — Погиб Димори Цейенский.

Самоха понял, что речь идет о юноше в сером плаще, погибшем первым.

— Но она же предпочла ему нашего неотразимого коннетабля, — удивилась принцесса. — Впрочем, я ее понимаю, мертвый жених во многих отношениях бывает удобней живого.

Замыка покосился на нее, но ничего не ответил.

Лагерь халашей скрылся из виду, левый берег становился выше, вместо прежних лугов пошли высокие холмы, песчаные отмели чередовались с прибрежными скалами, по правому берегу тянулись, кажущиеся необитаемыми, леса. Корабли хурренитов шли на всех парусах, все дальше удаляясь от рокового места.

— Летимак, — спросил Хат, — что думаешь? Капитан устало присел на принесенное расторопным юнгой кресло и взял со стола кубок с вином.

— Тут думать особо нечего. Другой мост нам вряд ли попадется. Даже если предположить, что халаши сообразили послать гонцов вверх по реке, то последняя точка, где они могут приготовить нам встречу, Совиный плес. Его мы достигнем где-то через полчаса такого хода. После этого до самого Отиля уже никаких затруднений не предвижу, мы будем идти обгоняя вести о себе, на протяжении четырех дней, единственные, кто нам может попасться на пути, племя рыбаков фимфимов. Ну, они безвредны.

— А чудовище Шуш? — улыбнулся Хат.

— Храни нас небо от встречи с ним, — серьезно сказал Летимак, — но тут уж никто ничего предугадать не может.

— Ясно, — сказал Хат. — Совиный плес. Что ж, ветер усиливается, в случае чего, думаю, запустим мельницу.

— Почему нет? Запустим, — согласился Летимак, чокаясь с ним, и крикнул — Ребята, ставь загородки.

На палубу поднялись матросы, неся охапки металлических вилок, каждая длиной около двух локтей, и принялись устанавливать их в пазы, выдолбленные в бортах. После чего вставили в них три ряда досок, оставляя между ними зазоры для стрельбы.

— Эй, Жуч, — спросил Самоха, — а что там с Клепилой?

— Живой, — ответил Жуч. — Мозги вправляет. Узвар корня кащеева, немножко столбохлыста, сушенного в одуванчиках, и печень махаона. Дальше не помню. — Мимо жучева носа, шурша шелками сильно декольтированного платья, павой проплыла княжна Генида Ло, и облокотившись на поручни, встала у бойницы, любуясь пейзажем. Жуч расправил плечи и сел, по-простому, на палубу, скрестив ноги. Извлек из ножен покрытый, еще свежей, кровью клинок и, посвистывая, принялся его чистить.