Гражданская война в России

Вольтер говорил, что если бы возможно было, пожав шишечку в Париже, этим пожатием убить мандарина в Китае, то редкий парижанин лишил бы себя этого удовольствия. Отчего же не говорить правду? Если бы, пожавши пуговку в Москве или Петербурге, этим пожатием можно было бы убить мужика в Царевококшайском уезде и никто бы не узнал про это, я думаю, что нашлось бы мало людей из нашего сословия, которые воздержались бы от пожатия пуговки, если бы это могло им доставить хоть малейшее удовольствие. И это не предположение только. Подтверждением этого служит вся русская жизнь, все то, что не переставая происходит по всей России. Разве теперь, когда люди, как говорят, мрут от голода… богачи не сидят с своими запасами хлеба, ожидая еще больших повышений цен, разве фабриканты не сбивают цен с работы? [23]

В значительной части буржуазии и привилегированных сословий расизм был не философским, а вполне обыденным. В ответ на этот все более интенсивно демонстрируемый расизм «простонародье», причем уже вооруженное и знающее свою силу, очень долго отвечало множеством разного рода примирительных жестов. Это отражено во многих документах эпохи (например, в очень скрупулезных дневниках М.М.Пришвина).

Даже в условиях уже разгоревшейся Гражданской войны крестьяне — там, где была их власть и где еще не побывали белые, отзывались на самый робкий примирительный жест свергнутых прежних хозяев жизни. В январе М.М.Пришвин был в деревне свидетелем случая, который изложил в двух записях в дневнике (29 и 31 января 1919 г.):

Изгнанная из родного угла дворянка, смысл жизни своей видевшая в охранении могилы матери, — возненавидела мужиков (ее дума: тело этих зверо-людей ели вши телесные, а душу ели вши власти). Она живет в голодной погибающей семье и ради маленьких чужих детей идет в свою деревню, измученная, обмерзшая, в истрепанной одежде — нищей приходит в деревню, просит помощи, и мужики заваливают ее ветчиной и пирогами… Помещица Красовская, вся истерзанная, голодная, с озлобленным лицом явилась в деревню, откуда ее выгнали, и мужики ее не то что накормили, а завалили пищей, и теперь уже, несмотря на все прежние распоряжения о выселении помещицы, — поселили ее в своей деревне.

Значительная часть, если не большинство, помещиков, испытавших во время революции погром их имений, возненавидели крестьян («зверо-людей») ненавистью столь непримиримой, что она распространялась даже на «своих», которых можно было заподозрить в соучастии с крестьянами. М.М.Пришвин записал в дневнике 27 апреля 1918 г., как он приехал из Москвы в Елец и, еще не имея сведений о своем хуторе, встретил соседку-помещицу, у которой разгромили имение. Она набросилась на него: мол, это «плоды его рук».

— Как моих?

— Ваших, ваших! — крикнула она.

— Боже мой, — говорю я, — меня же кругом считают контрреволюционером.

— А почему же, — кричит она, — у всех помещиков дома разграблены и снесены, а ваш дом стоит?

— Неужели он еще стоит?

Она не простившись вышла из лавки.

Я подумал: «Дом мой стоит, а если вернется старая власть, дому моему не устоять: эта старуха меня разорит и, пожалуй, повесит на одном дереве с большевиками, злоба ее безгранична, и она еще религиозна: большевики душат земной «правдой», она задушит «божественной».

В целом, примирительные жесты «простонародья», которые вначале делались в надежде избежать столкновения, были имущими классами явно и четко отвергнуты. Это вызвало ответный социальный расизм «низов», быстро достигший уровня ненависти и даже ярости. Ненависть низов (в основном крестьянства) и верхушки белых стала взаимной. Об этом пишет в своих воспоминаниях «Очерки русской смуты» А.Деникин. Полезно почитать и письма адмирала Колчака. Этой ненависти к простонародью не было и в помине у красных, которых видели крестьяне, — у Чапаева или Щорса. Они были «той же расы». Это и решило исход Гражданской войны — при том, что хватало жестокостей и казней с обеих сторон [12] .

12

Но и в жестокостях белые отличились. Просвещенному правителю Колчаку даже его генералы слали проклятья по прямому проводу — такой режим он установил в Сибири. Устыдились белочехи, и 13 ноября 1919 г. они издали меморандум: «Под защитой чехословацких штыков местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан…» и т. д. Напомним, что Колчак расстрелял депутатов Учредительного собрания, которые съехались в Омск. Все же разгон и расстрел — разные вещи.

По накалу страстей Гражданская война в России на стадии столкновения добровольческих армий была сходна с войнами этническими и религиозными.

Глава 4 Вызревание ответной ненависти низов

Основания для социальной ненависти крестьян

В «Очерках русской смуты» А.И.Деникин описывает свою поездку инкогнито по России после Февраля 1917 г. Он говорит о «ненависти, накопленной в течение столетий»:

Теперь я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся. Прежде всего— разлитая повсюду безбрежная ненависть — и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже неодушевленным предметам — признакам некоторой культуры, чужой или недоступной толпе.

Эти его рассуждения сами проникнуты расизмом, ненавистью к «толпе», якобы отрицающей недоступную ей культуру. Он как будто Толстого не читал, который задолго до этого предупреждал тех, кто был «социально и умственно выше толпы». Надо было раньше задуматься о «подлинной жизни».

Выступая в революции вместе с рабочими, крестьянство заимствовало от них многие понятия, придавая им смысл, далеко выходящий за рамки классовой борьбы. Например, под буржуазией крестьяне понимали не весьма абстрактный социальный тип, а что-то вроде воплощения вселенского зла, которое и надо уничтожить ради всеобщего блага. М.М.Пришвин записал в дневнике 10 августа 1917 г., в деревне:

Тихонов, большевик, пишет мне в письме слово «буржуазия» в кавычках… Но простой человек слепо верит, что есть какая-то совершенно отдельная от народа и зловреднейшая из всех на свете порода людей — буржуи. У нас крестьяне согласно с знакомым словом «Маньчжурия» называют ее «Буржурия».

Это отношение к буржуазии как чуждой враждебной расе было вплоть до открытой Гражданской войны лишь потенциальным, скрытым основанием для будущей открытой ненависти. К конкретным людям из числа буржуазии, не проявлявшим по отношению к крестьянам открытой враждебности и идущим на диалог, ненависти летом 1917 г. не возникало. М.М.Пришвин сделал в дневнике (14 мая) интересную запись:

Нагавкин — русская фамилия: нагавкали на человека — вот и стал он на веки вечные Нагавкин. А впрочем, жулик на редкость. Живет он в мещанской слободе, и по виду живет, словно купец, а разобрать? С 27-го числа, как началась революция, приходил каждый день оратор и вечером ораторствовал и разбирал всех, кто буржуй, а кто пролетарий. Вот как-то раз стали разбирать, Нагавкин и говорит: «А что, посредник торговли — буржуй?»— «Конечно, — отвечают— буржуй!» и: «Ну, а как же и тот, что два яблока и коробку спичек на пупе носит, тоже буржуй?»— «Посредник, значит, буржуй!»— «И я тоже?» — «А ты, что ж, ты самый и есть буржуй: фабрика, дом и прочее». Тут Нагавкин вынимает из кармана всю свою канцелярию. «Пожалуйте!» — подает какие-то квитанции. Рассматривают товарищи: нефтяной двигатель — заложен, кожа — заложена, здание— заложено. «Это, — говорит Нагавкин, — фабрика, а вот дом». Посмотрели: дом тоже заложен и перезаложен. Потом пошли пиджаки, сапоги, женские бурнусы. «Жена только не заложена, жена моя, ну, как, товарищи, после этого: буржуй или пролетарий?» Подумали, подумали товарищи, поспорили, вспомнили опять того, кто два яблока и коробку спичек на пупе носит, решили опять, что тот буржуй, а насчет Нагавкина ничего не могли решить. И так в Черной Слободе живет кожевник фабрикант, в собственном доме живет и чем-чем только не занимается, и рожь осыпает, и яйца скупает, и старые серебряные кокошники перетапливает, и принимает дохлых ягнят и собачьи шкурки, а сказать определенно про него никто не может: буржуй он или пролетарий.

Но программу буржуазии крестьяне отвергли сознательно и определенно. Главная «земная», социально-экономическая причина, по которой крестьянство отвергло в 1917 г. либерально-буржуазный проект коалиции кадетов, эсеров и меньшевиков, заключалась в их отказе решить земельный вопрос. А он к тому времени стал настолько больным, что расхождения во взглядах приводили к расколу религиозного типа. Позиция землевладельцев-помещиков, поддержавших Белое движение, была столь же непримиримой.