Гребаный саксаул

Дикое песчаное поле постепенно превращалось в военный городок. Колышками и натянутой проволокой условно огораживали автопарк, КПП, шлагбаум, дорожки, туалет. Границы посыпали известкой. Во время работы стоял мат и крики.

Учитывая, что за мной не была закреплена машина, меня отправили создавать полевую Ленинскую комнату.

Несмотря на наличие туалета солдатам нравилось за ней оправляться. Причина, наверное, была в обилии подтирочного материала, который в виде газет свободно лежал на столах.

Очень скоро вся территория вокруг Ленинской комнаты была загажена. Уже на второй или третий день на том месте был выставлен пост.

Личному составу строго настрого запретили заходить в ленкомнату. Возьмёт ещё какой-нибудь отмороженный газету «Правду», да вытрет ею задницу. Или того хуже портретом генсека. Потом от проверяющих не отобьёшься, припишут тогда командиру и замполиту политическую близорукость и безыдейность.

Нет! Не для того они ехали на целину и терпели там нечеловеческие лишения.

* * *

Через несколько дней после прибытия каждый из офицеров обзавёлся собственный ординарцем. Они топили печки, драили офицерам сапоги и бегали за водкой.

Приехавший замполит ушёл в собственный КУНГ, не выдержал пьянства и ночных криков майора. Тот просыпался среди ночи и орал сильно окая:

– Это я! Мойор Колита! Приказываю поднять роту к ебеням!

Потом ротный затихал.

Замполит был эстет. К тому же, наверное, бывший разведчик, потому что его никто не видел в лицо. Повышать политико-моральное состояние личного состава он не спешил.

У заместителя по технической части капитана Бочкарёва всегда было красное лицо и пудовые кулаки. Он жил с ротным в одном КУНГе.

Напившись Калита жаловался офицерам,

– Съехол бы уж он от меня, что ли. Храпит как боров.

Капитан Бочкарёв отвечал отдуваясь.

– Не могу. Совсем сопьёшься. А нас потом под трибунал отдадут. Так что, терпи.

Моим взводом командовал старший лейтенант Помников. Ему было уже лет под сорок. Военного образования у него не было. В армию пришёл после техникума. Службу начал с младшего лейтенанта и так и застрял в старлеях. Но это был настоящий офицер, службу он знал, в моторах разбирался и за подчинённых стоял горой.

Заместители командиров взводов-прапорщики. Наш по фамилии Никольский. Он с тонкой девичьей талией, голубоглаз и румянощёк, в отличие от нас, грязных и загорелых. Мы тут же и не сговариваясь стали называть его, Николенька. Он напоминает барчука. Машину не водил, в моторах не разбирался. Но советский прапорщик должен уметь всё, в том числе убирать урожай для закромов Родины.

Из нашего батальона на должность техника взвода прибыл прапорщик Куанышбаев. Он был из рода Алим-улы младшего казахского жуза и только что закончил школу прапорщиков.

Водку пил исключительно из пиалы, нажирался, как свинья. В пьяном состоянии забывал русский язык и команды отдавал на казахском. Наверное, прапорщик представлял себя Есет-батыром, знатнейшим старшиной младшего жуза рода тама.

Вообще, пьяный казах - это нечто. Хуже пьяного казаха может быть только пьяный узбек.

У меня во взводе девять дедов, часть из них узбеки. Самые опасные из них Быхадыров - здоровенный, мрачный и Юлдашев, - хитрый и коварный как хорь.

Эдик Шарангия - грузин. Он был похож на Сталина. Юра Денисов, самый смешной человек-комик. Комик, потому что призывался из Коми. Дед русской авиации. И несколько молодых: Ваня Юдин, Рома Гизатулин, Юра Петелин.

Николенька откровенно побаивался узбеков, все приказы отдавал исключительно через меня.

Дедов заставить работать можно было только личным примером, так что сам я впахивал как лошадь.

Главный у узбеков конечно же Юлдашев. Он мозг. Быхадыров при нём вроде тарана.

Сегодня в роту прибыло пополнение из Алма-Аты. Один из солдат, чернявый, носатый попал в наш взвод.

Николенька построил роту. Вечернюю поверку решил провести сам.

– Мамажнонов!

– Я!

– Бахадуров!

– Я!

– Рахмонов

– Я!

– Каримов!

– Я!

Ну мля и типажи у меня во взводе! Банда «чёрная кошка». Золотая рота! Фурманюги - гангстеры! Смертники грёбаные!

У Никольского было хорошее настроение. Он дурачился.

Картаво кричал:

– Гельр-р-ман!

Я напрягаюсь.

Откликнулся тот самый чернявый крепыш с нахальными и весёлыми глазами из новоприбывших.

– Я!

– Что за фамилия? Немец что ли?

– Француз!

Несколько месяцев я доверчиво считал Шурку Гельмана французом, пока Дениска не вылупил глаза:

– Сдурел что ли? Шурка ташкентский еврей!

Я расстроился. Дениска утешил:

– Ну что с того, что не француз? Зато не казах!

Я согласился. Резон в Денискиных рассуждениях, конечно, был.

Но это открытие никак не повлияло на наши отношения.

В выжженной солнцем степи стояли палатки. Рота изнывала в строю. Курили в кулак. Громко матерились. Ждали ротного. Жара. Сушь.

Старшина Толик задумчиво смотрел куда-то вдаль. Ему было всё по барабану. Ротный так и не появился. Зато неспешной походкой подошёл незнакомый старший лейтенант. На нём офицерская полевая форма, портупея и сапоги.

Практичные командиры взводов давно уже носили солдатское х/б и офицерские полевые фуражки, чтобы личный состав не посылал их на фуй.

Толик встрепенулся, молодцевато отдал честь и скороговоркой доложил:

– Товарищ стрлейтнант! Первая рота построена!

У офицера восточное лицо, красные губы и широкие плечи. Он был красив и похож на гроссмейстера Каспарова.

– Зверюга, - подумал я.

Старший лейтенант сказал, что он замполит нашей роты. Его фамилия была Мамедов.

– Жидяра, - сказал Гельман, - стопроцентный тат.

Шурка знал, что говорил. Он происходил из профессорской семьи. Его папа был доктором медицины. При этом сам Шурка совершенно не был похож на ботаника – никчемного, хилого, застенчивого. Гельман был хитёр, храбр, остроумен и в меру нагл. До сих пор не могу понять, как он оказался в армии.

Душное пекло летнего дня. Сонно-голодная одурь. Дымила походная кухня.

Замполит перечислил главные достижения советской власти. Вспомнил о победе над Германией. Осветил текущий политический момент. Бегло остановился на проблеме развернутого строительства коммунизма.