Греческое сокровище

Георгиос Энгастроменос почел себя обязанным немного ободрить гостя:

— Мистер Шлиман, не будете ли вы столь добры объяснить нам, как вы собираетесь обнаружить город, который был уничтожен что-то около…

— Три тысячи лет назад, — быстро подсказал Шлиман, — между тысяча двести сороковым и тысяча сто девяностым годом.

— Да… — задумчиво протянул собеседник. — А не может случиться, что все эти обгоревшие руины давно истерлись в

прах?

Генри Шлиман понимающе кивнул. Софья отметила, что у него розовеют щеки.

— Величайший троянский герой и признанный наследник царя Приама так говорит о городе:

Прежде Приамов сей град племена ясновещие смертныхВсе нарицали счастливым, богатым и златом и медью…

Должно это остаться в земле! Из «Илиады» мы знаем, что во дворце Приама было пятьдесят почивален для сыновей с их супругами, а на дворе—двенадцать почивален для его замужних дочерей. Мы знаем о «благозданном доме» Гектора, где «лилейнораменная Андромаха» занималась с женами-прислужницами тканьем, прядением. Вот Гектор идет возбудить на битву своего ненавистного брата Париса, входит в его дом:

Сам он дом сей устроил с мужами, какие в то времяВ целой Троаде холмистой славнейшие зодчие были:Мужи ему почивальню, и гридню, и двор сотворилиВ замке градском, невдали от Приама и Гектора дома.

Все это были каменные здания, а камень не горит. Потом, мы знаем, что у города было двое ворот — Скейские и Дарданские. Они-то куда могут деться?! Еще там были «красиво устроенные стогна», по которым разъезжали колесницы, и «Скейская возвышенная башня», с которой Елена указала Приаму ахейских вождей Аякса и Агамемнона. Все это и еще многое стоит, как встарь, укрытое позднейшими Троями, может, тремя, а может, четырьмя, и плотно слежавшаяся земля служит им защитой от времени.

Софья сидела, смущенно опустив, глаза, и, когда она заговорила, он уловил в ее голосе восхищение.

— Мистер Шлиман, вы так свободно цитируете «Илиаду»… Можно подумать, что вы знаете ее наизусть. Неужели это мыслимо?

— Не только мыслимо, мисс Софья, но и возможно. И на древнегреческом, и на новогреческом я читал эти строки столько раз, что они огненными буквами горят в моей памяти. Да и почему бы мне не запомнить поэму, если потомки и ученики Гомера передавали ее из поколения в поколение целиком, выучивая на слух — слушая рапсодов?

В его тоне не было и тени хвастовства, словно он говорил о самых заурядных вещах. Софья бросила на него испытующий взгляд и поразилась перемене. Уже не скажешь, что он выглядит невыразительно, да и пожилым не назовешь. В него словно вселился бес, гладко выбритое его лицо пылало; он расправил плечи, и костюм приобрел тот вид, в каком вышел из рук портного. В нем бурлили молодая сила и задор. Он привычно щеголеватым жестом разгладил усы, отвел волосы за уши. Но главное — глаза: они были ясные, умные и ненасытно-вопрошающие. Ее разочарование в нем сменилось неподдельной заинтересованностью.

Пользуясь правами старой дружбы, Теоклетос Вимпос не боялся возражать Шлиману.

— Вы все время говорите — Троя, Троя… А ведь ее никогда не было! Это плод поэтического измышления. И Троянской войны не было, как не было деревянного коня и ссоры Ахилла с Агамемноном из-за красивой пленницы. Все это — мифология.

Шлиман добродушно рассмеялся: к язвительным шпилькам Вимпоса он уже привык.

— Знаю. Гомера тоже не было. Просто в течение многих веков бесчисленные аэды сочинили по два-три стиха каждый, а в шестом веке до рождества Христова афинский тиран Писистрат собрал всех живущих рапсодов, те надиктовали комиссии певцов все, что помнили, и певцы сшили песни в одну поэму… Даже Грот в своей «Истории Греции» говорит, что нет никакой возможности доказать существование Трои, как и то, что Гомер действительно написал «Илиаду» и «Одиссею». Э!.. Великие поэты думали иначе: Гёте, Шиллер, Шелли, Пиндар и Гораций верили в историческую личность Гомера, потому что видели в обеих поэмах органическое целое, создание единого гения.

Его звонкий голос, разносивший по саду эту страстную защитительную речь, производил на Софью какое-то будоражащее действие. Не поднимая головы, она тихо спросила:

— Мистер Шлиман, вы позволите мне спросить вас?

— С превеликой охотой, моя юная леди.

— Нас учили в школе, что поскольку древние боги играют решающую роль в обеих поэмах, а с Олимпа и Иды эти боги куда-то исчезли, то, значит, «Илиада» и «Одиссея»—только мифы.

Блеснув голубым огнем глаз, Генри Шлиман улыбнулся: он обожал спорить.

— Когда боги исчезли, ушли в мифологию, в обеих поэмах остался человек, и все человеческое в них верно до последней мелочи. Но я не согласен, что нужно отмахнуться от этих богов. Их создали древние люди, четыре тысячи лет назад до рождества Христова, и они не так уж сильно отличаются от богов в других древних религиях.

Вдруг подала голос мадам Виктория:

— Для нас, христиан, языческая религия древней Греции — детские бредни!

Софья испугалась, что Генри Шлиман оскорбится, но он, оживившись, попросил мадам Викторию развить эту точку зрения. Мать объяснила, что этих богов люди создали по собственному подобию и в соответствии со своей природой, а потом наделили их сверхчеловеческой силой, дабы боги могли защитить смертного, покарать его врагов.

— Мы никогда не искали смысла в древнегреческой религии, воспринимали ее как интересную, иногда забавную сказку.

Шлиман одернул жилет, поправил свой черный галстук, закинул ногу на ногу и задумался, подыскивая ответ.

— Я, разумеется, христианин, я даже сын пастора. Но верования древних народов сейчас составляют достояние скорее истории, а не мифа. Если бы, к примеру, сейчас в этот сад заявились троянцы или ахейцы и послушали, как мы рассуждаем о нашей религии, они бы тоже объявили ее мифологией и немало позабавились бы над ней. Я глубоко восхищаюсь пантеизмом, и мне понятно, почему люди возносили молитвы богу солнца, полей, рек. Природа заключает в себе что-то божественное… Надеюсь, я ничьих чувств не оскорбил?

Может, и оскорбил, но Энгастроменосы были люди воспитанные. Софья вполголоса, но вполне слышно сказала:

— Мистер Шлиман, я не могу судить, насколько вы правы, но меня восхищает ваша убежденность.

Шлиман уже не сводил с нее глаз. В саду стемнело, кто-то под шумок ушел с малышами. Мужчины придвинулись ближе.

— Вы, стало быть, верите, что Гомер такая же историческая личность, как Данте или Шекспир? — спросил, судя по голосу, дядя Ламбридис.

— Вне всякого сомнения! — закусил удила Генри Шлиман.—

Он родился в Смирне, недалеко от Трои, между тысячным и девятисотым годом до рождества Христова. Его сыновья, а может, родственники или ученики основали на ближайшем к Смирне острове Хиос своего рода поэтический цех. Аккомпанируя себе на лире, они исполняли гомеровские строки при дворах царей и вождей на островах и побережье Эгейского моря.

— Когда вы говорите: Гомер написал «Илиаду», вы, очевидно, имеете в виду, что он создал великую поэму, используя отрывки, сохранившиеся со времени Троянской войны?