Грех во спасение

– Что за дьявольские игры вы затеваете, ваше сиятельство? – прошептала Маша. – Неужели вы в состоянии испытывать ко мне добрые чувства, убивая и мучая при этом других людей? За что вы расправились с Янеком? – Она судорожно сглотнула застрявший в горле комок. Жажда становилась невыносимой, и каждый звук с трудом вырывался из пересохшего горла. – Я не верю ни единому вашему слову – они так же лживы, как и ваши подозрения насчет меня и Мити!

– Что касается вашего мужа, то здесь нет ни капли вымысла, и его ждет очень серьезное наказание и за подготовку нескольких побегов, и за бунт, что с его легкой руки учинили каторжные в остроге.

– Я так и не поняла из ваших слов, почему каторжные вздумали бунтовать? И насколько верно ваше утверждение, будто причиной беспорядков в остроге стал неудавшийся побег? Вы не сумеете убедить меня в Митиной вине, пока я сама не услышу от моего мужа о причинах этого бунта. Надеюсь, вы будете милосердны и позволите мне встретиться с ним?

– Ночью и в таком виде я вас никуда не выпущу! – Граф отвернулся и тихо сказал: – На самом деле он взбунтовался, когда узнал, что ему не позволят попрощаться с вами, и бросился на конвоиров. И первым его поддержал этот поляк, Спешневич... Они обезоружили конвой. Пришлось вызывать подкрепление... Солдаты открыли стрельбу... И если бы Спешневич не заслонил собой Дмитрия, то хоронить пришлось бы не его, а вашего супруга...

– Господи, Янек! – Маша уже не могла сдерживаться. Она уткнулась лицом в подушку и зарыдала в голос, оплакивая не только смерть Митиного и своего друга, но и все надежды на свободу и обретение долгожданного счастья.

Граф некоторое время сидел молча, потом осторожно коснулся ее плеча:

– Успокойтесь, дорогая! Скоро утро, и вам следует немного отдохнуть. А пока выпейте чаю. Правда, он остыл уже, но жажду утоляет прекрасно!

Маша рывком поднялась и села на постели, поморщившись от боли в спине. Раны немного подсохли, но каждое резкое движение причиняло ощутимые страдания.

Граф протянул ей большую деревянную пиалу с чаем. Маша нервно сглотнула и провела сухим языком по потрескавшимся губам, предвкушая, как холодная влага остудит ее опаленное нестерпимым жаром горло. Но вдруг голос Цэдена вторгся в ее сознание, и она словно наяву услышала слова, произнесенные им торопливым шепотом: «А чай постарайтесь незаметно вылить...» И недолго думая, она ударила графа по руке, отчего пиала отлетела в сторону, а вожделенная влага мгновенно раскатилась каплями по толстому войлоку, закрывающему пол юрты.

– О черт! – выругался граф. – С вами не соскучишься! Ну, чем я вам опять не угодил?

– Простите, – Маша виновато посмотрела на него, – вероятно, я еще не до конца пришла в себя и не совсем правильно поняла вас. Насколько я помню, вы запретили кормить меня сегодня и давать воду, так откуда вдруг такая щедрость? Не хотите ли вы опять усыпить меня?

– Ну хорошо, – проворчал граф и подал ей тяжелую глиняную кружку. – Пейте тогда кумыс, хотя я не уверен, что он придется вам по вкусу.

Но Маша уже не слушала его, жадно прильнув к кружке, она пила и пила прохладную, слегка кисловатую жидкость, отдающую в нос. Не отрываясь, она залпом выпила содержимое кружки и почувствовала, как каждая частичка ее тела словно расправляется и наливается живительной силой. Голова окончательно прояснилась, и даже окружавшие ее предметы перестали двоиться в глазах.

Взглянув на графа, Маша поняла, что события последних дней, бесспорно, наложили тяжелый отпечаток и на государева любимца. Глаза его ввалились, под ними залегли мрачные тени, и даже в уголках рта, постоянно искривленного в слегка презрительной усмешке, появились усталые складки.

– Маша, – он принял пустую кружку из ее рук и поставил на небольшой походный столик рядом с ее кроватью, – давайте еще раз спокойно все обсудим. – Лобанов осторожно взял ее ладони в свои и поднес к губам, прошептав: – Позвольте сказать вам о моей любви, против которой, несмотря на все мои попытки забыть вас, я оказался бессилен. – Он слегка склонил голову перед ней и произнес уже несколько громче: – И если вы примете мою любовь, то, клянусь своей честью и состоянием, никогда не пожалеете об этом. Я не позволю ветерку дунуть на вас, не допущу пылинке сесть на ваши плечики. Обещаю, что вы будете с радостью приняты при дворе, а император выразил желание стать крестным отцом нашего первенца.

– Побойтесь бога, ваше сиятельство! Я все больше убеждаюсь, что вы постепенно сходите с ума. Скажите, как иначе понимать те бредни, что вы позволяете себе изрекать? – От возмущения Маша не слишком заботилась о выборе слов. – Вы несете полнейшую чушь, граф, и даже не отдаете себе отчета в этом! О каком первенце может идти речь, если я замужем и хочу ребенка только от своего мужа? Конечно, я чрезвычайно благодарна Государю за изъявленное им желание, но я не думаю, что он захочет стать крестным отцом ребенка, чьи родители – ссыльнокаторжные.

– Так вы ждете ребенка? – Граф вскочил со своего места и посмотрел на нее сверху вниз, и, бесспорно, в его глазах было неподдельное отчаяние.

Маша пожала плечами:

– К сожалению, пока нет! Но я не теряю надежды, что это произойдет в самое ближайшее время!

– Ну, так я вас смею уверить, что этого не произойдет никогда! – воскликнул Лобанов с откровенным торжеством в голосе. – Даже в случае вашего отказа выйти за меня вы никогда, слышите, никогда не увидите вашего Митю! У меня в кармане распоряжение обер-прокурора доставить опасного государственного преступника Дмитрия Гагаринова в Петропавловскую крепость для проведения тщательного дознания по известным вам обстоятельствам – подготовки и успешного осуществления нескольких побегов каторжных из острога.

– Будьте вы прокляты, граф! – произнесла Маша устало и, стараясь не потревожить раненую спину, прилегла щекой на подушку. – Оставьте наконец меня в покое! Я устала и больше не хочу слушать, как вы наводите тень на плетень, стараясь убедить меня предать собственного мужа. – Она попыталась натянуть на себя одеяло, но от сильнейшего рывка оно полетело на пол.

И в следующее мгновение граф сдернул ее за руку на пол и зажал ей рот ладонью.

– Ах ты, дрянь! – прорычал он, срывая с нее рубашку. – Не хочешь меня по-доброму, значит, терпи по-плохому!

Она изо всех сил пыталась вырваться, но граф перенес руку ей за голову и, захватив волосы в кулак, несколько раз ударил ее головой об пол. Мягкая кошма смягчала удары, но от резких движений открылись раны на спине. Маша вскрикнула от боли. И в это время безжалостные, будто железные пальцы проникли в нее. Она попыталась плотнее сдвинуть бедра, но все было напрасно...

Маша сжалась от стыда и отвращения, а граф окончательно перестал с ней церемониться. Прильнув к ее губам жадным ртом, он терзал, кусал и пытался раздвинуть их языком, а его пальцы мучили ее изнутри. И как Маша ни силилась сбросить его с себя, на этот раз она оказалась намного слабее обезумевшего от страсти насильника.