Грех во спасение

– Они небось еще сами не обернулись, – пробасил угрюмо Антон. – Вдруг надумают дня два на озерах провести, чтобы рыбы наловить. А то ведь в поселке не поверят, что на рыбалке были.

– И правда, Митя, что делать будем, если они еще не вернулись? – забеспокоилась Маша. – Прасковья Тихоновна нас не иначе как через неделю ждет. Сами же с Цэденом сроки обговаривали.

– Видишь, как получилось, – вздохнул Митя, – все наши планы нарушились. Но, как ни крути, к заимке идти надо. Будем на месте сидеть, живо в руки Мордвинова попадем.

– А я думаю, мне надо до заимки сгонять по-быстрому, все на месте разузнать, – предложил Антон. – Один-то я щучкой везде проскользну и улизну, если потребуется. – Он усмехнулся и добавил уже серьезно: – А вам следует здесь отсидеться, Дмитрий Владимирович. В этих камнях спрятаться – проще пареной репы, а коней я за тот увал уведу, и недалеко вроде, а если кто их и найдет нечаянно, до вас не сразу доберется. И скрытно к ним не подойти, в тайге они всегда настороже. Чужака заметят, ржать начнут и вас упредят, чтобы лучше схоронились, значит.

– А если там засада, Антоша? Если Мордвинов раньше нас догадался обо всем, поэтому по тайге нас никто не ищет? – Маша взяла его за руку и заглянула в глаза. – Я ведь никогда себе не прощу, если и с тобой какая-нибудь беда случится.

– Ой, Мария Александровна, я, бывало, сквозь такие засады проходил, что и не поверите даже! – Антон с явным озорством улыбнулся и посмотрел на Митю. – Помните, барин, как по садам да по баштанам лазили с приятелями нашими деревенскими? Вот уж страшно было, особливо если ружье у сторожа фунтом соли заряжено!

– Ну, хорошо! – согласился вдруг Митя и, виновато улыбнувшись, развел руками. – Нет у нас, Машенька, другого выхода. По крайней мере, если Антон и попадется, его не сразу в цепи закуют. А пока суд да дело, под солнцем многое может измениться!

– Ты бы по дереву постучал, прежде чем подобные вещи говорить, – рассердилась Маша. – Отправляешь Антона чуть ли не в пасть коменданту и такое себе позволяешь! – Она отвернулась от Мити, подошла к Антону, обняла его и расцеловала в обе щеки.

Парень заметно стушевался, молча поклонился и, вскочив в седло, подхватил в поводья их лошадей.

– Не поминайте лихом, если что! – Антон посмотрел сначала на Машу, потом на Митю и непривычно дерзко проговорил: – Берегите Марию Александровну, барин! Лучше ее жены на всем белом свете не сыщете...

Они проследили взглядом, как Антон уводит лошадей за увал, машет им оттуда рукой и скрывается в густой причудливой тени, отбрасываемой полуразрушенным утесом.

Маша вздохнула, повернулась и встретилась с Митей взглядом. Он смотрел на нее со странной, немного грустной улыбкой.

– Что с тобой? – спросила она обеспокоенно.

– Знаешь, я столько мечтал о том, чтобы остаться с тобой наедине и сказать... – Он помолчал и произнес уже с другой интонацией: – Хотя нет, сейчас я не имею на это никакого права. – Привлек Машу к себе, поцеловал ее в лоб. – Давай вернемся в грот. Я подстелю тебе одеяло, и ты сможешь немного поспать.

– А ты как же?

– А я тебя покараулю!

Митя обнял ее за талию и увлек к их секретному убежищу под камнями. Когда она улеглась, Митя бережно подоткнул ей одеяло с боков, опять поцеловал, но теперь уже в щеку, и вдруг спросил:

– Если я правильно понял, Антон знает, что мы не муж и жена?

– Да, с самого начала, еще с Петербурга!

– И как же он отнесся к тому, что мы с тобой, хм... провели ночь вместе?

– А с каких это пор тебя стало интересовать мнение слуги? – с явным ехидством ответила вопросом на вопрос Маша и, не дождавшись Митиного ответа, уже без прежней язвительности произнесла: – Антон ничего не сказал, потому что не осмелился бы, но вот как-то в разговоре заявил, что любой грех во спасение, по его мнению, грехом не является. Возможно, он и это имел в виду.

Митя вздохнул, посмотрел на небо, где молодой месяц основательно сдвинулся с одной стороны горизонта на противоположную.

– Скоро рассвет! Все-таки поспи немного, а то неизвестно, как еще завтра все повернется...

– Ты не веришь, что мы спасемся? – Маша подняла голову и с упреком посмотрела на него. – Самое страшное мы уже пережили, и хуже не может быть. Просто не должно быть, я знаю это!

– Маша, родная! – Митя пододвинулся к ней, взял ее руки в свои и поднес их к губам, словно собирался поцеловать, но не поцеловал, а лишь легонько подул на них, будто согревал своим дыханием. – Ты смешная, наивная девочка! Я тоже знаю, что все плохое в нашей жизни закончилось, поэтому хочу признаться тебе в том, о чем не смел говорить раньше... – Он замолчал, то ли подбирая слова, то ли не решаясь произнести наконец то, что так сильно хотел сказать ей в бесконечно долгие ночи в остроге, а потом во время их слишком коротких свиданий... Сколько раз он прокручивал в голове этот разговор, сколько раз представлял этот долгожданный момент, когда он возьмет ее руки в свои и...

– Митя! – Маша медленно поднялась с одеяла. Ее глаза округлились. Она испуганно вскрикнула, прижала левую руку к горлу, словно задыхалась от недостатка воздуха, вторую вытянула вперед, за Митину спину, и вновь прошептала: – Митя!..

Он оглянулся и тут же вскочил на ноги, сжимая в руках ружье. Чуть выше их убежища застыли на камнях странные человеческие фигуры в темных одеждах. Тень от утеса скрывала их лица, но и так было понятно, что это не казаки. Маша выползла из грота и, прихватив ружье, встала рядом с Митей. Они настороженно вглядывались в незнакомцев. Те, похоже, нападать не собирались, продолжали стоять неподвижно, как будто чего-то ожидали.

Сзади раздался едва различимый шорох, и если бы нервы не были так напряжены, то беглецы вряд бы его расслышали: просто струйка песка скользнула по гранитному боку огромной глыбы, возвышавшейся над их убежищем. Митя мгновенно развернулся, вскинул ружье. И тут Маша услышала голос, показавшийся ей знакомым, но раздумывать, кому он принадлежит, времени не оставалось. И в самый последний момент, когда Митя уже нажал на курок, она успела ударить его по руке, и пуля ушла в землю. Он яростно выругался, отбросил свое ружье в сторону и попытался отобрать у нее оружие.

Но в это время человек на камне повторил то, что сказал перед этим: «Не стреляйте!» – и спрыгнул вниз.

Маша ахнула и перекрестилась. Не кто иной, как ее давний знакомый тайши Толгой стоял перед ними и так открыто, так замечательно улыбался, будто не в него только что целился Митя и не ему предназначалась пуля, которая благодаря Маше остывала сейчас в песке.

Митя потрясенно молчал, не понимая, что происходит. Откуда вдруг взялся этот узкоглазый мальчик в странной островерхой шапке? И почему Маша бросилась его обнимать, но рыдания ее больше напоминают истерику, чем слезы радости?