Грехи маленького городка

Это произошло десять лет назад, но я до сих пор в потрясении. Нам обоим было тогда по двадцать четыре, мы вели себя омерзительно, а наше влечение к запретному не знало пределов. Барыга, у которого мы брали наркоту, как-то сказал, что по сравнению с нами Сид и Нэнси просто Иисус и Мария. Он шутил лишь отчасти: ему явно было неуютно под взглядами наших запавших глаз. Но когда на полоске теста появился плюсик, у Кейт осталось лишь одно желание: завязать. И родить ребенка. Так мы и поступили. Прошли через это все втроем.

Энджи появилась на свет в филадельфийской бесплатной клинике. Я примчался через двадцать минут после того, как Кейт родила. Я запыхался, потому что улизнул с автовокзала, где работал уборщиком, и пробежал две мили. Когда вошел врач, я как раз пытался отдышаться, согнувшись пополам и уперев руки в колени.

– Здравствуйте, – сказал доктор, – вы отец?

– Он самый, – подтвердил я. Не помню, когда улыбался в последний раз, и вот пожалуйста, рот сам собой растянулся от уха до уха оттого, что меня впервые назвали отцом.

Врач переключился на Кейт.

– Вам что-нибудь известно о синдроме Дауна? – спросил он.

Она кивнула. Врач посмотрел на меня. Я выпрямился и выдавил:

– Ага, – хоть и не был до конца в этом уверен.

Врач пустился в объяснения. Кейт смотрела на него во все глаза, словно пытаясь запомнить каждое слово о заболеваниях сердца, часто встречающихся у детей с синдромом Дауна, об их особых нуждах, о социальных службах, в которые мы сможем обращаться. Без тени сочувствия в голосе доктор заявил, что ему очень жаль, и собрался снова выйти в коридор.

– Это потому что… Ну, раньше мы… – Кейт кивнула в сторону старых «дорог» на локтевых сгибах.

– Употребление опиоидов… не уверен, что тут есть связь. Да и вряд ли тема хорошо изучена, – отметил врач. – Если хотите, я уточню и свяжусь с вами.

Больше мы никогда его не видели.

– Чё теперь делать-то? – спросил я Кейт.

Она молча отвернулась к окну.

Когда я вернулся на работу, меня уволили за прогул.

Я не спорил, просто прошел по пустынному коридору к своему шкафчику и забрал вещи. В голове было почти пусто. Говорить я не мог.

Через два дня мы привезли Энджи домой. Ее плач скорее напоминал мяуканье, и Кейт мяукала в ответ, брала дочку на руки, и все это с неизменной мягкой улыбкой. Кейт оставалась в комнате Энджи, пока та не засыпала, мурлыкала песенки ночи напролет, если надо, укачивала малышку, рассказывала длинные добрые сказки. Я стоял под дверью детской и слушал, упиваясь кротостью женщины, которой случалось колоться в вены на шее и которая как-то раз порезала вора-наркомана его собственной опаской, вырвав ее из дрожащей волосатой руки.

Мы гуляли с Энджи, катая коляску по городским тротуарам, и смотрели в упор на тех, кто провожал малышку жалостливыми взглядами. Мы не стремились понравиться, но требовали уважения к себе. Непоколебимые в своей взаимной верности, мы заботились друг о друге и с прежней страстью ненавидели почти всех: толстяков из среднего класса с их избалованными тупыми отпрысками, чиновников с их квадратными рожами, насквозь фальшивые телевизионные семьи, самодовольных привилегированных козлов с их уверенностью в собственной исключительности и всю эту бесконечную фальшь, которую постоянно видели вокруг.

Я ушел в работу с тем же упорством, которая раньше помогала мне добыть дозняк. Пахал по двенадцать часов в день, брался за любое дело, лишь бы заработать денег, чтобы Кейт могла оставаться дома с Энджи и неделями напролет учить ее говорить новые слова, ходить не спотыкаясь, держать карандаш.

– Ура! – закричала Кейт, когда Энджи наконец сумела произнести свое полное имя и фамилию. – Да, да, да! – восклицала она, вскидывая в воздух кулак, и дочка копировала ее движения.

Я тоже присоединился, а потом посадил Энджи на плечи и стал скакать с ней по комнате. Втроем мы прошли полмили, чтобы купить малышке рожок мороженого, и всю дорогу смеялись в голос. Мне никогда не забыть этого простого момента.

В пять лет Энджи на две недели положили в бесплатную клинику из-за шумов в сердце, которые все усиливались. Кейт находилась там все время, а я отлучался только на рабочие смены по мытью полов в доме престарелых. После того как Энджи выписали, я однажды проснулся и услышал, как Кейт в ванной взывает к Богу, в которого не верит, моля о чуде, которое никогда не произойдет. По другую сторону дверей я тоже молился за них обеих, за жену и дочь.

Отмечать шестой день рождения Энджи мы поехали в парк аттракционов. После трех часов в пути я сразу же отправился в туалет, а когда вернулся, обнаружил, как Кейт колотит какого-то подростка. Потом она объяснила мне, что этот долговязый прыщавый хорек показал пальцем на Энджи и рассмеялся. Кейт ударила его головой в переносицу, а потом врезала кулаком по зубам. Когда она замахнулась в очередной раз, дружок хорька перехватил ее руку и дернул на себя. Я влепил ему с разворота и добавил ботинком по яйцам. Когда набежала охрана, Кейт уже пинала хорька в живот. Я замахивался на всякого, кто подходил слишком близко, а краем глаза наблюдал за Энджи в инвалидной коляске. Она брала пухлыми ручками картофельные чипсы и отправляла их в рот, спокойная и холодная, как форма для ледяных кубиков. Потом перестала есть и захлопала пухлыми ладошками.

Нас выгнали из парка аттракционов, и мы поехали обратно домой. Всю дорогу Кейт читала Энджи на заднем сиденье книжку с картинками, и обе они были такими довольными, точно мы провели день на пляже.

Помню, я глянул в зеркало заднего вида, увидел, как Кейт ведет пальцем по буквам, которые произносит вслух, и едва подавил подступивший к горлу всхлип. Вряд ли можно объяснить, что я ощущал в тот миг: пульсирующую боль в скуле, куда меня двинул охранник, грусть о нашей больной дочери, восхищение красотой материнской любви… Как передать словами эту смесь чувств? Даже пытаться незачем.

Вот так и шли наши годы, полные незамутненной любви и неистовой ненависти с редкими проблесками промежуточных эмоций. Каждый триумф Энджи превозносился до небес, каждое нанесенное посторонним оскорбление влекло за собой суровое наказание. Каракули Энджи помещались в рамочки и развешивались по стенам. Мы так много фотографировали, что угробили добрую дюжину камер. Спорили с бесчисленными больницами, чтобы обеспечить дочке надлежащее лечение. А когда добивались своего, развитие порока сердца вроде бы притормаживалось, но не прекращалось.

Отец Кейт умер, и она унаследовала обветшавший дом в Локсбурге. Мы переехали туда, радуясь возможности убраться из большого города, который ничего не мог предложить нам, а лишь искушал вновь вернуться к употреблению наркотиков.

Наш крошечный задний дворик стал местом, где Энджи могла побегать, не опасаясь наступить на использованный шприц, как на детской площадке в мегаполисе, за что мы были благодарны. Я нашел работу на заправке, а свободное время проводил с Кейти и Энджи, взбираясь на зеленые холмы, окружавшие серый городишко, и болтая босыми ногами в холодных, как лед, ручьях.