Гремучий ручей

– Все хорошо. Я привыкла к работе.

– Но не к такой. Вы ведь человек умственного труда, никак не физического.

Сейчас она решит, что Ольга не подходит, и ее планы разрушатся, как карточный домик.

– Использовать вас для уборки дома, это все равно, что использовать скакового жеребца для вспашки поля.

– Меня все устраивает.

Главное, чтобы прозвучало не слишком поспешно, не слишком отчаянно. Лишь самую малость. Да, она нуждается. Да, она готова заниматься любой, даже самой грязной работой. Но она не смеет настаивать, она с достоинством примет любое решение. Вот так это должно выглядеть.

Старуха смотрела на нее очень долгим и очень внимательным взглядом. Старуха смотрела, а Ольга вспоминала «Оду к радости». Оказывается, она помнила ее почти наизусть. Оказывается, есть люди, которые так же, как она сама, могут попытаться заглянуть тебе в душу…

– Приходите завтра, – сказала фрау Ирма наконец. – Приходите, как договаривались. И вот это вам. – Из складок юбки она вытащила бумажный пакетик, протянула Ольге. – Это кофе. В знак признательности за хорошую работу.

– Спасибо, фрау Ирма! – Ольга бережно приняла пакетик, но убрать руку не успела: цепкие холодные пальцы старухи с неожиданной силой сжали ее запястье.

– Мы ценим тех, кто служит нам верой и правдой, – сказала фрау Ирма с улыбкой. – Но мы очень не любим разочаровываться.

– Я вас не разочарую, фрау Ирма. – «Ода к радости» теперь звучала в полный голос, заглушая в голове все прочие голоса, даже ни на секунду не прекращающийся шепот Гремучей лощины.

– Очень на это надеюсь. – Старуха разжала пальцы. – Мне бы не хотелось с вами… расставаться.

Пауза перед «расставаться» была такой многозначительной, что Ольга невольно посмотрела на псов. Те стояли в нескольких шагах от нее, ждали команды. С псами нужно что-то решать в ближайшее время. Хотя бы попробовать.

– Всего доброго, фрау Ирма!

Она вежливо улыбнулась и сделала шаг к двери.

– До завтра, фрау Хельга! – Старуха отозвала псов, ласково погладила их по головам. – До завтра!

Домой Ольга пришла полностью обессилевшей. Болели ноги, болели руки, но сильнее всего болела голова. В ней все еще громыхала «Ода к радости», и от дикой усталости Ольга все никак не могла сообразить, как выключить этот звуковой щит. От усталости она даже не хотела есть, хотя с самого утра у нее во рту не было и маковой росинки. А вот кофе… А вот кофе она хотела!

Она сварила его по всем правилам, разлила по чашкам. В Танюшкину положила крошечный кусочек рафинада, придвинула внучке.

– Митька не появился? – спросила Ольга, делая маленький глоток кофе.

– Нет. – Танюшка помотала головой. – Я заходила к Зосе. Хотела проведать, как она там. Зося спит, Митьки нигде нет. Бабушка, ты в самом деле думаешь, что с ним все в порядке? Может быть, он подался к партизанам?

И эта туда же…

– Я не знаю, Татьяна. Мне кажется, сейчас самое главное, что его не арестовали немцы.

– А как там? – спросила вдруг внучка.

– Где? – Ольга думала о своем, поэтому не сразу поняла вопрос.

– В Гремучем ручье. Их много там? Фашистов? Я слышала, там приводят в порядок парк и старый дом. Бабушка, это значит, что они тут надолго? Навсегда они тут, да?

– Нет, – сказала Ольга твердо. – Не навсегда. Быть такого не может, чтобы навсегда.

– Бабушка, мне страшно, – сказала Танюшка шепотом и уткнулась лбом Ольге в плечо. – Я боюсь, что они останутся, что придется привыкать к выстрелам и… – она всхлипнула, – виселицам. Это все так невыносимо страшно.

Боится – это хорошо. Если боится, значит, будет осторожна, не будет лезть, куда не следует. А там, глядишь, она, Ольга, решит, как лучше поступить, найдет этот ящик Пандоры. Баба Гарпина говорила, что есть такие силы, с которыми обычному человеку не совладать, что они смертельно опасны. Но та же баба Гарпина говорила, что Ольга особенная, что ей нечего бояться. Вот и понимай, как знаешь. Эх, ей бы вспомнить! А для начала полистать свою тетрадочку. Только при Танюшке нельзя, придется дождаться, когда девочка уснет. Ей самой этой ночью все равно не уснуть, слишком о многом предстоит подумать.

* * *

На заре в дверь снова постучали. Зося стояла на пороге, пошатывалась из стороны в сторону, куталась в куцый полушубок, подарок любимого супруга.

– А Митенька ж так и не пришел, тетя Оля, – сказала она шепотом. – Я весь день и всю ночь прождала, а он не пришел. Это что ж мне тепереча делать, тетя Оля? Это ж мне тепереча, наверное, надо в город идти к дружку евонному. А я дружка-то адресок позабыла… Мне Митенька говорил, а у меня ж память дырявая. Вот у Гринечки моего память была – страницу в книжке прочитает, а потом слово в слово повторит. А у меня дырявая… Так что мне делать-то, тетя Оля?..

Ольга вздохнула, положила обе ладони Зосе на плечи, сказала ласково:

– А посмотри-ка на меня, Зосенька. Я тебе сейчас расскажу, как нужно поступить…

Теперь у Ольги получалось почти сразу и почти без головной боли. Ей теперь, кажется, и петелька была не нужна, как-то само собой выходило.

– Уехал твой Митька в город к дружку. На неделю уехал, а потом непременно вернется. Ты панику не поднимай, ожидай сыночка спокойно. А если кто-то спросит, где Митька, так и говори – уехал в город, скоро вернется. Понимаешь ты меня, Зося?

– Понимаю, тетя Оля. – Она моргнула, улыбнулась с облегчением. – А я ж ему, оглоеду, сколько раз говорила, чтобы дома сидел! А он все в город рвался! Медом ему там, что ли, намазано?

– Так дело молодое, Зося. Ты и сама такой была, вспомни.

Зося вспоминала, морщила лоб и светлела лицом, вспоминая.

Ольга не знала, правильно ли поступает, внушая бедной женщине такие мысли. Но помочь чем-то другим она пока не могла, подарить Зосе она могла лишь спокойствие. А там, глядишь, и Митька объявится. А самой ей сейчас нужно думать о другом, нужно принять решение, от которого, возможно, будет зависеть не только их с Танюшкой жизни, но и жизни многих других людей.

К оговоренному месту она пришла заранее, но Ефим уже ждал ее в своем грузовике.

– Доброе утро, Ольга Владимировна! – поздоровался он, распахивая перед ней дверцу. – Вид у него был смурной, даже, кажется, немного растерянный, но спрашивать, что случилось, она не стала. Захочет, сам расскажет.

Вместо того чтобы рассказывать, Ефим спросил:

– Как вам первый день в усадьбе?

Простой, ни к чему особо не обязывающий вопрос, а на душе вдруг стало тревожно.