Гремящий порог

—Вот и Кузьма Сергеевич,—сказал Николай Звягин и, прикрывая лицо огромной рукавицей, побежал к машине.

Вместе с Набатовым приехали Швидко, начальник управления механизации Бирюков и бульдозерист Перетолчин.

Набатов первым вышел из машины. За ним Швидко и Федор Васильевич.

Бирюков выглянул и сказал:

— Может быть, доедем до места?

— Вылезай, Павел Иванович,— усмехнулся Швидко,— ездить будем потом, когда твои ребята дорогу сделают.

Бирюков что-то буркнул в ответ, нехотя вылез из машины, подошел к Набатову и, рывком подняв воротник, повернулся спиной к ветру.

Набатов, словно не замечая его недовольства, спросил спокойно, деловым тоном:

— Бульдозеристы знают задачу?

— Знают,—ответил Бирюков.

— Добровольцы есть?

— Все.

— Отлично!

«И чего он форсит,— уже со злостью подумал Бирюков,—обо всем можно было переговорить в управлении, наконец, едучи сюда, в машине. Всю дорогу молчал, теперь открыл производственное совещание на свежем воздухе».

— Предупредили людей, чтобы не забывали об опасности? — продолжал Набатов.

— Предупредил,— ответил Бирюков и не сдержался: — Кузьма Сергеевич, мы же могли об этом поговорить у вас в кабинете.

Набатов снова не заметил его раздражения и ответил подчеркнуто добродушно:

— Работать-то придется не в кабинете.

Подошел запыхавшийся Николай Звягин и доложил результаты первых промеров. Доложил наизусть и очень подробно. Назвал цифры по каждой скважине: толщину льда, глубину, скорость течения, насыщенность шугой.

Набатов улыбнулся.

— На память. Записывать холодно?

Николай Звягин обиделся, достал из кармана записную книжку и показал страницы, исписанные крупными корявыми цифрами.

— А все-таки холодно,— сказал Набатов, любуясь молодым инженером.

— Холодно,— признался Николай Звягин.

— Так вот, друзья,— сказал Набатов.— Цифры утешительные. Особенно по шуге. Река явно подводит Евгения Адамовича. Все его расчеты на шуге построены.

— На шуге не удержишься. Снесет,—сказал Швидко, по-стариковски хитро подмигивая.

— Правильно! — с удовольствием подтвердил Набатов.— На шуге не удержишься. Поплывут его доводы. Кстати, в этом все мы были уверены. Меня тревожило другое. Толщина льда. Тут я серьезно опасался. Морозы выручили. Думаю, можно выпускать бульдозеры на лед. Как считаете?

— Можно,— решительно сказал Швидко. Бирюков промолчал.

— Сомневаетесь? — спросил Набатов.

— Не то что сомневаюсь, Кузьма Сергеевич, но И уверенности твердой нет. Новое дело, необычное. Если по расчетам судить, толщина льда достаточная…

— Так в чем же дело? — нетерпеливо прервал Швидко.

— А в том, что при стремительном течении неизбежны водовороты. Следовательно, могут быть промоины во льду.

— Люди твои не боятся. Все добровольно вызвались.

— Рисковать своей жизнью легче, чем рисковать чужой. Это ты не хуже меня понимаешь, Терентий Фомич.

— Я и сам сомневаюсь,— признался Набатов.— Давайте попробуем так. Пустим на лед бульдозер без водителя. Трос прикрепим метров на полтораста. Зачалим за мертвяк на берегу. И пусть помолотит часок-другой, поскребет лед. Выдержит —тогда выведем машины на лед без опаски.

— Разрешите мне сказать, Кузьма Сергеевич,— обратился к Набатову Федор Васильевич, до того молча слушавший разговор инженеров.

— Пожалуйста.

— Сама машина нам ничего не скажет. В одном месте проверили, а рядом может быть полынья. Надо проехать вдоль и поперек, чтобы уж потом работать надежно. Разрешите мне. Для страховки кабину снимем. В случае беды выскочить можно.

— Смотря куда выскочить,— не удержался Бирюков.

— На лед, конечно. Мы же договорились с вами, Павел Иванович, что мне пробу снимать.

«Кругом хитрецы,—подумал Набатов.— Возражает, а сам подготовился. И человека подобрал… Сказано мудро: идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Идея зимнего перекрытия овладела коллективом строителей. Овладела потому, что рождена самой жизнью. Тем и примечательно паше время, что стремление вперед стало общим стремлением, стремлением всего народа. И любые попытки приглушить поток творческой инициативы народа обречены на провал».

Размышляя так, Набатов в то же время присматривался к бульдозеристу, спокойная уверенность которого пришлась ему по душе. Набатов не любил в равной степени и нерешительных и суматошных людей.

Бульдозерист держался скромно, без рисовки. Чувствовалось, что он осознает всю опасность предстоящей работы и в то же время понимает, что выполнить ее совершенно .необходимо; а раз необходимо, то к чему все лишние разговоры?

— Машину свою знаете? — спросил Набатов.

— Как положено.

— Давно работаете бульдозеристом?

— Полтора месяца.

Набатов, недоумевая, покосился на Бирюкова.

— До этого четыре года на танке. Всю войну «тридцатьчетверку» водил,— пояснил Федор Васильевич.

— Ваше мнение? — спросил Набатов Бирюкова.

— Если начинать, то ему,— ответил Бирюков.

— Конечно, ему! — воскликнул Николай Звягин и тут же осекся: спрашивали-то не его.

— Выходит, мнение единодушное,— заключил Набатов.— Отлично, быть по сему!

Огромный бульдозер стоял на дороге у подножия скалы. Без кабины он казался приземистым и еще более грузным. Устало опущенный массивный нож уперся в мерзлую землю. Солнце плавилось в блестящем вогнутом отвале ножа и разбрызгивало колючие лучи-зайчики.

— Разрешите приступить?.— по-военному четко обратился Федор Васильевич к Бирюкову.

И тот, проникаясь торжественностью момента, ответил так же четко:

— Приступайте!

Тяжелая машина затряслась, отзываясь дрожью на глухую ярость мотора. Нож угрожающе поднялся, и бульдозер двинулся вперед, как могучий, грудастый зубр, ринувшийся на смертельного врага.

Николай Звягин вскочил на сиденье. Федор Васильевич остановил машину.

— Слезайте, Николай Николаич,— строго „сказал он Звягину.— Рисковать без нужды вовсе ни к чему.

Николай Звягин попытался его уговорить.

— Не поведу машину,— пригрозил Федор Васильевич и, видя, как залилось краской лицо Звягина, сказал уже мягче: — Сойдите, Николай Николаич.

И прошу вас, не ходите за мной на лед. У меня же на затылке глаз нету.

Федору Васильевичу не хотелось огорчать Звягина (он сразу понял, что своим отказом не обижает, а именно огорчает Николая), но поступить иначе он не мог. Дело, за которое он взялся, которое ему до-верили, было не просто опасным —оно было чрезвы-чайно важным.