Гренадер

Проехали. Проскочили чёртов поворот беспрепятственно. Пронесло. Фух, Господи помоги…

Колонна продолжала движение. В автобусах и не подозревали, какие эмоции переживают гренадеры. В салонах оживлённо переговаривались и смеялись.

Но и Саблин чуть расслабился. Вот широкая Лычаковка, впереди поворот на Сетнеровку. Вот выезд с улицы Копальня… А это что? Поперёк неширокого проезда, как раз там, где поручик рассчитывал поставить «Сокола», чтоб заткнуть Копальню, как бутылку пробкой, стоял конный экипаж:. Обычный городской экипаж:, каких на улицах Львова сотни. Только почему-то без возницы.

В один миг перед глазами Саблина расцвело видение: в момент, когда автобусы с людьми поравняются со странным экипажем, тот лопнет огненной вспышкой взрыва. И вот уже летят стёкла из автобусных окон, и сам «Русич», накреняясь, валится набок, его тащит инерция, искорёженный кусок металла в облаке пламени, а внутри гибнущие люди…

– Вперёд! – зарычал Саблин, показывая на экипаж:.– Вали его!

Младший унтер Поливайко, сидевший в кресле механика-водителя, взял круто вправо. Тяжёлый броневик на всём ходу накрыл, смял лёгкую повозку. Затрещало дерево, панически заржала лошадь. Поливайко тормозил, пытаясь повернуть машину, но шеститонного «Сокола» так сразу не остановишь, и жёлто-зелёная пятнистая громада напирала на несчастное животное, перемалывая ребристыми колёсами экипаж: в щепы. Лошадь бешено билась в постромках, каким-то чудом не попадая под тупой бампер броневика.

Унтер Строгов, находившийся у переднего люка, выпрыгнул на броню. Ухватившись за буксирный трос, намотанный вокруг рубки, он отчаянно изогнулся и в два резких движения перехватил постромки широким ножом, какие таскали все гренадеры за голенищами сапог. Освобождённая лошадь прянула из-под колёс, а броневик наконец стал, чуть качнувшись на рессорах.

Все дружно выдохнули.

Однако рано радовались – откуда-то сзади выскочил кучер с круглыми глазами и отвалившейся челюстью. Может, по нужде отлучался мужик, может, ещё что, но транспорта он своего лишился в один миг. И эта жуткая новость доходила до него постепенно, а когда дошла, возница разразился потоком польской брани. С остервенением принялся он хлестать по броне «Сокола» кнутом, но Отрогов, ещё отдуваясь, ещё переживая опасный свой трюк, только глянул на поляка, и тот замолк на полуслове.

– Главное, лошадка цела, – прохрипел гренадер. – А колясочку новую спроворишь.

Броневик начал разворот, унтер нырнул в его железное нутро и захлопнул люк.

– За то, что самовольно покинул машину, два наряда вне очереди, – ровным голосом проговорил Саблин. – Доложишь по завершении задания прапорщику Урядникову.

– Слушаюсь, два наряда вне очереди, ваше благородие, – без уныния отозвался унтер.

– А за спасение лошади, Павел, объявляю тебе благодарность от лица службы, – закончил поручик.

– Служу Отечеству! – гаркнул тот уже и вовсе весело.

Низшие чины гренадеров почти сплошь вышли из крестьян. Все они понимали, что значит лишиться коня, друга и кормильца, и потому внутренне одобряли поступок товарища. Да и Саблин, хоть за сохой и не ходил, помнил крестьянские заботы. Но и о дисциплине забывать нельзя.

Колонна продолжала движение по Сетнеровской, Саблин двинул следом. Посмотрел в бинокль, слева, за домами, скользил силуэт второго броневика. У младшего унтера Фирсова, выполнявшего функцию связиста, попросил трубку уоки-токи – ещё один подарок от подпоручика Станкевча. Новейшая американская рация «Моторола СЦР-300» помещалась в рюкзаке, была тяжеловата, но имела телефонную трубку, в которую можно было говорить. Потому и прозвали рацию «ходилка-бол-талка».

– Второй, ответь первому, – сказал поручик в микрофон.

– Слушаю, первый, – откликнулся командир второго отделения Сыроватко.

– Как только выедем на Пияров, выбирайся с задворок и занимай место в голове колонны. Дистанция пять метров. Я пойду сзади.

– Слушаюсь, ваш-бродь.

Движение проходило в штатном режиме. К счастью, здесь не было трамвайной линии, и скорость удалось набрать приличную, но на перекрёстке с улицей Святого Петра, ведущей к Лычаковскому кладбищу, вновь возникла заминка. Перекрёсток медленно пересекала похоронная процессия: катафалк, запряжённый тройкой лошадей с чёрными плюмажами, и недлинная процессия пеших сопровождающих.

Пришлось тормозить. Остановить траурное шествие поручик не мог. Мало того что сопровождение медиков не афишировалось, так ещё припишут попрание национальных традиций и разжигание религиозной розни. Похороны-то католические. Но и расслабляться гренадер не собирался.

В это время броневик Сыроватко вышел на Пияров. Саблин схватился за трубку уоки-токи и торопливо скомандовал:

– Игнат, обходи нас слева. У перекрёстка разверни машину боком, прикрой колонну.

– Понял, ваш-бродь… – Ответ ещё только отзвучал в наушнике, а мимо уже с рёвом пронёсся «Сокол».

Саблин знал, за рулём сидит Матвей Крюков, водитель отменный. И тот доказал класс: чуть поддал газу, а потом резко тормознул, выворачивая руль. Броневик понесло юзом, разворачивая поперёк движения, но в метре от похоронной процессии тяжёлая машина стала как вкопанная. Боевая рубка крутнулась, шаря стволом «Беркута», амбразуры ощетинились стволами «шестёрок».

Колонна остановилась. Люди в салонах автобусов вытягивали шеи.

Саблинская машина тоже развернулась, прикрывая кортеж: с тыла, но поручик по пояс выбрался в верхний люк и поднёс к глазам бинокль. Чёрт его знает. Эта процессия уж очень удобный камуфляж: для злоумышленников. В катафалке, там действительно гроб с телом покойного или ещё что?

И ведь не подойдёшь, не проверишь! Сопровождающие, все в тёмных то ли плащах, то ли накидках. Под такими удобно спрятать и автомат, и карабин. Не говоря уже о гранате в рукаве…

Саблин пристально всматривался в бредущих людей, не блеснёт ли металлом ствол, не сделает ли кто резкого, опасного движения. Но увидел другое – неприязненные взгляды из-под сведённых бровей. Сжатые губы, застывшие лица.

«Люди! – вдруг захотелось крикнуть Ивану. – Ведь мы везём вам помощь! Врачей, чтоб вас лечили, лекарства, чтоб спасать ваших детей! Что ж вы смотрите волками?! Или верите тем, кто называет нас извергами, упырями, отравителями – одним словом, москалями? Верите тем, кто ради власти готов резать, взрывать, стрелять и жечь? Убивать?»

Процессия прошла. Крик Саблина так и остался у него на губах. И в сердце.

Колонна продолжила движение.

Наконец автобусы прибыли во двор клиники, обширный, обнесённый литой чугунной оградой и с высаженными под ней кустами. Полуторки с инструментами и лекарствами сразу порулили к подсобным помещениям. Автобусы остановились у центрального корпуса. К входу вели ступени, на них выстроилась целая делегация. Действительно, тут приезжим была организована настоящая встреча.

Вперед вышел сухопарый человек в костюме и пенсне. Главный врач, определил про себя Саблин. Человек нервничал и теребил в руках клочок бумаги. «Ну да, речь», – подумал поручик. С обеих сторон от сухопарого стояли люди в белых халатах, у многих в руках цветы, все улыбаются. Совсем с краю расположилась группа девушек в украинских вышиванках и тоже с цветами.

Но больше всего поразило гренадера циклопическое сооружение, установленное невдалеке от места встречи приехавших врачей. Чаша со змеёй, эмблема врачебного искусства с древних времён. Но размеры! Что это были за размеры? Диаметр чаши не меньше трёх метров, а может, и поболее. Крепилась она на стойке не меньше двух метров высотою. Посередине виднелось утолщение, сделанное, скорее всего, для прочности. И стойку, и чашу обвивала змея. Тело её неизвестные умельцы сделали из толстого шланга, раскрасив его под змеиную чешую. А вот голова блестела металлом, добротная такая, с любовью сделанная змеиная голова с круглым глазом и круглым же ртом, что придавало ей слегка удивлённое выражение. Пресмыкающееся красиво изогнулось, рот смотрел прямо в центр чаши. Помимо змеи чаша была перевита гирляндами цветов, что, на взгляд поручика, было полной глупостью.