Гренадер

Следующим на подозрении оказался дворник, подметавший первые жёлтые листья во дворе дома.

Не столько мёл, сколько покуривал да поглядывал по сторонам. Однако его трогать пока не стали: махнёт особым образом своей метлой – и объекты тотчас начнут уходить. Рано. Неподалёку от дворника оставили унтера Мазепу из второго отделения, в случае чего тот должен был присмотреть за трудолюбивым метельщиком.

В беседке курили двое. Тут уже сомневаться не приходилось – приглядывают за обстановкой. Ладно, пусть пока сидят.

Отделения охватывали дом с обеих сторон, брали в клещи, но штурмовать разом двухподъездный дом глупо. Необходимо узнать квартиру, где сидят Тиртый с Захарченко. Возможно, в смежных хавирах, как здесь называли жильё, обосновались группы поддержки. Неизвестно, сколько соратников захватили с собой на встречу паханы.

Единственное, чего не боялся Саблин, так это применения всяческих диковинок, на которые были так горазды оуновцы. Из гранатомёта не пальнёшь, прямую видимость закрывают всё те же коттеджи, а со стороны дороги или пустыря стрелки сами окажутся как на ладони. Там их перестрелять недолго, дёрнуться не успеют. А о трёхметровом блюдце и речи нет, его сюда незаметно ну никак не протащишь.

Значит, остаётся старое доброе стрелковое оружие и ножи, а в этом гренадеры потягаются с кем угодно. Можно ещё побоксировать, неожиданно подумал поручик. Мысль немного развеселила.

Но вот вопрос – который из подъездов? – волновал его куда больше. Попытки выяснить фамилии жильцов дома ни к чему не привели, нашлись старые польские списки, бесполезные и неполные. После бегства сержантов дом заселили бездомные с Погулянки, о них никаких данных не имелось. А кров Тиртому предоставит любой.

Саблин думал: «Попытаться прощупать дом? Кого послать? Почтальона? Телефониста? Не то. Газеты и письма здесь разносит человек, которого наверняка все знаю в лицо. Телефон? – Он вообще не знал, есть ли в доме телефон. – Коммунальные службы? Не пойдёт… Коммивояжеры! Этакие коробейники на польский манер». Он видел их в центре города, разбитные молодые люди с небольшими котомками товара. Ходят, пристают к прохожим, подсаживаются за столики в кафе. Во всяком случае, привычное явление. В пригороде чаще встречаются продавцы водки. Хара обычно ворованная, потому дешёвая. Берут её хорошо.

– Урядников! – позвал Саблин схоронившегося невдалеке прапорщика.

– Туточки, ваш-бродь, – откликнулся верный помощник.

– У нас унтер Эдельман откуда родом?

– Та с Житомирщины, ваш-бродь. Бывает, пойдёт вечерком в увольнение, обязательно у местных что-нибудь выменяет. Колбаски там, сальца, ещё чего…

– А водка у тебя есть?

– А как же. В машине три бутылки казённой, выдали для поднятия боевого духа. Только нашим парням поднимать нечего, и так всё на уровне. Так что водка целёхонька.

Пиджак и штаны сняли с арестованного мужика, игравшего роль пьяницы.

Израиль Эдельман действительно родился и вырос в еврейском районе Житомира. С детства, сколько он себя помнил, все вокруг торговали. Поношенными вещами, примусами, мылом, папиросами, хромовыми сапогами – чем угодно, лишь бы вещь имела хоть какую-то продажную стоимость.

Только отец Изи трудился сапожником, за что жена, Мария, называла благоверного дураком косматым. Батя был человеком тихим, жены побаивался и большую часть времени проводил в мастерской, постукивая сапожным молоточком. Изя такой судьбы не хотел. Но и выбиться в удачливые коммерсанты, как мечтало большинство сверстников, он тоже не стремился. Изя стал военным. И не просто военным, а гренадером, славой и гордостью российской армии.

Но продавать младший унтер-офицер Эдельман умел на генетическом уровне. И сейчас, чуть вихляющейся походочкой, засунув за пояс бутылку хорошей русской водки с двуглавым орлом на этикетке, он смело пошёл к беседке, не обращая внимания на напрягшегося дворника.

Встретили его недружелюбно:

– Это що за затилипанны жид притарабанил? [10]

Угрюмый небритый мужик в пиджаке недоверчиво прищурился на Изю. Оба они были небритыми, с хмурыми, неприветливыми рожами. И в пиджаках. И пиджаки слева оттопыривались, а Изя очень хорошо понимал почему. Но за оружие хвататься бандиты не спешили, не видели опасности в плюгавом еврее.

10

Это что за подозрительный еврей явился? (Батярский сленг.)

– А не угодно будет панове отпробовать отличной москальской хары, – произнёс унтер тем самым голосом, которым в далёком детстве умели говорить все его знакомые. Было что-то магическое в этих интонациях, доверительных и вкрадчивых, с привораживающей загадкой, будто не водку жид продаёт, а воду святую или ещё что похлеще.

Не поверить этому голосу было нельзя, и мужик смягчился:

– Хара точно москальска? Или местна самогонка? Ты гляди, сивуху сторгуешь, голову срежу.

– Как можно, вельможный пан, всё без обману! – воскликнул Изя. – Вот, не изволите? – и протянул бутылку боевику.

Тот придирчиво осмотрел этикетку.

– Та вы спробуйте, панове!

– Нам нельзя, – отозвался второй на чистом русском. – Слышь, Назар, командир такую водку любит. Надо Михасю показать, может, пригодится. У тебя много, пархатый?

– Три ящика, пан!

– Откуда? – подозрительно прищурился боевик.

– Брат с Киеву привёз. Коммерция…

– Сиди здесь. Назар, если что, глотку ему перережь, – без эмоций пробубнил дозорный и потопал к левому подъезду.

Лишь только он скрылся за дверью, Эдельман вытащил папироску.

– Дозвольте прикурить, вельможный пан, – и потянулся к боевику с папиросой в руке.

Боевик машинально протянул окурок, и в тот миг, когда папироса унтера коснулась уголька, под печень бандита вонзился нож. Удар отработанный годами. Боевик выдал то ли вздох, то ли всхлип и откинулся на спинку беседки.

Тотчас исчез и дворник, только что подметавший двор, а к нужному подъезду метнулись быстрые тени. Гренадеры бесшумно заскочили внутрь, блокировали оба выхода. Расчёт оправдался, дозорный сам не посмел мешать беседе паханов, вызвал кого-то из подручных. На втором этаже слышался неразборчивый бубнёж: один голос убеждал, второй сомневался. Наконец переговоры закончились. Один из бандитов зашаркал вниз, наверху хлопнула дверь.

Правая, показал Саблин притаившимся на первом этаже гренадерам.

В тот миг, когда оуновец спустился на первый этаж:, где освещение было заметно хуже, чем на лестничной площадке второго, и глаза его не успели привыкнуть к полумраку, из-за угла выступила тёмная фигура. Сильнейший удар в челюсть послал бандита в глубокий нокаут. Для верности его спеленали и оттащили к стене.

Второй этаж:. На правой двери, куда обращался бандит, намалёвана цифра «5». Левая, под номером «4», закрыта, за ней ни звука.