Грешница и кающаяся. Часть II

Франциска не знала, что ее ребенок, сын Жозе, станет со временем точным подобием своего отца; впрочем, если бы она даже и предчувствовала это, то все равно продолжала бы любить его всем своим материнским сердцем.

Выйдя из кельи, Антонио направился к привратнице, все еще стоявшей у входной двери. Он приблизился к старой монахине и сказал вполголоса:

— Проводи меня к чужестранной послушнице; она находится во втором подземелье и готовится к постригу.

— К Маргарите?

— Да. В приказе святых отцов названо это имя.

Привратница не посмела перечить столь многозначительным словам и, взяв со стола фонарь, последовала за монахом.

Антонио, казалось, был посвящен во все тайны этого монастыря, потому что шел, не задерживаясь и не глядя по сторонам, пока не остановился перед низкой потемневшей от времени дверью. Монахиня отворила ее.

— Ступай впереди, благочестивая сестра,— шепнул он ей.

После того, как привратница увидела письменный приказ инквизиторов Санта-Мадре, гласящий, что все требования брата Антонио должны быть беспрекословно выполнены, она сделалась очень послушной и, следуя повелению монаха, стала первой спускаться по лестнице, ведущей в длинный и темный коридор.

Слабый свет фонаря падал на сырой пол, освещал кресты, находящиеся над каждой дверью, и проникал сквозь узкие щели в кельи монахинь. Те, ожидая, что вслед за светом к ним явится смотрительница или духовник, заворочались на своих постелях, послышался шорох соломы и тяжкие вздохи.

Не обращая на эти звуки никакого внимания, привратница и Антоний продолжали свой путь по этому длинному, пропитанному гнилостными запахами коридору. В конце его находилось несколько каменных ступеней, ведущих к аналою с распятием.

Здесь коридор разделялся надвое. Монахиня повернула направо и снова стала спускаться по лестнице.

Наконец они достигли второго подземелья. Привратница отворила дверь, и они вошли в широкий сырой коридор, лишенный всякого света и воздуха. Его наполняло такое зловоние, что можно было задохнуться. Черные улитки, мокрицы и прочие отвратительные существа зашевелились при виде света.

По обеим сторонам коридора находились кельи, где насчастные узницы томились иногда на протяжении нескольких лет, а в конце была комната пыток. Плач и стоны доносились бы оттуда глухо, как из могилы.

— Сестра-привратница,— проговорил Антонио вполголоса,— отвори мне, во-первых, келью Маргариты, у меня есть к ней дело; а затем дверь в подземную камеру.

Монахиня взглянула на Антонио с удивлением и тихо промолвила:

— Я ни под каким видом не имею права отворять эту дверь.

— Именем благочестивых отцов я приказываю тебе, сестра-привратница, отворить мне дверь! Послушница Маргарита в опасности, и мне велено на следующие три дня перевести ее в подземную камеру.

— Берешь ли ты на себя всю ответственность, благочестивый брат?

— Беру! Отворяй скорее, время дорого.

Монахиня и здесь не посмела ослушаться. По скользкому от влаги полу она подошла к одной из келий. Ключ пугающе заскрежетал в заржавленном замке. Дверь отворилась, и Антонио вошел в келью, освещенную теперь слабым светом фонаря.

Это было крошечное низкое помещение. Стены и потолок блестели от сырости, по углам наросла плесень. Сюда никогда не проникал луч дневного света. Все убранство кельи состояло из убогой железной кровати и деревянного распятия. Не было даже стола — кружка с водой и тарелка с остатками пищи стояли прямо на полу у двери.

Перед распятием преклонила колена бледная молодая женщина, глубоко погруженная в молитву.

Едва ли можно было узнать в ней Маргариту, несчастную дочь Эбергарда, призванную испить здесь до дна чашу страданий и раскаяния. Ее густые светлые волосы сосульками спадали на плечи, лицо стало бледным и худым, глаза, когда-то голубые и прелестные, утратили свой блеск и глубоко ввалились, изобличая тяжелую болезнь, с каждым днем приближающую Маргариту к могиле.

Уже десять месяцев томилась она в этой ужасной келье, куда заключил ее Жозе, и время это казалось ей вечностью. Тяжесть заточения усугублялась тем, что Жозе по распоряжению барона Шлеве применял к ней различные тайные средства, призванные разрушить ее здоровье.

При звуке отворявшейся двери Маргарита подняла голову. Ей почудилось, что в келью вошел Жозе, и дрожь отвращения пробежала по ее телу. Чуть слышно она промолвила:

— Вы опять пришли меня мучить? Сжальтесь надо мной, умоляю!

Монах не знал по-немецки, а если бы и знал, то не внял бы словам девушки — он был лишь послушным слепым орудием в руках инквизиторов, машиной мщения, лишенной собственной воли.

— Следуй за мной,— сказал он по-испански, делая знак несчастной девушке.

— Как, вы хотите меня освободить? — Робкая надежда озарила ее лицо.— Вы хотите меня вывести из этой ужасной темницы?

Антонио подошел ближе и подал ей руку. Убедившись, что это не Жозе, она с готовностью подала свою.

— Я так больна и слаба,— проговорила она, и крупные горячие слезы потекли у нее из глаз.— Помогите мне, я хожу только от своей постели к распятию и от распятия к постели, и даже это мне удается с трудом.

Но монах не понимал ее слов. Он грубо и безжалостно схватил девушку за плечи, и она почувствовала, что помощи ждать неоткуда и ее ожидает нечто еще худшее. Убедившись, что Маргарита действительно очень слаба и едва способна передвигаться, Антонио взял ее на руки и поспешно вынес из кельи.

Привратница тем временем отодвинула от стены аналой и, отыскав в своей связке ключ весьма странной формы, отперла им маленькую потайную дверь за аналоем. Антонио поднес к ней Маргариту.

— Что вы делаете? — кричала несчастная.— Вы хотите меня убить? Спасите!…

Но крики ее глохли под сводами коридора; никто не понял слов несчастной немецкой девушки, никто не пришел к ней на помощь.

Монах толкнул ее в зиявшее густой темнотой пространство и быстро захлопнул за ней дверь; привратница дважды повернула ключ в замке и снова заставила дверь высоким аналоем. Таким образом исчез всякий след несчастной, она оказалась заживо погребенной в кромешной, непроницаемой тьме. Глухие жалобные крики ее ослабели и скоро смолкли совсем, и вновь воцарилась мертвая, страшная тишина.

Брат Антонио и сестра-привратница, заперев пустую келью Маргариты, вернулись опять к лестнице и вскоре очутились в верхнем коридоре, вблизи выхода. Антонио распрощался с монахиней. Привратница, в сердце которой еще сохранилось что-то человеческое, спросила:

— Не должна ли я позаботиться о послушнице Маргарите, так строго наказываемой?

— Ты не должна ни заботиться о ней, ни даже упоминать хотя бы одним словом,— тихо, но строго сказал монах.— Помни свой обет!

Антонио поспешил к воротам. Ночь была темна, месяц скрылся за облаками, в деревьях монастырского сада завывал холодный ветер. Подойдя к воротам, монах хотел отворить их сам, так как привратница замешкалась и отстала, но вдруг услышал тихие шаги за стеной, и кто-то трижды стукнул в дверь.