Грешница и кающаяся. Часть II

— Не беспокойтесь, я буду следить за временем.

— Из этой камеры вы должны выйти именно в облике помощника палача.

— Это мне нравится,— с улыбкой заметил Фукс,— такие приключения мне по вкусу.

— Вот вам красная рубаха.

— У вас, наверное, было много возни с этим, господин барон.

— Да, вы мой вечный должник. Спрячьте рубаху, вот вам еще панталоны и сапоги, а вот,— тут Шлеве невольно понизил голос,— вот ключ от вашей камеры. Постарайтесь воспользоваться им, когда никого не будет поблизости. Главное для вас — пройти коридор, а там уже не составит труда покинуть тюремное здание и пересечь двор.

— Привратник, пожалуй, удивится, что красная фигура выходит, а он никого не впускал.

— В таком случае скажете, что вы вошли через другой ход, с улицы Ла-Рокет, а теперь выходите через большие ворота, потому что вам нужно на площадь, где строится эшафот.

— Отлично, господин барон, теперь я все понял, В одиннадцать часов судья, священник и прочие господа найдут гнездышко опустевшим.

— Обер-инспектор д'Эпервье в десять часов выйдет через дверь на улицу Ла-Рокет. В случае чего, скажете, что это он впустил вас. Теперь вы все знаете.

— Да, господин барон. Благодарю вас!

— Помните о своем долге. Десять минут прошли, я слышу, как Гирль бренчит ключами. Спрячьте вещи!

Сложив весь костюм вместе, Фукс ловко сунул его под соломенный матрац.

Затем оба негодяя состроили такие выражения, будто с горечью расставались навеки.

Надзиратель Гирль отворил дверь, и барон вернулся в коридор, где его ожидал д'Эпервье. Они прошли рядом до самого кабинета, здесь Шлеве раскланялся и еще раз шепнул:

— В десять часов, у двери на улицу Ла-Рокет.

Вместе с надзирателем Гирлем он спустился по лестнице и вышел, не возбудив ни малейшего подозрения.

Когда барон ступил на площадь, мокрую от дождя и снега, на лице его играла торжествующая улыбка — ему пришлось приложить немало усилий, но жертвы не напрасны и обещают блистательный успех всего предприятия.

Он поспешно зашагал по грязным улицам к своему дому, чтобы там переодеться и как ни в чем не бывало отправиться в Ангулемский дворец. Он тщательно вымылся, потому что близкое общение с заключенным и прикосновения к одежде палача внушали ему отвращение.

Под вечер он отправился у Булонский лес. Сады и дачи, сам парк в густом осеннем тумане производили грустное впечатление. С деревьев и кустов облетела листва, газоны пожелтели, беседки были обнажены и неприветливы.

Но барон ничего не замечал. Погрузившись в мягкие подушки своей кареты, подняв воротник богатого плаща, он размышлял о последствиях предстоящей ночи. Он чувствовал, что цель достигнута.

Карета остановилась. Хотя в этот вечер у графини Понинской не было приема, из дворца выбежало много слуг в дорогих ливреях, чтобы отворить дверцы кареты и оказать достойный прием барону, который имел постоянный доступ к графине и экипаж которого они узнали.

Шлеве вышел из кареты и приказал кучеру приехать за ним в одиннадцатом часу.

Он вошел в ярко освещенный вестибюль и велел слугам проводить его до будуара графини. Того самого будуара, где незадолго до этого негр подслушивал его разговор с графиней.

Леона отдыхала, полулежа на диване, а Франсуаза читала ей стихи из миниатюрного томика с золоченым обрезом.

На ней было темное бархатное платье; роскошные черные волосы зачесаны вверх, как у древних римлянок, и скреплены на затылке золотой пряжкой так, что несколько локонов свободно падали на обнаженную шею.

Полное лицо, темные живые глаза, маленький пурпурный рот — ничто не говорило о том, что обладательница всего этого уже не молода. Она была обворожительнее, чем когда-либо.

Пышность ее бюста, ослепительная белизна и нежность кожи, блеск глаз придавали ей столько обаяния, что Леону справедливо называли царицей всех праздников, которые она устраивала у себя во дворце.

Здесь бывали женщины и моложе ее, и красивее, но графиня производила какое-то магическое, колдовское впечатление.

Когда ей доложили о бароне, она встала.

Франсуаза вышла, дружески поклонившись барону, этому старому греховоднику, расточавшему иногда свои ласки и горничной, когда госпожи ее не бывало дома.

Леона расправила белой рукой роскошные складки бархатного платья, слегка примятого на диване, и сказала с приветливой улыбкой:

— А, дорогой барон, вы принесли мне новости? Но и я имею кое-что сообщить вам.

Шлеве поклонился и поцеловал ее красивую руку.

— Буду счастлив выслушать вас, графиня, я весь внимание.

— Хорошо, сядемте, барон! Вы знаете, что князь Монте-Веро благополучно привез сюда свою дочь?

— Никто не может знать это лучше меня, графиня.

— Но вы не знаете, что он также нашел и привез сюда ребенка этой женщины и принца Вольдемара?

— Ребенка?… У вас хорошие шпионы, графиня, об этом я не знал.

— Теперь вы можете понять, что счастье, поселившееся в особняке на улице Риволи, переполняет всех его обитателей.

— Стоит вам только мигнуть, и этому счастью будет положен конец.

— Знаете ли, дорогой барон,— сказала Леона, играя золотой цепочкой своей лорнетки,— какой я задумала план? Хочу заманить Маргариту в Ангулем.

— Не думаю, чтобы это было легко осуществить.

— Даже если принц Вольдемар окажется здесь?

— Князь не допустит этого.

— Маргарита придет сюда, если ей втайне передадут от имени принца, что он желает ее видеть; я знаю женское сердце.

— Не сомневаюсь в ваших знаниях, графиня, но сомневаюсь в успехе, так как принца здесь нет, да он бы и не пришел в Ангулемский дворец.

— С помощью хитрости можно заставить поверить чему угодно. Удивляюсь вашему неверию, барон, от вас я такого не ожидала.

— Опыт сделал меня в последнее время недоверчивым, графиня! Князь охраняет свою дочь, и она не явится на ваше или мое приглашение, даже если бы принц Вольдемар оказался здесь.

— Было бы очень глупо, если бы мы назвали себя, барон! Но если удастся хитростью завлечь сюда принца и заставить его вызвать Маргариту, я твердо уверена, что она явится несмотря ни на что, потому что страстно любит принца.