Грешник погибнет от зла

18 февраля.

Пытается ли отец по-своему неуклюже вывести меня из постоянного транса? Похоже на то. Сегодня вечером он протрезвел со странной идеей. Ему пришло в голову финансировать городскую библиотеку. Называю эту идею странной, поскольку она захватила человека, игнорировавшего чтение книг всю сознательную жизнь. Единственное, что ему удалось осилить, если не ошибаюсь (причем много лет тому назад), - "Столки и компания", подаренную ему отцом в детстве. В действительности, наша семейная библиотека была основана прадедом, расширена матерью, страстной любительницей Диккенса, Троллопа, Гарди и Мередита, а позже слегка дополнена и модернизирована мной. Окончательно впав в детство, отец, по-видимому, вбил в голову мысль внести свою лепту, превратившись в местного Эндрю Карнеги.

– У нас уже имеется городская библиотека, - попытался я охладить его пыл.

– Неужто? Новость для меня. Где ее, черт побери, запрятали?

– В подвале конгрегациональной церкви.

– В подвале? Не смеши.

– Там около двух с половиной тысяч томов, среди которых есть книги Редьярда Киплинга.

– Прекрасно. Надеюсь, старые добрые сказки Столки. Но у меня более грандиозные планы. Вытащить на свет божий все это добро. В большой кирпичный дом. Со статуей перед подъездом. "Мыслитель" или что-нибудь в этом роде.

– Когда тебя успело осенить, папа?

– Созревало во мне, по крайней мере, целый год.

– Библиотека задумана в качестве памятника для тебя?

– Желательно, чтобы ты спланировал ее именно так. Ты и Максфилд. Финансовую поддержку обеспечу.

– Сколько ты думаешь выделить?

– Полтораста тысяч. Впечатляет?

– У меня нет слов.

22 февраля.

Утром позвонил Генри Максфилд, сказав, что мой отец упомянул о возложенной на него ответственности за постройку новой библиотеки. Не очень-то последовательно, и не все ясно. Юристу нужно уточнить некоторые нюансы. Пришлось пообещать, что зайду на днях в оффис Хартфорда.

23 февраля.

Медленно заживающая рана опять вскрыта. Среди утренней почты было письмо от брата Клаудии, отправленное из больницы.

"Дорогой Джеймс! Могу представить, что ты думаешь обо мне. Тебе, наверное, так хочется жахнуть меня под зад, чтобы никогда больше меня не видеть, и, по правде говоря, лучше бы так и было, потому что в этом положении, как мы сейчас есть, самому мне не удастся покончить с собой, и бог знает, каким легким для меня был бы подобный исход. Только сегодня до меня дошло, что Клаудия мертва и ушла навсегда, и все по моей вине, когда я напился на твоем дне рождения, а потом стал требовать самому сесть за руль, когда мы выпили по чашке кофе в придорожной закусочной..."

И так далее. В конце письма он подошел к главному пункту. За ним угадывалось желание его родителей. У Пола осталось обручальное кольцо Клаудии. Ему показалось правильным лично вернуть мне его. И он лично обязан попросить у меня прощения (зная, что простить его никогда не смогу), дабы успокоить терзающую его совесть.

Двадцать седьмого февраля его выписывают из больницы. Не мог бы я отыскать его там и, может быть, даже отвезти в Бостон. А он отдаст мне обручальное кольцо и мои письма к Клаудии, найденные среди ее вещей. "Я понимаю, что прошу слишком многого, Джеймс, но мне нужно разобраться с самим собой, стоит ли существовать дальше. Не забывай, я тоже любил Клаудию. Она была мне сестрой, старшей сестрой, и всегда была добра ко мне..."

27 февраля.

В одиннадцать часов утра встретил Пола в больнице Ворчестера. Лицо его выглядело осунувшимся и бледным, придавая ему какой-то странный вид. Левая рука лежала на перевязи. Он поднял правую, и мы обменялись приветствиями.

– Сейчас достану из кладовки вещи, и буду совсем готов.

– Давай помогу, - предложил я.

Мы вместе прошли к кладовке и достали оттуда большой кожаный чемодан и сумку на молнии. Мне достался чемодан. Как только вещи были уложены в багажник, Пол сказал:

– Мне чертовски неудобно. Не могу смотреть тебе в глаза, Джеймс. Мои родители вообще жалеют, что родили меня. В довершение всего, меня выкинули из школы. В общем, всем насолил. Враг номер один.

– Неподалеку есть приличная гостиница. Капелька грога поможет тебе воскреснуть. Слегка подкрепиться - и...

– Никакой выпивки, Джеймс. Исключено. Отныне полное воздержание.

– Да что ты говоришь? Все равно поедем в гостиницу. Нужно будет отдохнуть.

– Ты за рулем - тебе виднее.

Итак, я поехал к этой хорошо известной гостинице, название которой не буду упоминать по одной очевидной причине, которую раскрою позже. Там мы уютно расположились в глубоких креслах рядом с камином возле стойки с коктейлями. В подобных условиях трудно отказать себе в удовольствии выбрать напиток по душе. Но Пол мужественно отклонил мое предложение расслабиться, отвлекая себя копанием в сумке, откуда на свет были извлечены две пачки писем, стянутые синими резинками. Толкнув их в моем направлении, Пол сказал:

– Мама решила, что они по праву принадлежат тебе.

– Поблагодари ее за заботу.

– А, и это тоже.
– Из правого кармана его куртки была вытащена розовая коробка из-под обручального кольца. Не открывая, я переложил ее в свой карман.

– Послушай, малыш, - обратился я к Полу.
– Все это тяжело для нас обоих. Не будем усложнять и без того сложные проблемы.

Официант принес бутылку "Роб-Роя" и поставил ее между нами.

– Просто мне офигенно паршиво, - отозвался Пол.
– У меня уже вряд ли получится чувствовать себя как раньше.

– Все, что ни делается - все к лучшему, - уколол я парня и отхлебнул из бокала.
– Любое потрясение, с печальным или счастливым финалом, меняет многое в жизни.

– Наверное.

– Если тебе это поможет, Пол, - я залпом осушил бокал и посмотрел ему прямо в глаза, - то прощаю тебя. Пусть не смогу забыть, но могу простить.

В глазах парня блеснули слезы. В глазах, как у Клаудии.

– Да, черт возьми, Джеймс, спасибо, спасибо. Я... я... о, у меня такое ощущение, будто род человеческий готов принять меня обратно. Если не сейчас, то когда-нибудь.

– А если сейчас?

– Как это?

К нашему столику приближался официант.

– Для начала выпей со мной. Терпеть не могу пить в одиночестве.

– Ну, ведь... О кэй, только раз.

Три часа спустя Пола было не узнать. Поглощая грог без всякой закуски, мы казались забулдыгами, давно оставившими позади среднюю степень опьянения и с заплетающимися языками. В моем случае внешность была, правда, обманчивой. После третьего коктейля я обратился к бармену с просьбой не добавлять мне виски в "Роб-Ройз", который будет подаваться на наш столик, ввиду слабости желудка. Тем временем Пол медленно, но неуклонно продолжал напиваться.