Грешник
Шрифт:
– А ты философ. Вот уж не знал. Глядишь, и мемуары на пенсии напишешь?
– Когда та пенсия?
– с притворной тоской вздохнул Громов и улыбнулся, наблюдая, как от образовавшейся на песке кучи-малой, отделилась тоненькая фигура и застрочила что-то палочкой на песке. Напрягся и Амир.
– А ведь говорила, что в отпуске не будет работать!
– возмутился он. Глеб рассмеялся. На звук обернулась Наташа и, придерживая одной рукой широкополую шляпу, нерешительно помахала ему рукой. Громов помахал в ответ и встал.
– Пойдем, Амир Шамильевич, похоже, строители замка потеряли в
– На песке! Она пишет свои чертовы формулы на песке!
– бормотал себе под нос Каримов, направляясь вслед за Громовым, чьи плечи все сильнее тряслись от едва сдерживаемого смеха.
– Че ржешь?
– притворно обиделся тот.
– Она мне уже весь дом исписала! Клянусь... Вчера я обнаружил ее формулы на обоях в кухне. А ведь мы недавно только их переклеили.
– Сам клеил?
– А что? У меня хорошо получается...
Наблюдая за приближением мужа, Наташа стряхнула песок с ладоней и улыбнулась. А вот жена Амира и вовсе не обратила на него никакого внимания, все так же сосредоточенно царапая что-то на песке и не замечая, что стала объектом пристального внимания для нескольких пар смеющихся глаз.
– Карина, что это с тетей Соней?
– спросила шестилетняя Нина у своей взрослой подруги. Карина не сразу сумела отвести взгляд от Глеба. Смутилась. Растерянно посмотрела на девочку и неуверенно улыбнулась:
– Неверное, совершает какое-то очередное очень важное открытие. Моя мама - гений, знаешь ли.
– Это значит, что она очень умная?
– Очень.
– Даже умнее твоего папы?
Карина улыбнулась уже веселей. Бросила лукавый взгляд на отца, который наблюдал за ней, приподняв черную бровь. От необходимости отвечать Карину избавил старший из братьев. Амир-младший.
– Мама умнее всех. Пока...
– добавил задумчиво, нисколько не сомневаясь, что в скором времени сможет составить именитой матери достойную конкуренцию. Ну, ведь не зря же его ай кью зашкаливал?
– А у нас самый умный папа, - вздохнула Ниночка, - правда, Глеб?
– уточнила у возящегося в песке пятилетнего брата. Громов долго отговаривал жену от идеи назвать сына собственным именем. Но в некоторых моментах та проявляла поистине ослиное упрямство. И в конечном итоге Громов сдался. И следом за непоседливой Нинкой родился у них Глеб Глебыч.
– Правда!
– согласился мальчик с сестрой и, высунув от усердия кончик языка, принялся, что есть сил, колотить лопаткой, ровняя кривоватые стены башни. Глеб уселся рядом с сыном на песок. Обнял жену и потерся губами о ее порозовевшее то ли от жары, то ли от его прикосновений плечико.
– Жарко?
– Нет, хорошо...
– Не жалеешь, что преодолели полмира?
– Нет. Здесь чудесно.
Наташа взяла пузырек с солнцезащитным кремом, выдавила на ладонь и принялась натирать мужа. Член в плавках дернулся, как по команде. Глеб закинул ногу на ногу, но Наташа уже успела заметить его на нее реакцию. Улыбнулась. Склонила голову еще, но, не сдержавшись, быстро поцеловала его куда-то между ключиц.
– Наташка!
– тихонько взвыл Громов, - мне ж теперь тут до скончания века лежать попой кверху, чтобы не шокировать публику...
–
А ты пойди, искупайся. Остынь...– смеясь, предложила она.
– Ура! И нас возьми! Мы тоже хотим, - услышали последнюю фразу матери дети.
– Минутку! Пусть у папы впитается крем.
Оба отпрыска Каримовых, не желая оставаться на берегу, тоже вскочили и побежали уговаривать родителей искупаться. Кажется, только тогда Соня очнулась. Оторвалась от своих формул. Растерянно хлопнула глазами, окидывая взглядом исписанный пляж. Прикрыла ладонью рот и тихонечко рассмеялась.
Все же не зря он, поддавшись на уговоры Амира, решил отмечать пятидесятилетие здесь, на Карибах... И детям вместе было веселей, и Наташа с удовольствием общалась с Соней. Иногда Глеб переживал, что её круг общения слишком узкий, что ей не хватает женского общества... А потом смотрел на абсолютно счастливое и умиротворенное лицо жены и отпускал все свои страхи.
А вечером они сидели за большим столом под шатром у кромки моря и отмечали его юбилей. Амир вспоминал случаи из их жизни, озвучивал тосты и всячески развлекал их немногочисленную компанию, добровольно взяв на себя роль тамады.
– А сейчас слово предоставляется святой во всех отношениях женщине... Скрутившей нашего одинокого волка в бараний рог... Наташенька, прошу!
Глеб дернулся, желая вырулить ситуацию, зная, как Наташа не любит находиться в центре внимания, но не успел он сказать и слова, как та положила свою ладонь поверх его руки и ободряюще улыбнулась. Он чуть нахмурился, все еще переживая о том, чего ей будет стоить публичная речь. Но жена его в который раз удивила.
– Боюсь, Амир, после вашего красноречия мне уже осталось немного добавить, - мягко улыбнулась она. Амир оживился, бросил взгляд на Громова:
– Она когда-нибудь перейдет на «ты»?
– Не думаю, - ухмыльнулся Глеб и снова перевел взгляд на жену.
– Так что ты хотела добавить, милая?
– Пока не прозвучала только одна фраза... Нет, даже две.
– Тогда давай по порядку...
– Ладно. Ну, во-первых, я очень и очень тебя люблю.
Глеб сглотнул. Кивнул головой. Он все еще иногда просыпался, не в силах поверить, что ему это все не приснилось. Что она в его жизни действительно есть...
– Во-вторых, я хочу сказать, что не знаю еще одного такого человека... Ты исключительный, Глеб Громов. Нам всем очень повезло, что ты с нами случился.
Ну, ладно... На этой фразе он стал подтекать, как прохудившееся корыто. И, наверное, хорошо, что солнце клонилось к закату, и его слезы были не слишком видны. Хотя... с другой стороны, к черту! Он их не стеснялся...
– А в-третьих...
– Третьего не было, Наташ... Пощади, я и так уже рыдаю, как кисейная барышня...
– сгладил шуткой щемящий момент Громов.
– А в-третьих, я хочу тебе сказать спасибо. За любовь, за детей, и за себя. Ту, которой я рядом с тобой стала.
Они потом еще долго сидели. Солнце опустилось за океан, на заднем плане шумели волны и, заглушая их несмолкающий говор, звучал приглашенный на праздник оркестр. И они танцевали, и пили вино, и тихо над чем-то смеялись. А внутри него все звенели её слова, разливались по телу счастьем.