Грешным делом

– Именно так Сальери говорил Моцарту! – Крикнул ему вслед Дрон.

– В смысле? – Остановившись у двери, повернулся к нему Ботаник.

– Так говорил Сальери – Моцарту! – Повторил Дрон, на всякий случай отступая к стеллажам, где стояли папки с нотами, которыми можно было в случае чего загородиться.

– Ну, правильно! Об этом я тебе всё время и говорю. – Обрадовался Ботаник. – Наконец –то я услышал от тебя слова истины! – Всё верно. Моцарта выносили только четверо. Как и тебя.

Воцарилась пауза, которая бывает, что бывает на виниловых пластинках в промежутках между треками.

– Не понял, – сказал Дрон.

– Ух, ты! Неужели? – Уставился на него басист, делая шаг к нему. –Как же это так? Ведь ты заканчивал консерваторию!

– И всё -таки, просто интересно, кто эти четверо? – Повторил Дрон вопрос.

– Да те четверо, которые выносили его гроб!

Ботаник, оглянувшись, чтобы увидеть нашу реакцию, и оставшись довольным впечатлением, которое произвели его слова, с победным видом покинул репетиционный зал. Меня, стоящего у входа, он по-моему даже не заметил. Зато Самвел, провожая Ботаника глазами, увидел у входа меня, узнал и поздоровался:

– Привет, какими судьбами? – Спросил он.

– Да вот, зашёл, – сказал я ему, выходя из тени на свет.

С Самвелом, помимо Неглинной, мы встречались ещё пару раз на разных городских музыкальных конкурсах. В промежутках между выступлениями групп, мы иногда обсуждали с ним выступления музыкантов или делились впечатлениями от новых дисков, или о концертах известных групп, которые видели или о красивых девушках, которых в нашей местности почему –то днём с огнём не сыщешь, или о каком –нибудь новом алкоголе, который пробовали, в общем обо всём понемногу.

На дворе стоял 1984 –й год. И диски с музыкой у музыкантов были главной темой разговоров.

– Ты чего пришёл? По делу или так? – Спросил он.

– Просто услышал классную музыку и зашёл послушать. Можно?

Самвел великодушно кивнул. Краем глаза я успел заметить, как после слов «классная музыка» Дрон вскинул голову и обвёл всех торжествующим взглядом. Парень за барабанами, после моих слов, начал вдруг очень искусно отбивать двойки, броском головы откидывая прямые тёмные волосы со лба.

– Ладно. Я забыл, ты сам из какой группы? –Спросил Самвел.

– «Сезон», – соврал я.

Про «Могикан», инструментальную группу Авангарда, где я до этого работал, упоминать мне не хотелось. А то ещё подумают: «такой молодой, а связался со старпёрами!».

Разумеется, группы ,«Сезон», давно уже не было, но врал я в то время примерно также, как дышал. Я даже не знаю, почему это делал. Просто мне казалось, врать необходимо, чтобы выжить. Это был род мимикрии что -ли, как у хамелеона. Здесь одно скажешь, там другое. Ну, и, типа, жив остался!

– Только мы распались. – Прибавил я всё –таки для правдоподобия. – Всех в армию забрали.

– Ха-ха! – Подал вдруг голос барабанщик, поднимаясь из-за установки. – Та же фигня! У меня в группе троих музыкантов – гитариста, клавишника и бас –гитару, только что заграбастали на Призывной!

– Погоди, а он разве … не Балерина? – Поморгав спросил я, переведя взгляд на Самвела.

– Нет, – улыбнулся Самвел, покачав головой. – Балерина в больнице. Пневмонией заболел. Вечно у него. Это всё из за этого подвала. Сидишь тут, потом вышел, хватанул воздуха и…А это Вася Ходер, двоюродный брат Ганкина, познакомься. У Васи своя группа «Башенные краны» в Наукоградстрое…была.

Я подошёл к Васе, протянул ему руку и представился.

– Ты на каком инструменте играешь? – Спросил меня Вася.

– На бас -гитаре, – глянув в сторону колонки, под которой оставил свою бас – гитару Ботаник, сказал я. На самом деле, по тому, где музыкант оставляет гитару, можно понять лабух он или нет. Лабух прислоняет гитару к стене или к колонке, где любой её может задеть и тогда она упадёт. А, упав, разобьёт колок или, не дай бог, вызовет падением трещину. Поэтому профессионал никогда так не сделает. Он положит гитару на пол, где её хорошо видно и где никто не сможет её случайно столкнуть или на неё наступить.

–Но, конечно, у меня такой красоты никогда не было. –Кивнул я в сторону колонок. – Всё, что мы могли себе позволить это усилитель «Тесла» и колонку самопал, вот и всё. А «Маршал», "Динакорд, "БиК", старик, о таком мы даже мечтать не могли!

– Ну, что, раз есть басист, может, мы продолжим тогда репетицию, – обратился Дрон к Самвелу.

То, как он это сказал, однозначно давало понять, что так он хочет отомстить ушедшему по делам Ботанику: ты ушёл? Ну и иди! А у нас другой басист!

– Почему бы нет? – Засмеялся Самвел:

– «Дым над водой» слабаешь? –Спросил он меня.

Ещё бы не знать композицию, от которой сходило с ума всё наше поколение! Мы переписывали слова этой вещи друг у друга и разучивали наизусть. Разбуди меня ночью и я спою: «в иол кейм оут то Монтрё оф зе лейк Женива шолайн…»!

– Знаю. –Кивнул я. – Кто ж её не знает?

– Бери бас гитару, – разрешил мне Самвел.

Как величайшую святыню поднял с пола ботаниковскую «Кремону» и повесил её себе на шею. О, как великолепен был его гриф! Какой изящной головка. Как таинственно сверкали в полутьме сердечники и ободки звукоснимателей. Как нежно отливали зеленью будто облитые воском, запаянные в пластик толстые металлические струны! Как кнопку, открывающую дверь в таинственную пещеру Али-бабы тронул я тумблер усилителя и сделал побольше громкость. И вот уже из колонки ударил под самое сердце сочный, мягкий, чистый басовый звук. Не помня себя от счастья, я стоял и улыбаться, как последний дурик. Подумать только, ведь этой самой гитары всего пять минут назад касались пальцы самого Ботаника – белокурого аристократа сцены, легенды школьных вечеров!

На его концертах школьницы с округлившимися уже формами, румяные и напудренные, танцуя возле сцены, посылали ему воздушные поцелуи и подмигивали ему, голосуя вверх двумя пальцами. Парни не могли отвести взгляда от бегающих по грифу его длинных пальцев. И с кем судьба предлагала мне сейчас играть? С легендой сцены Дроном! Это ему, в перерывах между ударами бубна, Ганкин грозил кулаком. И всё потому, что Дрон, когда увлекался, мог в состоянии экстаза закинуть ногу на клавиши и изобразить, как играет Литтл Ричард. Хотя в такие моменты, как многие говорили, Дрону было бесполезно что –либо говорить, настолько он был погружён в себя и свои в эмоции, Алик всё -таки пытался иногда, забежав сзади него, чтобы никто из зрителей не видел, шипеть ему на ухо: "Дрон, прекрати дурака валять"! Клавишник на время успокаивался. Но проходило время, и он принимался за старое.

Ботаник был единственным, кого можно было назвать образцовым музыкантом, ему редко приходилось делать замечания. Зато Самвелу всё время доставалось от Ганкина за то, что он, увлекаясь, чрезмерно импровизировал и брал лишние ноты. Что касается ударных, то прямо во время концерта, Ганкин мог подбежать к Балерине и, хлопая в ладоши и отстукивая по полу ногой, мог показать, какой нужный темп, если он был не правильный. Короче, Алику, чья бабушка, говорят, в своё время работала с Луначарским, вместе с даром руководителя досталась и обуза быть воспитателем.