Грешным делом

Многие ребята ходят к Ивану Петровичу в секцию бокса в один из спортивных клубов города. Поэтому за дисциплину на вечере Солодовников спокоен – его ребята и за порядком присмотрят, и сами дисциплины не нарушат. Уход Ивана Петровича к себе в кабинет что-то вроде аванса доверия ученикам: мол, посмотрим, как вы без меня. Мы с Хомяковым тоже одно время ходили к Ивану Петровичу на тренировки, но ещё до того, как стали увлекаться музыкой.

На тренировках мы с Микки смеялись и перемигивались, потому что воспринимали всё несерьёзно. Когда много лет спустя я увидел в одном американском мультике миньонов, таких жёлтеньких цыплят, я понял: вот, это точно то, что мы из себя тогда с Микки представляли.

Как –то раз нас с Микки поставили друг против друга в спарринге. За весь бой я ударил Микки раз двадцать по рукам, которыми он загораживался, а по лицу не попал ни разу. Микки же по мне один раз попал в глаз, но не перчаткой, а шнурком от перчатки, который он не аккуратно завязал перед боем, насмешив этим всю группу.

Зато мы обожали слушать лекции про теорию боя, которую Иван Петрович читал перед занятиями. Рассказывал он про бокс очень смешно:

– Смотрите, – говорил он, – если соперник, атакуя вас, вдруг споткнётся и начнёт на вас падать, что вы должны сделать, как настоящий комсомолец? – Спрашивал он. Мы пожимали плечами. Не дожидаясь ответа, Иван Петрович объяснял:

– Как настоящий комсомолец вы должны в этом поддержать своего товарища, подставив ему кулак. Вот так!

И Иван Петрович энергично демонстрировал апперкот. Мы смеялись.

Но скоро, как я уже сказал, мы с Микки всё же покинули боксёрский зал и занялись музыкой.

Однако вернёмся к музыке. Актовый зал нашей школы –небольшой. Здание строили в конце 50- х. Стены тут толстые, добротные, в полтора кирпича. Изнутри они покрыты вечной штукатуркой. Окна на зиму заклеены, форточки нараспашку, но они совсем крохотные. Через пол –часа все из танцующих уже взмылены. Девушки тайком начинают оттягивать алые из искусственного шёлка батники и дуют под них, чтобы охладить кожу. Нам сверху хорошо видно всё то, что они обдувают, и мы от души смеёмся. Эти с пиратскими лицами всё ещё стоят у окна и, кажется, вообще не собираются танцевать. Зачем они пришли? Известно зачем, чтобы портить всем настроение. Мне-то это ясно. Но на них пока никто не обращает внимания. Мало ли деревенских придурков шатается по школьным вечерам!

Наш репертуар набирает обороты. Хорошо трудовика нет, и мы отвязываемся по полной! Мы давно уже спели всё советское и перешли к «My baby left me» Элвиса Пресли, во время которого школьники начинали так неистовствовать, что было непонятно они танцуют или уже просто скандируют под музыку. Тут бы надо было дать что –то успокаивающее, вроде «На дальней станции сойду» или даже «Марионетки» Макаревича, но мы не могли уже остановиться и начали выдавать друг за другом: «Tutti Frutti» Литтл Ричарда, «Be Bob – A -Lula»Джина Винсента, и «Baby, you can drive my car» «Битлз», во время которого девушки в зале подняли такой визг, что нам даже со сцены пришлось их успокаивать.

Заглянул из –за этого в зал Иван Петрович, но уже в тот момент, когда песня кончилась. Не обнаружив ничего предосудительного, он погрозил нам на всякий случай пальцем. Мол, смотрите у меня! Мы закивали – не волнуйтесь, Иван Петрович, всё под контролем! Не знали же мы тогда ещё, как этот вечер закончится. А то бы попросил его остаться.

Спели битловскую «гёл». После этого я заметил Анфису, смотревшую на меня из зала с таким обожанием, что я чуть не бросил гитару и не побежал прямо к ней, наплевав на музыку. Хорошо, сдержался. Всё –таки это не правильно, когда ты что –то бросаешь, ради красивых глазок. Вот только не знаю, надо ли говорить, как я был счастлив?

Витя Эгер, наш клавишник, запел после «Гёл» «Yesterday» и все ребята стали приглашать девушек. Анфису тоже кто –то пригласил. Но я не ревновал. Я же на сцене, с гитарой. Снисходительно я смотрел на то, как качает она бёдрами в обнимку с высоким парнем, у которого на лице было такое выражение, словно он сорвал банк, играя в «очко». Мы с этим парнем были немного знакомы. Зовут его Коля, а фамилия у него Мыхин. В школе у Коли прозвище «Трактор», и так его здесь все и зовут.

Дружит Мыхин с этим увальнем Прунским, больше похожим на фантастического гнома. Кто же будет ревновать к трактору, грубому устройству для уборки улиц? Ну и пусть себе танцуют! Я не чувствовал себя обделённым. Это не объяснить, что значит иметь власть над толпой, заставляя её входить в раж, просто перебирая по струнам пальцами.

Я думаю, именно этот наркотик держит даже самых последних музыкантов на сцене. На тех, кто внизу это влияет по –разному. Одни балдеют и под рок-н-ролл отдыхают, другие под эту музыку впадают в неистовый экстаз, вплоть до агрессии. И уже пару раз вроде бы вспыхивала потасовка в глубине зала, но каким –то чудесным образом всё там заканчивалась миром. Правду говорят: что если уж суждено чему –то быть, то но оно сбудется. В общем, как раз сразу после того, как в зал снова заглянул Иван Петрович, проверить всё ли порядке, и мы даже спели «Вологду», чтобы его успокоить, к нам за кулисы вдруг забежал разгорячённый Микки, и стал умолять:

– Ребята…Тарасик, плиз, Болрум блиц, ну, пожалуйста, народ просит…

– Ха-ха! – Замотав головами, ответили мы ему, потому что выполнить эту просьбу в школе, было всё равно что спеть «Боже, царя храни!» на комсомольском собрании. Дело в том, что любимая композиция Микки группы «Суит», была какой –то уж слишком хулиганской. Не для советских ушей была эта песенка. Не то, чтоб там слова были плохими, нет. Мы переводили текст, там всё было в порядке. А вот интонация, манера исполнения смущала. Будто взобралась на сцену группа шаловливо настроенных молодых людей и в песенной манере издевалась над приличными людьми, сидящими в зале. Не уважительной по отношению к старшим была эта песенка. Мне так, во всяком случае, казалось.

– Ты что, обалдел? – Зашипел на него Зимкин. – Это нельзя.

– Да кто узнает? – Стал настаивать Микки. –Всем по барабану. Рок –н – ролл и всё. Сейчас как раз такой момент…

Зимкин отрицательно покачал головой. На этот раз серьёзно. Но в тот день, не знаю, наверно, что -то витало в воздухе. Какая –то непонятная сила. Публика вдруг стала скандировать: «Блиц! Блиц! Блиц!». Конечно, пока мы её репетировали, вся школа под окнами дрыгалась. Вещь, что и говорить была заводной. Микки, то и дело отвлекавшийся во время репетиции и подбегавший к окнам, радостно кричал нам: ребята, там народ танцы прямо на газоне устроил! Может, и мы тоже пойдём? «Ты что, дурак?», спрашивал его Зимкин. «Если мы туда пойдём, то кто здесь играть будет?». И Микки, понимая, что сморозил глупость, начинал часто моргать.

И вот теперь Зимкин, обычно осторожный и непробиваемый, помотав несколько раз отрицательно вначале головой, вдруг начал по очереди смотреть на нас с улыбочкой, мол, вы то чего думаете? А нам что думать? Скажут играть, так мы сыграем. Отвечает за всё руководитель, то есть, он – Тарас. У него мама директор школы, ему и карты в руки. А Мишка тем временем всё стоял и канючил:

– Ну, пожалуйста, Тарасик, ну, плиз, ну, велкам! – Это он так, конечно, понтовался, вообще -то по-английски он совсем не шарил:

– Смотри, как все просят. Я ребятам обещал. Умоляю. Они ждут. Я же принёс лампу, как ты просил. Ну, пожалуйста, мою любимую, – тут натурально сложил на груди руки, будто собирался молиться и уже почти начал опускаться на колени.

– Как –нибудь потом, в другой жизни, – решил поиздеваться над ним Тарас. Он любил иногда, чтоб его поуговаривали, прямо как его мама.

– Нет, ну, не потом, сейчас. Сейчас прямо самое время, Тарасик! Народ хочет «Блиц»…– не переставая канючил Мишка, чувствуя, что Тарас в душе начинает прогибаться.