Грифон

— Хммм… да, видел. Как ты от крокодила бежала — это надо было видеть. Кстати, очень соблазнительно выглядела…

— Ты успел заметить? И это в то время, как крокодил домогался наших тел? Вась, ты реально маньяк. Я в то время не могла думать ни о чем, кроме как быстро свалить из этого места туда, где мое нежное тело будет недоступно мерзкой твари! Ладно, иди один. Но если ты умрешь на моих глазах — я перережу себе горло. И умру. Так и знай.

— Знаю, — уныло ответил я. — Ты думаешь, я сам хочу подставляться? Но отсиживаться тут смысла нет. Все, хватит болтовни. Следи за дверью — если побегу, откроешь ее передо мной.

Я медленно приоткрыл дверь и высунул из нее руку, помахав ей в воздухе. Горцы затихли, выжидающе глядя на хижину и, видимо, гадая — кто из нее появится? Основной отряд тоже замер, растянувшись длинной змеей по тропе.

Увидев меня, всадники несколько минут молчали, разглядывая «чучело» в коротких штанах, треснувшей в плечах рубахе и босиком. (Кстати, ногам моим досталось. Хоть я и обматывал их тряпками, получившимися из запасных рубах шамана, но все-таки пару раз сбил ноги об острые камни, и теперь от этого хромал.) Потом шаман что-то гортанно сказал предводителям отряда и вместе с ними поехал вперед. Скорее всего он узнал меня, и его лицо было очень, очень недовольным — ну, в самом деле, если представить человека, у которого увели автомобиль с барахлом — вряд ли он запоет от счастья, получив эти неприятности. Впрочем — настигнуть «угонщика» — это ли не подарок судьбы?!

Шаман оставил коня возле первого отряда всадников и, спешенный, пошел ко мне, настороженно следя за моими движениями. Видимо, он помнил, как я свалил его возле воды, и не хотел повторения пройденного.

Да, это был тот самый шаман, даже лисья шапка на месте — мы оставили ее возле него. Все равно ходить в таком безобразии невозможно — запаришься. Впрочем, по непроницаемому лицу мужчины не было видно, чтобы он сильно страдал от жары. Может, привычка? Я бы уже весь потом изошел.

Шаман что-то сказал, гортанно, резко, вызывающе — я пожал плечами и сказал:

— Не понимаю. Есть кто-нибудь, говорящий по-русски?

— Русска? Русска! — кивнул головой шаман и с привизгом выкрикнул в сторону маленького отряда длинную фразу, в которой я разобрал «русска» да еще чье-то имя. Один из всадников сорвался с места и галопом понесся к основному отряду, так и стоящему поодаль. (Я даже преисполнился гордости — вот ведь как простой оперативник запугал несгибаемых бойцов, так, что они боятся подойти поближе!)

Минут десять я и шаман переминались с ноги на ногу, внимательно рассматривая друг друга.

Как я понял, был отправлен гонец за толмачом, понимающим русский язык. Пока толмача отлавливали, мы вели борьбу взглядов. Карие глаза шамана как будто бы пытались пробуравить во мне дырку, я не отставал в этом глазном бурении. Через пять минут шаман начал нервно стучать носком сапога, но последовать его примеру не мог — обмотанные тряпками ноги никак не располагали к нервному постукиванию. Я даже усмехнулся, на что мужчина отреагировал хмурыми насупленными бровями.

Наконец, толмача вроде как выудили из рядов всадников, и в сопровождении гонца он подъехал к первому отряду. Спешился, обменявшись с шаманом несколькими гортанными фразами, затем подошел к нам, встав рядом с колдуном. Шаман что-то сказал, а толмач стал переводить с жутчайшим акцентом, настолько неразборчивым, что я с трудом его понимал:

— Ти йест русска?

— Русский-русский! Ближе к делу, а?

— Ти есть зачим святотатств? Ты есть наказай!

— Это какого шайтана святотатство? В хижину зайти святотатство, что ли? Мы хотели есть, зашли, разожгли очаг. В чем святотатство?

Толмач, кривя лицо, вслушивался в мои слова, и было видно, что он, как и я, с трудом понимает то, что я пытаюсь ему рассказать. И акцент был странным, и язык отличался — видимо, этот горец когда-то путешествовал, добравшись и до России — если она тут так называлась. Вообще-то мир был совсем другим, так что проводить какие-то аналогии совершенно некорректно. Хорошо хоть так друг друга понимаем! Если понимаем…

— Ти есть наш раб! — заявил толмач, выпятив губ. — Ти святотатств и наш раб!

Пока я раздумывал, что ответить, совершенно неожиданно из дверей хижины показалась Василиса и решительно подошла ко мне:

— Я не могу там сидеть одна! Я тоже хочу послушать, о чем ты с ними говоришь! Прости, Вась, ну так одной тоскливо!

Горцы гортанно завопили, общаясь друг с другом и обсуждая новую информацию. Они буквально пожирали глазами мою красавицу, и я понял — дело тухло. Теперь, пока они не доберутся до ее тела — не отстанут. И точно — толмач после долгих и бурных обсуждений заявил:

— Твой баба есть добыча Чу-Якуб! И ты добыча Чу-Якуб! Раб! Баба наложниц, ты раб!

— Чего он несет? — испуганно спросила Василиса. — Какой-такой наложниц и раб?! Я сейчас ему глаза выдеру!

Она покраснела и вдруг, страшно завизжав, бросилась вперед и вцепилась в лицо толмачу. Тот схватил ее за руки, пытаясь оторвать, страшно завопил, а оторвав руки от окровавленного лица, бросился назад, крича:

— Шайтан! Шайтан!

Я рывком отбросил Василису за спину и рявкнул:

— Какого черта! Быстро в хижину, похоже, что теперь мы точно попали!

Василиса метнулась в дверь, а весь огромный отряд горцев стал лавиной скатываться на площадку к священному дубу, видимо, решив, что пора покарать нечестивцев за пролитие крови в святом месте.

Я стал медленно отступать назад, поглядывая на шамана, творившего какие-то пассы руками. Похоже было, что сейчас из его рук вылетит «птичка» и совершенно точно нас заклюет. Мои руки поднялись, я выкрутил какую-то фигуру, внезапно засветившуюся в вечернем воздухе, и в моей голове возник голос: «Знак Защиты». Видимо, я поставил какое-то защитное поле, так как после того, как шаман метнул в меня что-то невидимое, оно на меня подействовало меньше, чем никак. Видя такое безобразие, пришлось броситься следом за Василисой, чтобы не получить пару-тройку стрел с великолепными бронзовыми наконечниками. Я смог рассмотреть их в подробностях, когда эти самые наконечники вонзились в дощатую дверь с такой силой, что пробили ее и вышли с другой стороны.

— Ты что творишь?! Ты охренела, что ли? — вопил я, наступая на побелевшую Василису. — Ты зачем на него напала?! У горцев страшнейшее оскорбление, когда их обижает женщина! Теперь они точно нас в покое не оставят, а убивать их я не хочу! Мы пришли в их дом, напакостили тут — по большому счету они правы, что предъявляют нам претензии!

— Ага — ты еще отдай им меня, пусть компенсируют свои моральные издержки, — неожиданно спокойно заявила жена. — Пошли они все… Я как услышала, что в рабство да в наложницы, представила себя с этим вонючим неандертальцем, и меня такая ярость взяла, что не удержалась. Разодрала ему рожу. Не переживай. Плевать на них. Верю, что ты все равно что-нибудь придумаешь. Они малявки против тебя! Они ногтя твоего не стоят, жалкие букашки!

— Ну, так-то да… — сразу успокоился я (приятно все-таки, что твоя женщина такого высокого о тебе мнения! Стоило ради этого попасть в такую переделку), — но что теперь делать — я не знаю. Бежать мы не можем — а перебить всех? Тебе не кажется, что уничтожить пятьсот человек как-то не по-гринписовски? Мы же люди доброй воли, нет?

— Никакой доброй воли у меня нет! — сразу отмела гнусные подозрения Василиса. — Одна злая воля! И была бы кнопка — нажать — и всех их на хрен в преисподнюю — я бы это сделала! Еще чего придумали — домогаться моего тела! Козлы вонючие!