Григорий Распутин

По общему впечатлению тётка напоминала монашку, которая решила подзаработать мытьём полов.

Увидев полицейского и меня, оборванца, она нахмурилась. Трепета от появления представителя правоохранительных органов на её лице не наблюдалось, а вот недовольство читалось отчётливо.

Лядов шагнул вперёд, наклонился и, понизив голос, что-то быстро ей сказал, упомянув имя «старца». Женщина около минуты пялилась на него, затем молча отошла в сторону, пропуская нас внутрь.

Мы переступили порог, сначала Лядов, затем я, и оказались в прихожей. Воздух был густым, застоявшимся. Пахло ладаном, сушёными травами, чем-то кислым, как квашеная капуста, и едва уловимо – дорогими духами, словно недавно по комнатам прошлась благородная дама, оставив в них свой невидимый след.

Уверен, у Григория сегодня была гостья из дворянок. Или гостьи. Очень вряд ли тётка в платке пользуется парфюмом, ей этот запах принадлежать не может. У неё такая постная, недовольная рожа, что её быстрее можно заподозрить в массовом убийстве грешников, чем в любви к духам.

Я снова с удивлением отметил, как сильно реагирую на запахи. Более того, похоже, могу определить составляющие компоненты ароматов.

Вот сейчас, как я понял, что в доме недавно ели квашенную капусту? Ну ладно парфюм. Его можно объяснить. А капусту – нет. Я её в жизни никогда не пробовал, потому что в моей профессорской семейке пренебрежительно относились к «плебейской» кухне. Мы же – интеллигенты в хрен его знает, каком поколении. Были. Вернее, я был.

Квартира, хоть и занимала, судя по тому, что смог оценить беглым взглядом, не менее четырех комнат, выглядела она на удивление скромно, даже аскетично.

Никакой пошлой позолоты, никаких атрибутов барской жизни или роскоши, которую можно было бы ожидать от человека с влиянием подобного уровня. Скажи мне кто-нибудь, что здесь живёт Григорий Распутин, в жизни не проверил бы.

Я, конечно, знал, что по воспоминаниям современников Гришка придерживался аскетизма в быту, но, честно говоря, не особо в это верил.

По моему прежнему мнению, у него скорее всего были комнаты для посетителей, в которых он нарочито все обустроил бедненько, на показуху так сказать. А на самом деле, за этой ширмой простоты и скромности, прятались роскошные апартаменты. Допускались туда, естественно не все. Так я думал раньше.

Но, как теперь выяснилось, Григорий и правда жил в очень скромных условиях. Ясное дело, золотые унитазы и серебряные столовые приборы, инкрустированные каменьями, это не про Распутина, однако настолько аскетичная обстановка – тоже перебор.

Простая, немного грубоватая деревянная мебель, иконы в углу под рушниками, на стенах – несколько фотографий в простых рамках, в том числе снимок царской семьи. Естественно, на самом видном месте.

На столе в одной из комнат, куда вела открытая дверь, стоял самовар, лежали какие-то бумаги, письма. Все вокруг выглядело небогато, но вполне по жилому. Правда, повторюсь, слишком просто для того, чьё слово по нынешним временам стоит дороже золота.

А ещё квартира создавала впечатление немного захламлённой, будто здесь часто бывают посторонние люди, и после толпы посетителей прислуга не успевает убираться. Ну или Гришке вообще плевать, что и кто подумает о его жилье. Это, кстати, тоже вполне рабочая версия.

Из глубины квартиры, шаркая домашними туфлями по полу, вышел Григорий. Он, наверное, услышал возню в прихожей и решил проверить лично, кого принесло на ночь глядя, потому что тётка с недовольным лицом его не звала. Распутин явился сам.

Он был одет в простую тёмную рубаху навыпуск, подпоясанную верёвкой, и широкие штаны.

«Старец» выглядел вполне себе по-домашнему, можно даже сказать мило и уютно, но вот его взгляд… Он остался прежним – пронзительным, тяжёлым, изучающим. Ни одна фотография, попадавшаяся мне в прошлом, не передавала особенности этого взгляда.

Распутин, как только появился в комнате, выполняющей роль гостиной, сразу уставился на меня. В сторону Лядова он глянул очень быстро, бегло. Видимо, полицейские не являлись для него предметом интереса. А вот мою физиономию Григорий изучал внимательно. Через минуту в его глазах мелькнуло узнавание, а потом – лёгкое недоумение.

– Ты? – искренне удивился Распутин. – Пошто явился? Ежли с благодарностью, так пустое. Не стоило оно того. Да ещё служивого притащил. Зачем он тут?

Мне кажется, во всей ситуации Лядова больше всего поразили две вещи. Первая – что Распутин заговорил не с ним, а со мной. Вторая – что по мнению «старца» это я притащил полицейского, а не он меня.

Унтер-офицер вытянулся, козырнул и решил срочно брать инициативу в свои руки.

– Ваше… э-э… господин Распутин! Прошу прощения за беспокойство в столь поздний час. Вот, задержали сего молодца за бродяжничество, а он утверждает, что к вам по срочному делу торопился. Мол, ограбили его, все отняли, избили. Говорит, вы его ждёте по важному делу, будет недовольство, если не явится… Я уж и не знал, что думать… Решил сам, лично препроводить.

Распутин перевёл взгляд на полицейского, поморщился, будто его крайне раздражал голос Лядова, а затем снова уставился на меня. Во взгляде Григория уже не было ни ожидания, ни недовольства – скорее, усталое любопытство.

– Жду? – он хмыкнул. – Делов-то у меня и без того хватает.

Лядов сразу всё понял. Его лицо вытянулось, покраснело от злости и смущения, а потом пошло белыми пятнами. Конечно, по реакции Григория он сообразил, что оборванец, то бишь я, его надул, сыграв на страхе перед именем Распутина.

– Ах ты, шваль! – зашипел Лядов на меня, едва не брызгая через губу ядовитой слюной. – Сбрехал, сволочь такая! Ну, погоди, я тебе!

– Не торопись, служивый, – неожиданно остановил его Распутин, поднимая руку.

Он продолжал смотреть только на меня, но теперь во взгляде сквозило что-то новое – не то интерес, не то подозрение.

– Дай-ка мне словечком с отроком перекинуться. Оставь его. Можешь за дверью подождать.

Унтер-офицер растерянно моргнул, но спорить не посмел. Козырнув, он почти бегом ретировался из комнаты, бормоча что-то себе под нос. Я отчетливо расслышал пару словечек, заканчивающихся на «ять» и по-моему конкретно в данном случае дело было вовсе не в старорусском языке.

Мы остались одни, я и Григорий. Он замер напротив меня, сложив руки на груди. Ожидал, что последует дальше.

Атмосфера стала напряжённой. Сейчас или никогда, решил я и приступил к операции: «Разведи того, кто сам разводит половину Петербурга».

– Григорий Ефимович, – заговорил быстро, не давая ему времени опомниться, передумать и выставить меня за дверь. Бить нужно сразу, наверняка. – Сказать вам хочу очень важное. Оно касается вас. Вашего прошлого и вашего будущего.

Распутин чуть прищурился. Мне кажется, он совершенно не принимал всерьёз все происходящее, но ему реально было любопытно.