Григорий Распутин
Шрифт:
Почему я использую множественное число? Потому что рядом с Паратовым, а я мысленно окрестил мужика именно так, стоял еще один тип. Конечно же, бородатый.
В отличие от первого, второй был одет попроще. Ну как попроще… В том смысле, что на нем не наблюдалось костюма-тройки, однако имелась рубаха, которую, если не ошибаюсь, в народе называют косовороткой, штаны, заправленные в высокие сапоги, и наглый, уверенный взгляд маслянистых глаз. В руках второй незнакомец держал… нагайку. Реально. Самую настоящую нагайку.
– Вот ты ж погляди… – Протянул он удивленным голосом. – Живой.
Мужик с нагайкой, замахнувшись, сделал шаг в мою сторону. Судя по всему, планировалось дальнейшее избиение. И да, я не ошибся. Дальнейшее. Потому что теперь стало понятно, отчего заплыл глаз и по какой причине адски болит каждая частица моего организма.
– Прошка, стой! Погоди. Возьми-ка лучше кнут да отходи его так, чтоб он больше ручонки свои шаловливые к купеческому товару не тянул. Кроме того, сам понимаешь, отсюда он выйти не должон.
Первый, или Никанор Митрофанович, имя которого теперь мне стало известно, (от чего, прямо скажем, совсем не легче), сделал небрежный жест рукой, указав как раз в сторону тех предметов, которые висели на стене.
И да, кнут там действительно был. Его я узнал наверняка. Хотя, лучше бы не узнавал. Если Прошка выполнит распоряжение хозяина, мне – конец. Он меня просто-напросто, забьет до смерти.
Черт… Где я нахожусь вообще? Что это за психи? Куда делся телефон? Нужно срочно как-то исхитриться и вызвать ментов, пока реально я тут кони не двинул.
Я, конечно, знал, что когда-нибудь за все мои аферы прилетит наказание. Именно поэтому старался выбирать клиентов тщательно, осторожно. Никаких жён крутых чиновников или бывших «братков». Эти точно могут потом жизнь знатно испортить.
Обычно я просматривал соцсети каждой потенциальной клиентки, шерстил круг знакомых, а уже потом брал дамочку в оборот. Естественно, в первую очередь работал с женщинами.
Здесь же, судя по ситуации, явно причина в какой-то личной обиде. Одно не пойму. С хрена Никанор Митрофанович упомянул купеческое добро и почему у них с Прошкой такие дурацкие имена?
Нет, я знаю, у многих олигархов крыша едет от собственного богатства. Они себя кем только не считают. И купцами, и графьями, и князьями. Но именно этот тип говорил как-то слишком серьезно. Либо он искренне верит, что является купцом, либо он вообще конченый псих. Похлеще Прошки с нагайкой.
В этот момент меня вдруг осенила еще одна мысль. А что, если это – развод? Не знаю. Реалити шоу.
Однако, стоило пошевелить пальцами на руках, я уже не говорю о большем, как тело вновь пронзила адская боль, и от мысли о телевизионной подставе пришлось отказаться.
Вряд ли реалити-шоу может быть настолько реалити. Меня били не на показуху. Меня отметелили самым настоящим образом. На теле нет ни одного здорового местечка. Слишком уж как-то достоверно. За это уголовку можно отхватить. Ни один режиссёр, ни один продюсер не пойдёт на подобный риск даже ради заоблачного рейтинга.
– Мужики, а давайте договоримся. – Высказался я вслух, заодно выплюнув выбитый зуб.
Он, наверное,
держался на добром слове, а мое желание поговорить это доброе слово окончательно уничтожило.– Могу дать вам денег. Много. Только отпустите меня. А еще мой отец, знаете, не последний человек в городе.
Я старался держаться очень уверенно, хотя на самом деле меня буквально потрясывало. Голос. Чертов голос. Теперь, когда я говорил не во сне с плавающей головой, а вполне себе в реальности, он все равно звучал слишком тонко и звонко.
Оба мужика уставились на меня с такими выражениями лиц, будто с ними начал вести научные беседы, не знаю… лесной олень.
Около минуты они молчали, а потом одновременно заржали. Как кони, честное слово. У Прошки аж слюна изо рта вылетела.
Психи. Точно психи. Как еще можно назвать людей, вырядившихся в одежду, которая больше соответствует началу прошлого века?
– Никанор Митрофанович, все сейчас сделаем в лучшем виде. Видали, что охальник несёт? Денег, говорит, дам вам. Издевается. Несомненно издевается. Ну ничего… Сейчас я его научу уму-разуму. – Бубнил Порошка, снимая со стены кнут.
Я машинально зажмурился, ожидая нового удара, но… он не последовал. Вместо этого раздался низкий, хрипловатый голос, доносящийся со стороны входа:
– Никанор Митрофанович, ты ли это? Господи помилуй, что за безобразие у тебя тут творится?
Голос звучал так, будто его обладатель привык, что его слушают очень внимательно. Интонации были спокойные, тихие. Я осторожно приоткрыл один глаз (второй всё ещё отказывался работать) и увидел…
«Нет. Этого не может быть.» – Вот первая и единственная мысль, мелькнувшая в моей голове.
В дверях стоял высокий мужчина в длинном, поношенном одеянии, претендующем на смесь монашьей рясы и чёрного пальто Нео из «Матрицы». Лицо его выглядело каким-то изможденным. Густая рыжевато-русая борода и пронзительные серые глаза создавали впечатление сильного контраста. Хотелось или бороду убрать или цвет глаз заменить.
А вообще, глаза, если честно, выглядели пугающе. Вернее не они сами, конечно, а взгляд. Он словно проникал в самую суть моей души. Моей, потому что смотрел мужик на меня. А я, естественно, на него.
И самое страшное, что я этого человека узнал. Сразу. С первой же секунды. Потому что предметом последнего испытания на «Лучшем экстрасенсе» был он.
Ну… Может, не совсем он… Если предположить, что передо мной стоит тот, кого больше ста лет нет в живых, то это очень хреновый признак.
Скажем так, человек, замерший в дверях сарая, очень сильно был похож на Григория Распутина.
Глава 2
Кровь отхлынула от моего лица. Или наоборот – прихлынула. Черт его знает. Мне просто стало очень погано. Еще поганее, чем было, хотя казалось, куда уж дальше.
Я впервые по-настоящему понял выражение «засосало под ложечкой». Не знаю, где эта самая «ложечка» находится, но состояние было именно таким.
Ледяная волна паники грозила вот-вот накрыть мое сознание целиком и полностью, смывая остатки алкогольного дурмана, в котором я по идее могу пребывать после обильных возлияний.