Григорий Распутин

Далее Зданович цитирует уже известные читателю фрагменты воспоминаний брата большевика, свидетельствующие об интересе контрразведки к Распутину, и предлагает обратить внимание на два момента.

«Во-первых, мемуарист почему-то не говорит о том, кто и когда поручил контрразведке начать оперативную работу по Распутину. Решиться действовать самостоятельно по такому „объекту“ она не могла – не тот уровень. И Бонч-Бруевич – не тот уровень! Н. В. Рузский? М. В. Алексеев? Сговор двух генерал-адъютантов за спиной своего Верховного главнокомандующего? Такое предположение имеет некоторые основания. Во-вторых, Батюшин бесспорно осознанно принял участие в этом деле, видимо, оговорив при этом лишь право не касаться личной жизни обожаемого им государя, его семьи и всего близкого его окружения. Сакральный характер монархической власти остался для него непререкаемым на всю жизнь.

Патриот-контрразведчик, но не царедворец и не политик, дав втянуть себя в крупнейшую политическую игру, не сравнимую по масштабам с делом Мясоедова, не смог разглядеть грозившей ему опасности. Она стала для него роковой и в служебном, и в личном плане. Крах задуманного другими игроками стал в итоге его, батюшинским, «Ватерлоо»».

Таким образом, Батюшина переиграли, а конкретным виновником батюшинского поражения в борьбе с еврейским капиталом и его агентом Григорием Распутиным в ФСБ называют все того же Манасевича-Мануйлова – батюшинского осведомителя, болтуна и стукача:

«Так называемый человеческий фактор оказался в конечном счете определяющим в судьбе самой комиссии. Роль пресловутой арбузной корки, наступив на которую сломали себе шею такие опытнейшие генералы-контрразведчики, как Бонч-Бруевич, Батюшин, сыграл ключевой агент этой разработки Иван Федорович Манасевич-Мануйлов.

С точки зрения оперативника выбор Манасевича в этом качестве был безупречным. По должности он являлся в то время личным секретарем председателя Совета министров Б. В. Штюрмера и одновременно одним из фаворитов Распутина. Есть сведения, что Распутин специально приставил его к главе правительства.

Будучи сам высоконравственной личностью, Батюшин, привлекая к сотрудничеству Манасевича, человека сомнительной репутации, видимо полагал, что у того, кому лично доверял глава правительства (добавим еще: благодаря долголетней выучке в системе МВД, Манасевич хорошо знал эту систему изнутри), существует хоть малая толика порядочности, столь необходимая в делах особой государственной важности. Но здесь и случился просчет, загубивший дело. Оказалось, человеческая подлость, негодяйство не имеют нижнего предела, как геройство – верхнего. Это должны были знать матерый контрразведчик Батюшин, а вместе с ним и Бонч-Бруевич.

Ловкий и беззастенчивый делец не брезговал частными сомнительными аферами, биржевой игрой, шантажом в отношении финансистов, полагая, что он надежно защищен со всех сторон: Распутина, правительства, контрразведки. Прозрение к контрразведчикам пришло слишком поздно, когда нужно было из-за Манасевича спасать всю комиссию. Дадим запоздалое слово Бонч-Бруевичу: «Оказалось, что русский Рокамболь, снабжая комиссию ложными сведениями, отводил меч правосудия от таких прохвостов, как арестованный, но уже освобожденный банкир Рубинштейн, и обделывал свои темные и прибыльные делишки. Комбинации Манасевича обратили на него внимание Департамента полиции. Спасаясь от полиции, Манасевич запутывал факты и ставил комиссию Батюшина в такое положение, при котором она невольно начинала защищать его от уголовного преследования за излюбленный им шантаж».

Манасевич был взят с поличным в августе 1916 года. Дело авантюриста сразу приобрело громкое общественное звучание. В ходе следствия были установлены и вменялись ему в вину шантаж Соединенного банка и вымогательство у его руководителей 26 тысяч рублей, шантаж и запугивание немца Утемана, директора и совладельца фабрики «Треугольник», незаконное получение крупных сумм денег от Русско-Французского банка и многие другие преступления. Слушание дела было назначено на 15 декабря. Но Распутин и императрица Александра Федоровна добились от Николая II Высочайшего повеления о прекращении дела. Российская Фемида смогла исполнить свой долг лишь 13—18 февраля 1917 года. По приговору суда Манасевич-Мануйлов был лишен всех прав и состояния, приговорен к полутора годам исправительных арестантских рот.

Роль Батюшина, наверняка желавшего спасти лицо своей комиссии, оказалась исключительно двусмысленной: заведомый преступник, конечно, должен получить по заслугам, но он – основной источник тайной информации по главному делу комиссии. Признать это значило бы подписать смертный приговор самой комиссии, дискредитировать все то стоящее, чего она достигла. Генерал предпринимает какие-то шаги, может быть, и не совсем удачные. Об этом можно судить по письму царицы Александры Федоровны к Николаю II еще в декабре 1916 года: «На деле Мануйлова прошу написать 'прекратить дело' и переслать его министру юстиции. Батюшин, в руках которого находилось все это дело, теперь сам явился к Вырубовой и просил о прекращении этого дела, так как он, наконец, убедился, что это грязная история, поднятая с целью повредить нашему другу». Расследование и особенно суд над ставшим знаменитым на всю страну проходимцем прозвучали реквиемом для комиссии Батюшина и его карьеры».

О том, как с помощью Распутина и Императрицы происходило освобождение Манасевича-Мануйлова, рассказывала на следствии дочь арестованного: «Распутин обещал свою помощь. Однажды он повез меня к Анне Александровне Вырубовой, где я сама должна была просить об этом Государыню. Я поехала с ним. Государыня была уже там. Распутин был в комнате с Вырубовой. Ко мне пришла Государыня. Я встала на колени и заплакала. Она положила мне руку на голову и говорила по-французски: „Успокойтесь, дитя мое. Все хорошо будет. Ваш отец безвинно страдает. Я сделала все, чтобы его освободить“. Я стала ее благодарить. Она мне сказала: „Не Меня благодарите, а отца“, т. е. Распутина».

«Очень благодарю тебя (также от имени Гр.) за Мануйлова», – писала Императрица Государю 15 декабря 1916 года, то есть накануне того дня, когда Распутин был убит.

Поразительно, но Манасевич-Мануйлов стал человеком, в освобождении которого оказались заинтересованы и Распутин с Государыней, и Батюшин.

«…таких случаев, когда Мануйлов лично выступает, надо больше всего бояться и немедленно их расшифровывать», – резонно заключил в своих показаниях С. П. Белецкий, которым одно время Батюшина даже хотели заменить.

Подводя итог всему вышесказанному, резюмируем: и этого недруга Распутин одолел. С помощью ли Государя, Государыни, темных сил, Манасевича-Мануйлова или воспользовавшись недостаточным профессионализмом талантливой, но молодой и неопытной российской контрразведки – как угодно, но одолел. Да так, что Батюшин первый запросил пощады и бросился к презираемой всеми Вырубовой и стал посыпать перед нею голову пеплом [58] . «Батюшкин (так в оригинале. – А. В.)… стал осторожнее и начал добиваться расположения к нему Распутина», – писал Симанович.

58

Хотя, как следует из письма Императрицы от 17 декабря 1916 года, своих намерений Батюшин не оставил. См. с. 684 настоящей книги.

Но важно здесь не то, лгал или нет Симанович, а то, что Распутин одержал верх над одним из самых сильных и опасных своих противников, только эта виктория оказалась последней, ибо вскоре последовала его гибель, к которой каждый из его выигрышей вел. В этом смысле все они оборачивались против него, и все же сколько же таких побед, приближавших их автора к личной катастрофе и катастрофе всего государства, числилось за Григорием Ефимовичем Распутиным-Новым за одиннадцать роковых лет его нахождения при царском дворе?