Гример

– Ты уверен?

– Может, немного дольше, так как я со стопроцентной гарантией могу сказать, что вы с ней перепихнулись. Хотя сам ты говорить об этом со мной не хочешь. Во всяком случае, забудешь ее после того, как другую телку трахнешь… – Петруха встретился со мной взглядом и поправился: – Ладно, извини, ты знаешь мою манеру называть вещи своими именами. Исправлю формулировку: до тех пор, пока не переспишь с другой женщиной.

– Так уже лучше звучит.

– Но суть-то не меняется.

– И то верно.

– Ты уж не обижайся, но я тебе один совет, как профессионал, дам.

– Как «мертвый доктор»? – через силу улыбнулся я.

– Как живой практикующий медик. Теперь у тебя могут проблемы и с потенцией возникнуть. Ты парень мнительный – интроверт, крутишь прошлые ситуации в голове раз за разом. А ты должен думать о том, что жизнь продолжается, чтобы не превратиться в некрофила. Не затягивай, найди себе поскорее живую бабу и переспи с ней. Все и решится.

– Для тебя такой совет подходит, для меня – нет. Вот ты, например, задумывался, почему люди жалеют, когда старое, дряхлое дерево гибнет, и почти не переживают, когда спиливают молоденькое?

– Я понимаю, куда ты клонишь. Сейчас скажешь, что люди не так сильно переживают смерть стариков, как молодых людей. Так я тебе отвечу: хочешь быть деревом – будь им, – патологоанатом постучал костяшками по столу. – Вот и все. Живым – живое, мертвым – мертвое. А тебе то коты мерещатся черные, то привидения…

Разговор у нас явно не клеился, думали-то мы не о том, о чем говорили, мы ждали. Наконец послышалось противное скрипение резиновых колесиков, глухое поскрипывание каталки. У пустой каталки совсем другой звук – звонкий, дребезжащий, приглашающий. А глухо звучит лишь та, на которой везут мертвое тело. Работая в морге, поневоле научишься различать подобные звуковые нюансы.

– Ты посиди у меня, пока тебе лучше не выходить. Я-то твои глаза вижу, – тихо проговорил Петруха. – А я пойду, документы оформлю… – Он вышел и прикрыл за собой дверь.

Я прислушивался к будничным голосам. Сколько раз я уже слышал такие разговоры… Но раньше они и оставались рабочими разговорами. А вот теперь у них появлялся иной смысл – живые говорили о мертвых. И вот тогда я кожей своей, по которой прошелся холод, ощутил, что и сам смертен. Понимал я это и раньше, отлично понимал. На мой взгляд, ребенок тогда становится взрослым, когда начинает понимать, что смертен. Но можно понимать, что Земля – шар, при этом продолжать видеть перед собой плоскость и вести себя соответственно. Теперь же я ощутил, что до смерти всегда один только шаг, она подстерегает тебя за каждым углом, на каждом повороте. Подкараулит или нет – это уже другой вопрос. Мы были предыдущую ночь вместе с Инесс, и вот теперь она мертва, а я жив. А ведь могло произойти и наоборот.

Вскоре Петруха вернулся. Даже этот циник проникся моим состоянием, не шутил, не улыбался.

– Ну, что тебе сказать? – призадумался он. – Все, как всегда. Не мне тебе рассказывать… Идем, если не передумал. Хотя, по мне, смысла в этом нет никакого.

До этого дня потолки в нашем здании казались мне излишне высокими. Теперь же своды буквально нависали надо мной, давили, заставляли почувствовать себя лилипутом. Мы зашли в зал морга. У Петрухи хватило такта не включать весь верхний свет. Сухо щелкнул выключатель, и на потолке загорелись лишь два светильника. Свет, исходящий из запыленных жестяных конусов абажуров, залил каталку, прикрытую белой простыней. Остальные каталки с мертвыми телами только обозначились, размытые темнотой. Все было как в прошлый раз. Острые возвышенности груди, пластиковый номерок на ухоженном пальце ноги. Он и покачивался, но теперь амплитуда понемногу затихала.

Я не решался притронуться к простыне. Не спешил увидеть Инесс мертвой. Ведь это значило бы навсегда провести черту между прошлым и будущим. Может, Петруха и был прав, когда говорил о том, что мне стоит просто переспать с другой женщиной, и все в голове у меня устаканится… В конце концов, прошлого между нами с Инесс было совсем мало, даже суток знакомства не набежало.

– Реаниматолог говорил, что она, когда в коме лежала, – промолвил Петруха, – все пальцами правой руки по простыне стучала, будто там клавиатура для компьютера была.

Он вздохнул и, поняв, что я так и буду стоять у каталки, сдернул простыню. Обнаженная Инесс лежала на блестящем металле как живая. Казалось, откроет глаза и посмотрит на нас. Вот только кожа ее стала белее. Я взял простыню и прикрыл ее до пояса. Петруха хмыкнул:

– Хм… опомнись, это уже не она. Оболочка одна осталась. Не воспринимай то, что перед тобой, как девушку.

– Не так все просто.

– Просто, Марат, безумно просто. Насчет души не знаю, я в этом не специалист. Может, и летает она где-то рядом, и еще сорок дней будет летать. По ту сторону никому из живых заглянуть не дано. Это как ребенку невозможно увидеть свою мать до рождения.

Я взял Инесс за руку, сжал ее холодные пальцы в своих. Петруха с осуждением покачал головой.

– Вот так и сходят с ума.

– Когда вскрытие проводить будешь? – через силу спросил я.

– Вот, я же говорил, начинается форменное сумасшествие… Тебе-то какая разница?

– Мне еще макияж ей наложить надо. У нее родственники есть?

– Людей без родственников не бывает. Брат у нее есть, он и заберет ее завтра для похорон. А насчет макияжа – тебе его никто не заказывал. И вскрытия не будет.

– Это как? Почему?

– Не будет. Я думал, ты против вскрытия… Милиции все и так ясно. Загадки в ее гибели нет никакой – десять свидетелей показания дали. Брат против вскрытия – вот, наверное, и договорился с ментами. Мне главное, что бумага соответствующая есть. Не для своего же удовольствия я людей кромсаю. Ее брат, кстати, и одежду, в которой хоронить, для нее привез. – Патологоанатом показал на вешалку, там висел пластиковый чехол.

– Ты встречался с ним?

– Мельком видел, – Петруха отвел взгляд в сторону и тут же поспешил добавить: – Вижу я, ты один на один с ней остаться хочешь? Не буду мешать. Если что, я у себя.

Мы с Инесс остались одни. Только ее из всех мертвецов в зале я воспринимал как человека, остальные были для меня лишь биологическим материалом – такой же мебелью, как каталки, стеклянные шкафы с инструментами и старый письменный стол.

– Милая… – Я присел рядом с каталкой и коснулся губами холодных пальцев.

Понимал, делаю то, чего нельзя делать, но не мог себя остановить. Простыня сама собой сползла на пол, легко соскользнула, словно ее кто-то потянул. Инесс лежала по-прежнему прекрасная и желанная. Но желанная лишь в мыслях, фантазиях. Смерть добавила к ее облику благородства. Редкая женщина может позволить себе обходиться без косметики, а она могла. Я не отрываясь смотрел на ее совершенное тело. Трогательно мило выглядела черная родинка под правой грудью. И мне до мельчайших подробностей вспомнилось, как я прошлой ночью касался, ловил ее губами, а девушка смеялась, ей было щекотно…

– Ты где-то здесь? – вслух спросил я и осмотрелся, сперва по сторонам, потом глянул на потолок, где колыхались призрачные тени.

Я не ждал, что мне ответят, с ума я еще не сошел. Но разговариваем же мы в мыслях с теми, кого сейчас нет рядом с нами. Вслушался в тишину, пытаясь распознать звуки, предназначенные для меня.

– Можно, я еще раз прикоснусь к тебе? – Я провел ладонью по ледяному плечу, погладил шею. – Ты по-прежнему не против?

Веки у Инесс слегка приоткрылись, блеснули глазные яблоки. Все это, конечно же, были остаточные процессы, чистой воды биохимия, как объяснял мне в свое время Петруха. Вещества распадались, отключались связи с угасшим мозгом, вот мышцы самопроизвольно и сокращались. А еще он объяснял мне, почему считается, будто у трупов растут ногти. Ничего они не растут, просто усыхают – сжимаются ткани, и ногти выступают из подушечек пальцев. При желании все можно объяснить с точки зрения науки. Можно и любовь, страсть разложить на химические формулы, оперируя всякими ферментами и феромонами. Но не думаем же мы о них, когда целуемся или признаемся в своих чувствах! Начнешь думать о таком в постели, и больше не захочется близости.