Гримус

— Но зачем вам колодец? — удивился Взлетающий Орел. — У вас же есть ручей.

Он махнул рукой в сторону журчащей между деревьями извилистой водной полоски.

— Нужно же мне было чем-то заняться, — неохотно ответил мистер Виргилий Джонс. — Мысль, конечно, не самая лучшая.

— Ваши желания мне непонятны, — сказал мистер Джонс Взлетающему Орлу. — Вы хотите стать старше, умереть — это грустно слышать. Откуда у вас, такого молодого телом и, вероятно, душой, такие мысли?

Отвечая, Взлетающий Орел удивился горечи, которую расслышал в собственных словах:

— Я хочу вернуться к людям.

По лицу мистера Джонса быстро скользнула тень: сначала потрясение, потом на смену пришло что-то другое… желание извиниться? Этот человек слишком часто извиняется, подумал Взлетающий Орел.

— Любопытно, — проговорил мистер Виргилий Джонс, — смерть вам представляется силой очеловечивающей.

Настроение у растерянного Взлетающего Орла вконец испортилось — он все глубже погружался в трясину неразрешимости, и выхода пока видно не было. Мистер Джонс, очевидно, чувствовал себя не лучше. Поднявшись с травы, на которой они сидели, он отряхнул брюки, поправил шляпу и попробовал вернуть гостю присутствие духа.

— Остров Каф, — заметил он, — часто представляется мне великим лингамом, находящимся посреди йони — Моря. — Увидев, что Взлетающий Орел смотрит на него непонимающе, Джонс пояснил: — Это санскритские термины, мой дорогой Орел. Не слишком приятная вещь. Я знаю, у меня мрачноватый юмор.

Снова посерьезнев, он продолжил:

— Почему я придаю этому несчастному месту такой откровенно фаллический смысл, сказать с точностью не могу. Дело в том, что нас, живущих на острове, объединяет сущая безделица. Это…

Мистер Джонс замолчал.

— Что же? — настойчиво спросил его Взлетающий Орел.

— Но вы и без меня, должно быть, знаете это, голубчик, — ответил Виргилий Джонс, делаясь необыкновенно серьезным. — Я говорю о бесплодии. Мы стерильны. Стерильны. Вот на чем я сломался. Печальный, если не сказать трагический побочный эффект Напитка Жизни. Среди этих забытых Богом скал вы, голубчик, не услышите детского смеха. Мы все бесплодны, каждая грешная душа.

Включая и вас.

Настало время горечи звучать в голосе мистера Виргилия Джонса. Взлетающий Орел встал, повернулся и зашагал к хижине. Виргилий Джонс снова опустился на траву и еще долго в задумчивости сидел так, выбирая у своих ног мелкие веточки и ломая их между пальцами.

Глава 14

В нормальных обстоятельствах Взлетающий Орел наверняка питал бы к миссис О'Тулл, несчастной женщине-калеке, инстинктивное сочувствие. Он сам, в свое время признанный уродом, немало натерпелся из-за безжалостных шпилек, подпущенных на его счет собратьями; таким образом, у них было много общего. Но взаимная симпатия не возникло, и теперь Взлетающий Орел понял, почему. Если, по словам Виргилия Джонса, на гору Каф невозможно было (или не следовало) подниматься без опытного проводника, то без слов было ясно, кто мог стать таким проводником. Взлетающему Орлу не терпелось продолжить поиски, и он снова и снова пытался придумать способ убедить мистера Джонса отправиться вместе с ним. Не удивительно, что Долорес невзлюбила его; вежливая и радушная хозяйка вначале, она стала совершенно нетерпимой к Взлетающему Орлу.

Может быть стоит предложить и ей пойти с ними? Возможно, это самое правильное решение, сказал себе он. Отказавшись от этого предложения, миссис О'Тулл лишится морального права ненавидеть его. Они перестанут быть врагами. Выход был вроде бы найден, но легче от этого не стало.

Глава 15

О, какая это замечательная вещь, старинная — отличный крепкий сундук, огромный, пусть старый и затянутый паутиной, но такой покойный, замки давным-давно сломаны, крышка забыла как открываться, а внутри хранится вся ее жизнь. О, это чудесный сундук, он так надежно хранил ее воспоминания все эти годы. Открыть его, погрузиться в прошлое с головой — и вокруг вновь былые радости и горести, все по-прежнему, ничего не изменилось. Перст движется и оставляет после себя письмена, оставляет письмена, и все движется, движется. Всем твоим слезам не смыть начертанное им. Ни всем твоим слезам, ни призраку орла. Да, да, да, это так, все замерло, застыло в вязкости лет, как застыло ее бессмертное тело, теперь такое же бессмертное, как и душа, каждый новый день оно встречает прежним, не молодеет, но и не делается старше, неизменное, вечное. Сегодня — это то, что завтра станет прошлым, все неподвижное, незыблемое словно этот сундук, который и рассказал ей обо всем этом. Вот тяжелая крышка со скрипом открывается, время зияет перед ней узкой длинной щелью. Вот они, свечи, преданные слуги Господни, невидимое бессмертие только-господь-наш-мудр, на свету недосягаемый сокрой-от-глаз-наших. Тот, кто несет с собой перемены, да не ступит ногой около меня. Нет, нет, они не посмеют забрать это у меня. О, свечи мои, как могла я так забыться, почему забросила вас, мои стройные чистые свечечки? Посмотрите, вот фотографии, они желты как прах, они уже наполовину покоробились, прах к праху, горстью в могилу великой королевы. Могильщик Виргилий, имя для поэта, жаль, здесь нет камеры, а то сфотографировать бы его и оставить здесь, зачаровать его желтеть и коробиться, навеки и навсегда. Ее глаза лучше всяких фотографических камер — стоит только закрыть их — и вот он, стоит перед нею, ни желтизны, ни коробления, тепло его тела, которое она познала вчерашней ночью, мягкие складки укрывают ее, берегут от опасностей и гонят время прочь, под этими складками все неизменно, все как было. Вот, вот фотографии. Бедная малышка, сказала тетя Энни, у нее горб. Горб, горбик, как у верблюжки. Она La belle dame aux camelious. О, милости Господни. Милосердные небеса, неизменные во веки веков, вот она, вот форменное платьице, маленькая монашка, девочка-монахиня, скажи семь раз авемария, и он навсегда останется с тобой. Вот оно, прошлое. Положи его в свой сундук, драгоценного своего поэта-могильщика, положи, пусть лежит здесь всегда прежний, положи его в сундук и сохрани, удобно сложенного в несколько раз, переложенного, такого же, как прежде и всегда, да пребудет мир вовеки, аминь. Благослови меня иисусе, благослови и его в своей молитве, толстяка с римским именем, виргилий виргилий, дай ответ, что жду я от тебя. Я с ума схожу, так сильно я люблю тебя. — Как он может от меня уйти, за что мне такая мука? Все раны закрылись здесь, боль уже почти ушла, здесь он а в нем — моя благодать, и здесь я, его благодать, да будет все так изо дня в день. Да не сможет орел унести его прочь в своих когтях, да не сможет орел унести его к прошлому, прошлое уже минуло и упокоилось, прошлого не вернуть, в него не зайти снова, как в стоячую воду, прошлое неподвижно, желто и покоробленно, прошлое. Только перст все движется, выводит свои письмена. Закрой сундук, убери с глаз долой свои детские вещи, все решено, и он останется навсегда навсегда навсегда ничего не изменится все будет так и только так и мы будем вместе виргилий и долорес все будет так всегда ведь нас соединила навеки любовь. Бедный маленький могильщик джонс, сколько он уже позабыл, сколько прошлого лежит у него на плечах, такая тяжесть, и тяжесть эта не даст ему двинуться с места, все останется как есть. Виргилий, виргилий, ответь. Вот так, закрой сундук, в нем ничего не меняется, все по-прежнему, замерло. Да будет так милосердной волей господней. Так я прошу, и да будет так. Да будет так, и весь сказ.

Она подмела в доме и убрала со стола, свернула циновки и вытерла пыль с кресла-качалки, раздула очаг и положила в котел свежие коренья, и налила воду. И взялась стряпать обед — на двоих. Их будет здесь только двое, незыблемых как скалы, постоянных и неизменных, как эта комната, Долорес О'Тулл и Виргилий Джонс, Виргилий О'Тулл и Долорес Джонс, Виргилий Долорес и Джонс О'Тулл, Виргилий О'Долорес и Долорес О'Виргилий. Как два чудака: Вильям Фицгенри и Генри Фицвильям. Не прерывая работы, Долорес О'Тулл усмехнулась.

Когда призрак появился в дверях, она его не сразу заметила. Призрак, высокий, стройный длинноволосый мужчина, остановился в нерешительности в дверях хижины, не зная, как объяснить женщине свои затруднения. Женщина продолжала стряпать, не обращая на призрак внимания — тогда призрак вежливо кашлянул.

Она мгновенно обернулась к двери, и слово «Виргилий!» уже округлило ее губы, да так и застыло. Ее рот несколько раз беззвучно открылся и закрылся, она хотела закричать, но не смогла. Женщина начала медленно пятиться от двери и отступала, пока не наткнулась на сундук.

— Миссис О'Тулл? — спросил пришедший. — С вами все в порядке? Вы так побледнели…

Ужас наконец достиг ее сердца. Она рывком откинула крышку сундука и запрыгнула внутрь. Быстро, разбрасывая содержимое, нашла то, что нужно и вскинула руку с зажатым в ней предметом, отгородившись им от пришельца, — небольшим распятием, вырезанным из дерева и уже порядком изъеденным древоточцем.

Она выкликнула:

— Изыди, Сатана!

— Долорес, — заговорил с ней призрак. — Успокойтесь, Долорес.

— Уходи прочь, — продолжала выкрикивать Долорес О'Тулл. — Тебя нет здесь. Нас тут живет только двое. Виргилий Джонс и Долорес О'Тулл. И больше никого. Вот смотри: здесь только две циновки. Я накрыла обед на двоих. Здесь нас только двое. Все должно остаться как было.

— Вы не узнаете меня? — спросил призрак, медленно и внятно выговаривая слова. — Долорес, неужели вы не помните, кто я?

— Уходи прочь, — ответствовала миссис О'Тулл, приседая внутри сундука и укрываясь за его стенкой. — Не смей ко мне приближаться. Уходи туда, откуда пришел. Возвращайся к Гримусу. Дух Каменной Розы, изыди! Я не верю в тебя!

— Каменная Роза, — повторил призрак. — Гримус. О чем…

– Изыди! — пронзительно завопила Долорес О'Тулл и захлопнула крышку сундука.

Призрак прошел в хижину и остановился посреди комнаты, раздумывая, что же теперь делать. В конце концов, он же хотел поговорить с Долорес наедине, значит, Виргилия Джонса пока еще можно не звать. Он подошел к сундуку и опустился перед ним на корточки.

— Господи защити меня! — закричали изнутри, едва он попробовал приподнять крышку.