Гром над Академией. Часть 2

—Еще пара ударов и я труп, — отстраненно подумал я, вяло пытаясь отбиться от нее. А она, опустившись прямо на меня, принялась топтаться сверху, стараясь поглубже загнать в землю.

Находясь на грани обморока, я из последних сил создал земляную пику, что вонзилась в брюхо Марры, пробив его и войдя на полметра вглубь. Замерев, она зашаталась и рухнула рядом, принимая человеческое обличье. Изо рта у нее пошла кровь, тело стало трясти в судорогах. Приподнявшись над ней, я посмотрел на ее закатившиеся глаза и, решившись, пустил целительную энергию в ее тело. Почувствовав, что силы окончательно покинули меня, упал без сознания.

Очнулся я, судя по внутренним часам, минут через двадцать. Лежа на земле, я пытался понять, что же произошло. Марры рядом не было, да и местность вокруг была незнакомая. Видимо, в ходе боя нас куда-то в очередной раз занесло. Небо-то большое, а земля маленькая.

С кряхтением поднявшись, я огляделся и, не найдя ничего, что могло бы мне подсказать дорогу, потопал прямо. Вокруг был густой лес, и я мучительно пытался понять, куда я попал, и есть ли вообще подобный дремучий лес на территории Москвы. Лететь сил не было. И хоть эфир свободно вливался в меня, голова жутко болела, и я с этим ничего поделать пока не мог. Наверное, удары Марры пришлись не только по физической оболочке.

О драконице я особо не беспокоился. По-видимому, обиделась и свалила. Но я на нее не злился. Скорее, на себя. Зачем было орать на нее и срывать на ней свою злость? Хотя она тоже хороша! Не понимает, что семья для меня святое, и забывает, что не будет нас — не будет и ее. Мы — последние хранители знаний о Стихиях. И стоит нам погибнуть, она заснет так же, как когда-то остальные.

Не знаю, сколько я времени я провёл в пути — час, может, два. Уже давно стемнело, а я все шел, не разбирая дороги, практически на автомате передвигая ноги. Хоть я и чувствовал себя предельно хреново, но мысли заночевать в лесу у меня не возникло. Почему-то я вбил себе в голову, что мне надо идти. Вот я и двигался вперёд, абсолютно бездумно, стараясь только не наткнуться на деревья. Пару раз споткнувшись о корни, здорово ушиб ноги, но и это меня не остановило. В темноте я видел хорошо, да и уверенность, что я делаю все правильно, присутствовала. Только вот что правильно и зачем я это делаю? На эти вопросы ответов не было.

Подсознательно я стал замечать, что не просто двигаюсь, а как бы даю круг. Попытался скорректировать маршрут, но ничего не вышло, стоило отключить голову, как я возвращался на прежний путь.

—Интересно, кто ж меня кружить вздумал? — шевельнулась вялая мысль. Но даже сосредоточиться на ней сил не хватало, и я, оставив попытки сопротивляться, послушно поплелся туда, куда ноги вели. Приблизительно через час плутаний я все-таки вышел на большую поляну, в центре которой стояла избушка. Да-да, именно избушка! Не на курьих ножках, но чем-то таким веяло от нее, потусторонним, что ли. Низкая ограда, что окольцовывала ее, не была призвана защитить от чего-либо, а просто определяла границы двора.

Вокруг было тихо, не пели птицы, не дул ветерок, все как будто замерло.

Оглядевшись по сторонам, я пошел к домику, справедливо рассудив, что ночевать под крышей всяко лучше, чем на голой земле.

Не успел я сделать и пары шагов, как дверь избушки бесшумно отворилась, и на пороге показалась пожилая женщина в опрятном платье. Миг, и ее лицо как будто слегка поплыло, меняя внешность, да и сама фигура была зыбкой. Но это ощущение быстро прошло, будто и не было его. И передо мной вновь стояла обычная старушка, с доброй улыбкой на лице глядящая на меня.

—Наконец-то ты дошел! — сказала она. — А я уж думала, всю ночь проплутаешь по лесу.

—А вы вообще кто? — еле-еле собравшись с духом, спросил я. Чувствуя, что еще немного — и потеряю сознание, я уселся перед ней прямо на землю, так как ноги уже не держали. Это место будто вытягивало жизненные силы.

— Ох ты ж мне, запамятовала! — запричитала она. — Чуть родовича не убила!!! Потерпи, милок, сейчас полегчает…

Взмахнув рукой, она швырнула в меня сгусток энергии, светящийся пронзительно-голубым. Моментально стало лучше, голова прояснилась, и, хотя в теле еще ощущалась дикая слабость, желание помереть куда-то испарилось. Попытавшись встать, я снова шлепнулся, больно ушибив зад. Сил не было от слова совсем.

Бабушка, охнув, кинулась ко мне, приобняв за плечи, помогла встать на ноги.

—Эк тебя моя изба-то выпила! — удивилась она. — А ведь должна была почуять кровь родную. Ан нет… Видать, в тебе много тьмы-то скопилось. Хотела я с тобой побеседовать сначала, да видно, сперва лечить тебя придется. С таким-то не о чем и разговаривать! Ну да ничего, дело поправимое.

Недовольно что-то приговаривая, она потащила меня к стоящему в сторонке от избы срубу, над которым вился дымок. Затянув внутрь и уложив на лавку, она споро принялась раздевать меня.

Сняв всю одежду, она чуть ли не волоком затащила мое ослабленное тело внутрь жарко натопленного помещения.

—Баня, — догадался я, рассматривая пыточные инструменты, развешанные по стенам. Веники, кадушка, мочалки всякие. Для меня, как городского жителя, про баню слышавшего только из рассказов, все было в новинку. И зад мой, почуяв, что скоро все-таки получит долгожданных трындюлей, заныл в ожидании.

А она, разложив меня на лавке, метнулась в другую комнату, откуда вернулась уже в длинной белой нательной рубахе.

Плеснула какой-то отвар на камни, отчего в помещении запахло медом и мятой. Тело моментально покрылось испариной, старушка, взяв приятно пахнущую мазь, стала втирать мне ее в спину. Руки у нее были мягкие, но чувствовалась в них огромная сила. С каждым её движением мне казалось, что мазь проникает все глубже в меня.

Нисколько не смущаясь, закончив со спиной, она перевернула меня и проделала ту же процедуру на другой стороне тела.

Завершив растирание, она откинула мокрую прядь со лба и вновь поддала жару, налив на раскаленные камни отвар уже из другого ковша. Вдохнув пар, насыщенный пряным ароматом неизвестных мне трав, я почувствовал, что сознание мое стало уплывать.

А она, взявшись за заранее запаренный веник, осторожными движениями стала охаживать меня, приговаривая:

— В высоком тереме, в горнице Перуновой

Сидит на дубовой колонне Орел, птица витязей.

Взор его ясен, когти остры, а крылья черней ночи.

Всем дарует он силу, кто телом крепок, да душой чист.

Всех лечит он силой рода, кто к дубу тому прикоснется.

Дуб, символ родовой силы, дуб, символ мужской силы.

Суть твоя могущественна, корни твои глубоки, ветки твои крепки.

Пусть же и добрый молодец будет крепок перед врагами своими,

пусть же будет он защищен от их козней и нападок!

Пусть хвори и тьма, что в теле его, уйдут по семи дорогам и развеются на семи ветрах.

Слово это не перебить! Так тому и быть! Да свершится!

Произнеся заговор двенадцать раз и столько же раз ударив меня по плечам веником, она взяла второй и снова принялась охаживать меня ими, не жалея сил.

Пребывая в полубессознательном состоянии, чувствовал я, как возвращаются силы, как с каждым ударом очищается тело, как свежеет голова и наливаются силой мышцы.