Гром победы

И это была любовь, та самая, которая так и не связала его с законною супругою. Каким инстинктам царевича угождала Ефросинья? Или она просто его «понимала», как это ныне принято называть? Не Бог весть что он был в сравнении с отцом, но и он нуждался в понимании, как всякий нуждается...

А далее начали происходить самые что ни на есть странные эскапады. «Ревнитель русской старины», взяв с собою крепостную возлюбленную, кинулся искать поддержки за границей... Австрия, Италия... Чего, собственно, добивался царевич? Кажется, он жаловался на царицу, которая желает лишить его детей права на престол, имея в виду собственного своего сына. Это последнее, конечно, было правдой. И, конечно, это было немножечко смешно: защитник прав своих детей является защищать эти права, сопровождаемый беременной любовницей. Но никто, должно быть, не смеялся. «Ревнитель старины» кинулся искать «правды и зашиты» в Неаполе, Венеции и Вене. Ещё недавно так страдал, оттого что супруга оставалась лютеранского вероисповедания, уже сегодня готов отдаться под покровительство католических государей...

И ведь Алексей Петрович стараниями отца имел европейское образование, знал языки, и дипломатия и военное дело не были ему чужды. Насколько далеко простирались его планы? Намеревался свергнуть отца с престола?

И как относились к планам царевича в Европе? Пётр должен был опасаться? Но, кажется, он и опасался и приказал непременно вернуть царевича в Россию.

И что такое на самом деле был Алексей Петрович? Он всё-таки чего хотел?

Женщину, которая была с ним, он, кажется, любил, Остались три его письма к ней. «Немешкай долго ввенецыи что тебя дале то тяжеле а дорогою поезжай неспеша береги себя и малинково...» Так он писал. Она ждала от него ребёнка, которого будущие отец и мать звали «селебен» — «серебряный»...

В поединке с Петром царевич проиграл. То ли недостало силы воли и энергии, то ли просто не добился поддержки надёжной при европейских дворах.

Царевич был возвращён в Россию. Вскоре началось следствие. Пошли аресты, пытки, казни. Дошло дело и до прежней царицы, Евдокии Лопухиной. Сама она, впрочем, дожила до глубокой старости, но любовник её Степан Глебов был казнён...

Что намеревался царевич делать в России? Мог ли Пётр не произвести следствие? Конечно, если бы он этого не сделал, был бы он, попросту говоря, дурак, неспособный усидеть на троне. А он таковым не был. Жалел он сына? Да, наверное. Или уже и нет. Какое жаление, когда и сын не жалел отца.

И, конечно, это всё не явилось проявлением каких-то шибко нехороших «новых нравов». Ещё Александр Невский, столь чтимый Петром, казнил старшего сына. А Иван Грозный убил сына, нанеся ему множество ран острым посохом. И какое там родственное жаление, когда дети старшие Алексея Михайловича от Марьи Милославских ненавидели его младших детей от Натальи Нарышкиных. И вопрос был попросту поставлен, кто кого: Нарышкины — Милославских или наоборот... По наущению Софьи Алексеевны бегали кремлёвскими палатами стрельцы, искали Нарышкиных и их пособников и сторонников, а кого находили — рубили в капусту. Могли бы и малолетнего царевича так зарубить, мать прятала его. Вот с той поры схватывал Петра в минуты волнения и гнева тик — судорожно дёргалось лицо. Нет, он в детстве не так много примеров видел родственного этого жаления.

И теперь сын оставался врагом отца. Да, побеждённым, поверженным, но врагом. Простить его и оставить на свободе — значило самому быть в постоянной опасности. Может быть, прощённый враг и хорош, но самый лучший враг — это, конечно же, мёртвый враг...

Мёртвый... Алексей Петрович испил полную чашу унижений. Те, кого он полагал для себя верными, торопились спасать свою жизнь, на допросах говорили против него. Любимая женщина говорила против него. Ребёнок их родился мёртвым. Или был убит при самом своём рождении?..

Мёртвый враг... О смерти старшего брата лишь по слухам знали царевны. Толковали во дворце потихоньку о тайном приказе Петра, о том, как Румянцев, Толстой и Ушаков пришли тайно в дом, в покои, где содержался царевич, и застали его спящим. И хотели так во сне и покончить дело, тем избавив его от мучении. Но совесть бдящая не дала им возможности лишить царевича покаяния и предсмертной молитвы. Они пробудили его и объявили ему решение государя, от коего объявления царевич горько заплакал. Толстой, утешая его, говорил, что государь всё прощает как отец, но не может простить как монарх, коему долженствует пещись о державе. Царевич в страхе не желал молиться. И молитву за него говорил Ушаков. Затем они повалили царевича и придавили его голову пуховиком...

В тот же день было объявлено о смерти царевича. После отпевания в Петропавловском соборе тело царевича было погребено близ тела его покойной супруги, Софии-Шарлотты... Погребение происходило при большом стечении народа. Сам царь искренне и горько плакал.

* * *

Число возможных наследников уменьшилось на одного...

Однако в те дни потрясло восьмилетнюю Аннушку гораздо более совсем иное дело. И об этом деле знала она смутно. Однако это было дело совсем женское, все женщины о нём толковали — от любимой горничной государыниной до последней прислужницы в Аннушкиных комнатах.

То было дело, сильно занявшее воображение маленьких царевен, и обычно подобные дела, связанные с плотской страстью и деторождением, очень и очень сильно занимают воображение девочек, ещё играющих в куклы. Сладкий ужас охватывает детские души. И невольно, потаённо примеряют на себя... Ведь и им, когда возрастут, предстоит сделаться жёнами и матерями... А если... если и такое?.. И что есть силы жмурятся глазки от запретных мыслей...

Лизета, меньшая, и тут оказалась бойчее и знала почти всё, то есть куда более, нежели Аннушка...

То было дело царицыной фрейлины Марьи Даниловны Гамильтон, дело об убиении ею новорождённого её незаконного ребёнка...

По старинке главные роли при царице всё ещё играли прислужницы самого простого звания. Екатерина более всех жаловала Ягану Петрову и песенниц-гудошниц Анисью да Акулину [7] . Но постепенно в дворцовой жизни занимали всё более места особы знатного происхождения. Марья Даниловна была в родстве с самим Андреем Артамоновичем Матвеевым, а ведь в доме Артамона Сергеевича воспитана была Наталья Кирилловна Нарышкина. Родством считались Андрей Артамонович и Марья Даниловна через мать Андрея Артамоновича, родом шотландку. Маленьким царевнам Марья Даниловна была знакома, они видывали её в материных покоях. Белолицая тонкобровая красавица невольно останавливала взгляд на себе. Девочкам она казалась ожившей сказочной героиней — то ли из французской книжки, то ли из русской мамушкиной-нянюшкиной сказки... Обе исподтишка любовались ею и не понимали, что это за чувство любования, такое сладкое и странное. В то время они стали чаще всего играть с одной нюрнбергской куклой, изображавшей, должно быть, некую античную мифологическую героиню — в красном просторном платье и с венчиком на темноволосой головке. Не сговариваясь, Аннушка и Лизета ставили эту куклу на столец, двигали взад и вперёд. Они не давали этой кукле никакого имени, хотя других кукол назвали именами из мифологии — Диана, Минерва, Юнона [8] . Впрочем, в изложении мадам д’Онуа мифология выглядела весьма пристойно... А эту куколку никак не звали. И обе они любили её и, не сговариваясь, знали, кого она для них обозначает. Переглядывались серьёзно, и вдруг Аннушка с этой детской серьёзностью схватывала куклу и прижимала к груди. Склоняла с тихой, почти затаённой ласкою черноволосую головку над тёмным кукольным паричком... Кем ощущает себя маленькая девочка с красивой куклой на руках? Будущей красавицей? Матерью красивого ребёнка?..

7

...Ягану Петрову и песенниц-гудошниц Анисью да Акулину. — Об этих женщинах из штата Екатерины упоминает И. Е. Забелин в книге «Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях».

8

Диана, Минерва, Юнона — древнеримские божества. Античная мифология являлась обязательным предметом изучения в системе девического образования, из Франции это перешло в Россию.

И вдруг исчезла дивная красавица и понеслись страшные толки. Толковали об обыске в её комнатах, о найденных государыниных алмазах и о том, как Марья повинилась, призналась, что алмазы эти украла...

После — ещё страшнее. Красавица Марьюшка — в тюрьме. Она убила своего ребёнка, задушила, задавила своими руками и бросила в саду у фонтана...

Это всё прошептала жарким шёпотом Лизета.

И тогда Аннушка спросила невольно, даже и не подумавши:

— А разве у неё ребёнок был?

И встретила взгляд этой Лизеты, исполненный такого презрения... такого презрения, что Аннушка молча и быстро ткнулась закрасневшимся от стыда личиком в кресельную обивку...

А после Аннушка перемогла себя и стала слушать внимательно все толки и слухи, подслушивать... И что она узнала!..

Государев денщик Иван Орлов был Марьиным любовником, и она от него тайно родила ребёнка и этого ребёнка убила. Потому что это стыдно — родить вот так ребёнка... И за это убийство Марью казнят, отрубят голову!..