Гроза зреет в тишине

Этот человек и показал рукой на стул. Борис остался стоять. Человек в зеленом скупо улыбнулся и заговорил на чистом русском языке:

— Садись, — дружелюбно предложил он. — Как звать тебя?

Борис молчал. Человек в зеленом тяжело облокотился на стол и с тем же добродушным спокойствием повторил:

— Я спрашиваю: как тебя звать? Ты понял мой вопрос? Ведь я говорю по-русски.

— Не теряйте напрасно времени, от меня вы все равно ничего не узнаете.

— О! Ты очень смелый парень!

Шварценберг откинулся в кресле, скрестил на груди руки. Какое-то время он с интересом разглядывал лицо молодого партизана, потом, не меняя позы, заговорил снова:

— Значит, не скажешь ничего? Плохо. Очень плохо. Ну, а кто твой отец, где он?

— Нет у меня отца. Его убил ваш горбун.

— То есть, бургомистр? Вот видишь, молодой человек! А ты говорил, что ничего не скажешь!

Шварценберг весело улыбнулся, взял в руки обыкновенный школьный звонок и позвонил. Сразу же вбежали два солдата и замерли у порога.

— Бургомистра! — приказал комендант.

За спиной у Бориса послышались торопливые неуверенные шаги. Борис оглянулся и — отшатнулся, будто его ударили кулаком в грудь. От двери к столу шел... горбун!

— Господин бургомистр, узнаешь этого героя? — указав глазами на Бориса, по-немецки спросил Шварценберг, когда горбун остановился возле стола.

Горбун посмотрел на юношу, и его серое лицо пожелтело.

— Да это... это же Гуз, сын бывшего директора вот этой школы и первый помощник Скакуна! — наклонившись поближе к эсэсовцу, прошептал он. — Помните, я показывал вам карточку. На него у меня заведено...

— Хорошо. Можете идти, — не дослушав, оборвал горбуна комендант и снова повернулся к Борису: — Так вот, оказывается, кто ты! Любопытно. Ну, а теперь бросай валять дурака и отвечай на вопросы. Говори: голодают партизаны? Сапоги еще не поели? Или они — в лаптях?

Отвернувшись лицом к окну, Борис молчал. Его била дрожь, и он никак не мог ее унять. Перед глазами, как в тумане, все еще маячил горбун — кровавый убийца его отца, матери и двух маленьких сестричек.

— Ну, что же ты молчишь?

Борис вздрогнул и, дико оглянувшись по сторонам, истерично крикнул:

— Пустите! Я ничего, ничего, ничего не знаю!

Он упал и начал биться головой о пол.

Облокотившись на колени и подперев лицо кулаками, Шварценберг спокойно и равнодушно наблюдал, как корчится на грязном полу этот юноша, потом снова взял в руки звонок.

— Отнесите в подвал, — приказал часовым. — Очнется — приведете снова.

XI

Время было не позднее, и Шаповалов, прежде чем направиться в свой отсек, завернул к партизанам-разведчикам. Надо было узнать, где садились самолеты, прилетавшие с Большой земли, и где есть места, которые бы можно было использовать как временный аэродром.

Сведения, которые он получил, мало радовали. Зимой самолёты садились на льду Черного озера, а летом — на Зеленую поляну, километрах в четырех от острова и которая теперь находилась за окопами карателей.

Больше поблизости никаких подходящих мест для этой цели никто не знал.

Озабоченный всем этим, Михаил направился к Кремневу.

Василь сидел на нарах и чистил пистолет. Увидев Шаповалова, он дружески подморгнул ему и шутливо сказал:

— Вот пушку чищу. А то приду к своему генералу, а он, как когда-то, возьмет да и скажет: «Покажи, капитан, свое ружье. Хочется мне посмотреть на него». А мое ружье уже месяца два масла не видело.

— До генерала еще долететь надо, — мрачно заметил Шаповалов и уселся на нары, рядом с капитаном.

— Приказано, — значит, долетим! — усмехнулся Кремнев и спросил: — А ты что не весел? Или домой не хочется?

«Домой! А как туда добраться? Где найти место, чтобы сел самолет?» — подумал про себя Михаил, но вслух не сказал ни слова. Он увидел на столе сухари и только теперь вспомнил, что не ел целый день и что у него, видимо, и поесть нечего, так как и он сам, и Мюллер были в разведке и не получили свой паек.

Кремнев перехватил его взгляд. Он отложил пистолет, вытер тряпкой руки и, спрыгнув с нар, снял с полки котелок.

— Садись за стол, — предложил он. — Ухи отведай.

— Да ты что? Шутишь? — не поверил Михаил. — Какая еще уха?

— А ты отведай, отведай!

Михаил, недоверчиво поглядывая на Василя, подошел к столу, попробовал варево и растерялся. Потом схватил сухарь и начал жадно есть, приговаривая:

— Неплохо... Совсем неплохо! Но откуда у тебя такая уха? Гм... Из свежей рыбы! Или большим начальникам выдают и рыбу?

— Бондаренко «наудил». Бомба в озеро упала. Ну, и наглушила.

— Знаешь, брат, я такому ординарцу за одно это медаль дал бы!.. — Михаил дохлебал уху, еще раз обсосал косточки и закрыл глаза. Он целую неделю питался «из кармана», и теперь приятная расслабленность разлилась по всему телу. Он уже не смог встать с лавки и прикорнул за столом.

«Устал, — вздохнул Кремнев, — посмотрев на друга. — И это он, Шаповалов. Что же через день-другой будет с остальными?»

Кремнев тронул Михаила за плечо. Тот с трудом открыл глаза.

— Иди, приляжь, — сказал Василь. — Нары широкие, двоим места хватит...

Не раздеваясь, Шаповалов бросился на нары и мгновенно заснул.

Кремнев чистил пистолет и думал. Думал о том, что вот прилетят они завтра в Москву, сдадут, кому следует, документы и деньги, награбленное Ползуновичем золото, а потом — кто куда. Может случиться, что их направят обратно в родную дивизию. А скорее всего — нет. И разъедутся они и забудут друг друга. И только через годы, за праздничным столом, в компании фронтовиков, кто-нибудь вдруг с грустью в голосе скажет:

— Был у нас в спецгруппе...

И так больно и обидно стало на сердце у Кремнева. «Неужели так будет?» — подумал он и посмотрел на Шаповалова. Насупив брови, будто он был чем-то очень недоволен, Михаил спал. Светлые волосы его рассыпались по плащ-палатке, и в них густо искрилась седина.

«Вот, и он поседел... А ему же только двадцать три!..»

Василь положил на колени ТТ. Теперь он смотрел на товарища так, как смотрит отец на сына, вернувшегося домой после долгих и трудных дорог. Ему было и радостно, что сын возмужал, повзрослел, и немного грустно, что вернулся уже не таким, каким он, отец, запомнил его, провожая за порог...