Грозная Киевская Русь

К этому ценнейшему источнику я и перехожу.

Рассказывая о походе 907 года на Царьград и о заключении договора, летописец комментирует текст договора так: «И заповеда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривне на ключ и потом даяти уклады на русские городы: первое на Киев, та же и на Чернигов, и на Переяслав, и на Полтеск, и на Ростов, и на Любеч и на прочия городы: по тем бо городом седяху велиции князи под Ольгом суще» [370] . Это сообщение летописца. Дальше идет текст договора, где, между прочим, читаем: «…и тогда возьмут (русские, прибывающие в Царьград. — 5.Г.) месячное свое: первое от града Киева и пакы ис Чернигова и ис Переяславля» [371] .

370

A. A. Шахматов. «Повесть временных лет», т. I, с. 31, 1916. Пользуюсь текстами договоров в издании Шахматова, как наиболее критическом.

371

Там же, с. 32.

В договоре 945 года повторяется та же фраза: «…тогда возьмут месячное свое ели слебное, а гостье месячное, первое от града Киева, и паки ис Чернигова и ис Переяславля» [372] . В некоторых текстах того же договора прибавлено: «и прочии городи» или «и из прочих городов».

Совершенно очевидно, что летописец от себя прибавил к этому перечню городов Полоцк, Ростов и Любеч. Очень возможно, что эта прибавка сделана даже не автором «Повести», а его продолжателем-компилятором. Но главное не в том, кто это сделал, а в том, имелось ли к тому основание. Определенное сомнение вызывает наличие в этой прибавке Полоцка, который был присоединен к владениям Киевского князя, по-видимому, только при Владимире I в 960 г., конечно, если основываться на данных Лаврентьевской летописи.

372

Там же, с. 54.

Киев здесь поставлен на первое подчеркнутое место не случайно. О Киеве, как некоем экономическом и политическом центре, говорит и Константин Багрянородный в своем труде «De administrando imperio»: «Однодеревки, приходящие в Константинополь из внешней Руси идут из Новогороды (Новгород), в котором сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниски (Смоленск), из Телюцы (по-видимому Любеч), Чернигош (Чернигов) и из Вышеграда. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой Самвата» [373] . Внешняя Русь это, по-моему, Русь в широком территориальном смысле слова в отличие от Руси в узком понимании термина, т. е. Киевщины, а может быть, также и Причерноморья и Приазовья [374] . Во всяком случае, в представлении Константина Багрянородного и внутренняя, и внешняя Русь есть Русь — это для нас важно отметить. Арабский писатель конца IX или начала X в. Джайхани, а также западноевропейские источники называют также Русью всю страну, зависимую от Киева [375] . И в изображении Константина Киев — это центр страны.

373

Константин Багрянородный. Об управлении государством. Изв. ГАИМК, вып. 91, с. 8, 1934.

374

Шахматов определяет ее как страну, зависимую, подвластную Руси, Томсен — лежащую за Киевом, Смирнов П. — как волжскую; Грушевский — как «провинциальную Русь», Хлебников — «с той стороны».

375

М. С. Грушевский. Указ. соч., I, с. 423.

Это центральное значение Киева подчеркивается у Константина тем, что Киев — место сбора всех судов изо всей Руси, и из того, что здесь сидит великий князь Игорь, посадивший, между прочим, своего сына в Новгороде в качестве подручника, как представителя своей великокняжеской власти [376] .

С этим последним фактом связан и тот комментарий, которым снабжает летописец разбираемое нами место договора. После перечня городов он замечает: «По тем бо городам седяху велиции князи под Ольгом суще». Святослав Игоревич, сидя в Новгороде, несомненно, тоже находился «под» Игорем, но едва ли летописец под упоминаемыми им «князьями» имел в виду родственников киевского князя, хотя бы потому, что их тогда было мало. Их всех можно было перечесть по пальцам, а летописец говорит об их солидном числе.

376

В. А. Пархоменко в этом Новгороде видит не Новгород Великий на Волхове, а какой-то другой, южный, но мнение его противоречит всему контексту сообщения Константина.

Об этих подчиненных, зависимых от Олега князьях настойчиво говорят тексты всех договоров. В договоре 911 года после перечня послов, отправленных Олегом в Византию для оформления договора, сказано: «Иже послани от Ольга, великого князя Русского, и от всех, иже суть под рукою его светлых и великих князь и его великих бояр» [377] . Дальше в договоре еще несколько раз говорится о том же и в тех же выражениях: договор заключается «похотеньем наших великих князь и по повеленью от великого князя нашего и от всех, иже под рукой его сущих Руси», «…да любим друг друга (византийцы и Русь) от всея душа и изволенья и не вдадим, елико наше изволение быти от сущих под рукою наших князь светлых никакому же соблазну или вине…» [378] , «Тако же и вы, Греци, да храните таку же любовь к князем нашим светлым Русскым и ко всем иже суть под рукою светлого князя нашего…» [379]

377

A. A. Шахматов. «Повесть врем, лет», с. 33.

378

Там же, с. 34.

379

Там же, с. 35.

О таких же «князьях», зависимых от киевского князя Игоря, говорит и договор 945 года: послы и гости были посланы в Грецию «от Игоря, великого князя русского, и от всякоя княжия и от всех людии Русския земля». А несколькими строками ниже о том же посольстве договор выражается несколько иначе: «И великий князь наш Игорь и князи и боляре его и людье вси рустии послаша ны к Роману и к Костянтину и к Стефану, к великим царям греческим, сотворити любовь с самеми цесари и со всем болярством и со всеми людьми греческими на вся лета, дондеже сияет солнце и весь мир стоит».

И дальше в том же договоре упоминаются бояре Игоревы. «А великий князь русский и боляре его да посылают в Греки к великим цесарем греческим корабли, елико хотять, со слы и с гостьми…» Двусторонняя присяга на договоре должна была служить гарантией его выполнения: русская делегация присягала на том, «…яже суть написана на харатьи сей хранити от Игоря и от всех боляр и от всех людей от страны Рускыя в прочая лета и во ину.

Аще ли же кто от князь или от людий русских ли хрестеян или нехрестеян преступит се, еже написано на харатьи сей, будеть достоин своим оружием умрети…» [380]

380

A. A. Шахматов. «Повесть врем, лет», с. 59–60.

То же имеем и в договоре кн. Святослава 972 года. Князь Святослав заключает договор. Он говорит за себя и за тех, кто находится под его рукою, «иже суть подо мною Русь, боляре и прочий». Клянется он не один: «…кляхся ко цесарем греческим и со мною боляре и Русь вся… Аще ли тех семех преже реченых не сохраним, аз же и со мною и подо мною, да имеем клятву от бога, в его же веруем, в Перуна и в Волоса, скотья бога…» Характерно, что в договоре Святослава князья уже не упоминаются, а называются только бояре.

С. М. Соловьев по этому же поводу замечает: «Князьями никогда не называются простые мужи, но всегда только члены владетельных родов». Но тут же С. М. Соловьев высказывает ни на чем не основанное положение, что эти князья, о которых говорят договоры, есть «родичи» киевского князя. Впрочем, он тут же и прибавляет: «Об отношениях этих родичей к князьям мы ничего не знаем» [381] . Поиски «родичей» увлекли нашего крупнейшего историка на ложный путь и не позволили ему видеть того, что было на самом деле.

381

С. М. Соловьев. История отношений между русскими князьями Рюрикова дома, с. 41.

Едва ли не правильнее будет признать в этих князьях с несколько разукрашенными византийской терминологией титулами местных князей, которых систематически подчиняли себе, а потом и истребляли киевские князья. Когда писалась летопись, имена многих из этих князей уже были забыты, имена других летописец не счел нужным называть, поскольку у него была вполне определенная задача изобразить в наиболее привлекательном виде историю князей Рюриковской династии, несомненно, враждебной всем другим княжеским ветвям: мы знаем, как беспощадно расправились Рюриковичи с непокорными им местными князьями. Никаких «родовых» междукняжеских отношений здесь мы не видим. Впрочем, и сам С. М. Соловьев, самый ярый защитник «родовых» междукняжеских отношений, должен был сделать очень существенную оговорку, что «эти отношения (т. е. отношения киевских князей IX–X вв. к другим, не киевским князьям. — Б. Г.) не были подобны последующим родовым отношениям княжеским, именно уже потому, что родичи (!) Рюрика называются мужами его, что указывает на отношение дружинное, следовательно, служебное, а не родовое» [382] .

382

С. М. Соловьев. Там же.

Если отбросить «родичей» Рюрика, которые якобы называются «мужами», как не доказанный, не доказуемый и не нужный даже самому Соловьеву домысел автора, получится формулировка политического строя Киевского государства X в., хотя и не исчерпывающая, но в основном правильная. «Мужи», сидящие по местам, оказываются в «служебных» отношениях к киевскому князю. Как мы сейчас увидим, не только «мужи», но и князья, ни в каком родстве с Рюриком не состоящие, быть может, лишь за отдельными и очень редкими исключениями.