Грозный царь московитов: Артист на престоле

Ко второй половине 1550-х годов главное реформаторам удалось завершить. Административно-политическая структура державы обрела черты устойчивости и здравой унификации. Можно сказать, при Иване III старая Русь очищалась в плавильном горне, вытекая оттуда чистым металлом России, а при Иване IV Россия отливалась в конкретные формы государственного бытия.

В марте 1553 года царь слег с тяжелой болезнью, от которой не чаял оправиться. Он написал завещание и велел привести к присяге царевичу Дмитрию Ивановичу бояр, а также князя Владимира Андреевича Старицкого. Большинство не изъявило воли к сопротивлению, некоторые сказались хворыми, но Старицкие не торопились повиноваться. Некоторые вельможи (князья Давыд Федорович Палецкий и Дмитрий Иванович Курлятев, казначей Никита Афанасьевич Фуников-Курцев) начали с ними переговоры. В них явственно звучало предположение, что новым государем будет не малолетний Дмитрий Иванович, а Владимир Андреевич. Сильвестр также пытался помочь Старицким. Князь Иван Михайлович Шуйский, а также окольничий Федор Григорьевич Адашев затеяли настоящий скандал: "И бысть мятеж велик и шум, и речи многия в всех боярех, а не хотят пеленочнику служити". Сторонники и противники принятия присяги "бранились жестоко". Оказалось, что не желающих приносить присягу мальчику не столь уж мало… Сам царь с ложа болезни принялся воодушевлять верных ему людей. Оробевшим Захарьиным-Юрьевым, прямой родне царевича Дмитрия, он бросил: "А вы… чего испужались? Али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первые мертвецы будете! и вы бы за сына моего и за матерь его умерли, а жены моей на поругание бояром не отдали!" Князя Владимира Андреевича пришлось принуждать к целованию креста, угрожая применением силы…

В конце концов государь выздоровел, и вопрос о присяге на верность маленькому Дмитрию потерял актуальность. Но "боярский мятеж" показал Ивану Васильевичу в очередной раз, сколь зыбко его положение и сколь мало у него возможностей в случае скорой кончины обеспечить достойную судьбу своей семье. От него отошли доверенные люди, знать вновь принялась прикидывать, как бы переделить власть в отсутствие сильного монарха. Казалось бы, мощная партия сторонников царя позволяла ему питать добрую надежду на будущее. Но как знать, не была ли верность этих людей знаком тонкого расчета: ведь у Старицких были свои приоритеты, и не всем при их владычестве оставили бы прежнее высокое положение. А попечение о благе очередного царя-мальчика давало богатые возможности… Запахло вторым изданием "Шуйского царства". Та же Избранная рада не проявила особенной лояльности, скорее напротив. И видимо, царь не очень понимал, как ему дальше строить отношения с аристократическими "столпами державы", с Боярской думой…

Сюжет, уже воздвигшийся в сознании Ивана Васильевича, вдруг оказался под угрозой. Роли, принятые участниками "спектакля", нарушились по смысловому наполнению, отошли от идеала. И государь вспомнил свой детский и юношеский опыт: он ведь, занимаясь своими играми, видел, кто чего стоит из служилой знати, кто о чем мечтает, кто ищет возможность урвать свое и на каком основании! Потом, казалось бы, утихла стихия аристократических интриг. Царь покаялся и простил участникам смутной поры их прегрешения, они и сами проявили склонность ко всеобщему примирению. Настала вроде бы пора идеального христианского царствия… Ан нет, всё ложь, всё фальшь, и все отошли от положенного!

Глубоко пустил корни в его сердце гнев, а вместе с ним и страх. Но пуще всего прочего — горькое недоумение: если я, первенствующий, верно исполнял свою роль, почему же остальные посмели отойти от своих амплуа?!

Вскоре после событий, связанных с болезнью Ивана Васильевича, государь отправился в длительную поездку по иноческим обителям. Там он получал разного рода советы от церковных деятелей, обладавших незаурядным духовным авторитетом. Среди них — преподобный Максим Грек (Михаил Триволис) и видный иосифлянин Вассиан Топорков, лишившийся архиерейской кафедры в годы "Шуйского царства". Князь Андрей Курбский впоследствии прокомментировал эту встречу бранными словами, назвав Вассиана Топоркова "сыном дьявола" и обвинив его в дурных советах, поданных царю. С точки зрения беглого князя, именно они разрушили взаимопонимание Ивана Васильевича и Избранной рады. Разумеется, Андрей Михайлович, как и многие аристократы того времени, склонялся к нестяжательскому лагерю Русской церкви. Еще бы! Домовитые сторонники преподобною Иосифа Волоцкого стерегли пуще глаза колоссальные земельные угодья церкви — лакомый кус для знати! — в то время как не-стяжатели готовы были с ними расстаться. Конечно, Курбский и не мог иначе отнестись к рекомендациям, поданным государю в духе укрепления его, монаршей, власти.За счет кого ее можно укрепить? Только за счет той же служилой аристократии, не очень-то допускавшей царя к делам правления. Влияние на Ивана Васильевича стяжателей (хотя бы того же Вассиана Топоркова), неуютно чувствовавших себя рядом с боярской вольницей, весьма вероятно. В те годы их поддержка могла воодушевлять царя.

На протяжении второй половины 40-х — середины 50-х годов XVI века русская аристократия сделала немало полезного для страны; низкий ей поклон. Но тогда же она возжелала увековечить правящее свое положение на веки вечные, а этого уже не требовалось никому, кроме нее самой. Рано или поздно подобное положение дел должно было привести к очередному острому конфликту с государем.

Так и получилось — когда стали обсуждаться перспективы активной внешней политики. Иван Васильевич вошел в противоречие с прежними ближайшими советниками и настоял на своем. Какие рычага он при этом использовал, не вполне понятно, — возможно, создал партию своих сторонников из числа аристократов, одобрявших курс на активизацию усилий в западном направлении. Ко второй половине 50-х годов XVI столетия, в связи с подготовкой и началом Ливонской войны, царь окончательно избавился от контроля аристократического правительства, преодолел авторитет Избранной рады и начал проводить достаточно самостоятельный курс. Несколько лет спустя прежние лидеры Избранной рады оказались в опале и сошли с арены большой политики.

Воля царя, прежде стесненная, теперь освободилась от ограничений и стремилась к самовластию. Только самовластие давало ему возможность укрепить в мире истинный порядок, то и дело нарушаемый знатью.

Отношения государя Ивана Васильевича с верхушкой военно-служилого класса никогда не были идиллическими на протяжении всего периода его правления. До середины 1540-х годов он вообще мало значил в делах правления — по малолетству и неискушенности. Конец 40-х — 50-е — время неустойчивого, но плодотворного для всей страны компромисса. Аристократы кое-чем поступились в пользу царя и кое о чем договорились между собой. Политические и материальные приоритеты у старомосковской знати за все это время ничуть не изменились; память разнузданных лет "Шуйского царства" была свежа и грозила рецидивом — при первом же удобном случае. Государь научился сдерживать свой крайне эмоциональный, своевольный и бурный характер, возжелал потрудиться на благо державы, однако тепла в его общении со знатью увидеть невозможно…

Видимо, в ту пору очень большую роль играл авторитет церкви. Именно он был скрепляющим материалом для всей этой конструкции, пребывавшей в динамическом равновесии. За многими реформами — прямо или косвенно — видится подвижническая фигура святого Макария. Вероятно, его пастырское рвение стало главным фактором, сдерживавшим страсти и направлявшим хаотические выплески молодой нации в сторону созидательного общественного строительства.

В первой половине 60-х прежние деятели, составлявшие буферную группу Избранной рады, уходят в тень. Государь стремится усилить свою власть, и успехи первых лет войны за Ливонию как будто способствуют этому… Но именно тогда происходит несколько событий, пошатнувших русский дом, до тех пор стоявший крепко волей Божьей и стараниями святого Макария. Во-первых, умирает (возможно, будучи отравлена) первая жена Ивана IV, Анастасия Захарьина-Юрьева (1560), и на ее место рядом с царем быстро приходит Мария Темрюковна Черкасская, кавказская княжна, для которой собственно-русский политический узор был делом не особенно интересным: видимо, ей не удалось поддержать в царе ощущение ответственности за собственную семью и за семью большую — всю Россию. Уходит к Господу и сам митрополит Макарий (1563). Военные успехи сменяются неудачами. Жесткость царя и непокорство знати усиливаются, взаимно питая друг друга.

Идет 1564 год. Страна пребывает в шаге от опричной бездны.

ГЛАВА 3 "ЗА ДЕРЖАВУ СТОЯТЕЛЕН…"

"Военная" глава в этой книге больше всех прочих по объему. Причина такова: именно войны, военная организация и военное дело объясняют важнейшие повороты в царствовании Ивана IV. Историки разных времен искали то в социальном, то в экономическом развитии страны причины реформаторской деятельности, воздвижения опричнины и самодержавных устремлений Ивана IV, или же, соблазнившись психоаналитическими домыслами, диагностировали у самого царя признаки сумасшествия. Но, кажется, основа всего — географическое положение русской цивилизации, в силу которого она вынуждена была воевать очень много, и все ее внутреннее устройство в значительной степени "заточено" под масштабные ратные усилия, предпринимаемые регулярно.

В XVI столетии Московское государство сражалось часто и на всех границах — за исключением разве что северной, проходившей по побережью Северного Ледовитого океана. Иван IV не обязан был лично принимать участие во всех крупных походах и битвах, но положение государя принуждало его самым активным образом заниматься обороной страны. Историки спорят о том, насколько Иван Васильевич сумел проявить полководческие способности, решительность, волю и энергию в качестве главного защитника страны. Впрочем, современники также расходились во мнениях на этот счет. Одни обвиняли Ивана IV в трусости, а другие считали, что царь был "ко ополчению дерзостен и за державу стоятелен…"

Все монархи из династии московских Даниловичей в большей или меньшей степени получали опыт боевых действий, водили армии, с юных лет привыкали к обстановке крупных военных кампаний. Вдосталь хлебнули такого опыта и Василий II, и Иван III, и Василий III. Они рисковали своими жизнями, побеждали и терпели поражения, а Василий II даже побывал в плену у ордынцев. Правда, если большое войско татар двигалось на Москву, оборонительный корпус обычно возглавлял не государь, а "большие" воеводы. Татары считались самым серьезным, самым страшным врагом как в XV столетии, так и в XVI. Рисковать в подобных обстоятельствах монаршей особой было все равно что ставить на кон судьбу всего государства, и великий князь, как правило, отправлялся в "замосковные" города собирать войска. А в остальных случаях присутствие государя в полевой армии диктовалось масштабом боевых действий, конкретной надобностью, в конце концов, характером самого великого князя… Так, например, Даниил Московский, Иван Калита и Иван III дипломатию предпочитали войне, а большую политику — личному геройству на поле боя. Зато Юрий Данилович, Василий II и Василий III, кажется, любили хорошую драку. Так или иначе, ремесло полководца самым естественным образом входило в круг обычных занятий монарха.

Иван IV был своего рода исключением среди государей московских. Учителей в воинском деле для него не нашлось — по разным причинам. Во-первых, его отец не дожил до времени, когда сын стал взрослым. Во-вторых, настоящих больших войн во времена его юности Россия просто не вела.

Правда, когда Иван Васильевич был маленьким мальчиком, шла так называемая Стародубская война с великим княжеством Литовским. Без "хозяйской руки" старомосковская служилая аристократия показала поистине необычный способ ведения боевых действий. Если обратиться к истории столкновений великого князя Литовского и Москвы, то при Иване III они дважды заканчивались для Литвы значительными территориальными потерями. Василию III тоже удалось свести итог целого ряда тяжелых и кровопролитных кампаний в пользу Московского государства: за ним остался Смоленск. Во всех этих случаях боевые операции российских войск делились на две части: во-первых, набеги на территорию неприятеля, разорение литовских земель, захват добычи; во-вторых, умелые осады вражеских укрепленных пунктов и оборона собственных крепостей. Большие полевые сражения были относительно редки, в основном они оказывались способом защитить города на дальних подступах. Так вот, в московско-литовских войнах до 30-х годов XVI века два упомянутых вида боевых операций присутствовали примерно в равной пропорции. Стародубская же война действий второго типа с русской стороны почти не знала. Служилая аристократия увлеклась грабежом и отгоном скота. Она почти не пыталась всерьез и основательно осаждать города Литовской Руси и недостаточно заботилась о защите собственной территории. Польский жолнер Войтех, бежавший из русского плена, сообщил полоцкому воеводе Яну Юрьевичу Глебовичу, что московская знать перегрызлась между собой и дело близится к резне, поэтому воевать бояре не торопятся. В 1535 году литовские войска сожгли Радогощь и Стародуб, в плен попал стародубский наместник князь Федор Васильевич Телепнев-Оболенский. Позднее литовцами был захвачен Гомель. По "перемирным грамотам" города Любеч и Гомель с волостями перешли под власть великого князя Литовского. Пока шла Стародубская война, казанские татары совершали разорительные набеги на Нижегородские, Вологодские, Устюжские и Костромские места; попытки организовать им отпор закончились без особого успеха. Казанцев активно поддерживал Крым, и набеги с юга приносили разорение на степные окраины России.