Грозный год - 1919-й. Огни в бухте

Мог бы рассказать о своем, правда небольшом, драматургическом опыте - работе над сатирической пьесой, в которой он высмеивал деятельность новоиспеченного депутата Государственной думы, купца первой гильдии Максима Рогожина, простоту нравов в политической жизни страны. Пьеса эта была начата в тюрьме, закончить ее там он не успел, потом не мог выбрать свободного времени: заедала газетная работа, надо было с этими «деятелями» Думы бороться на страницах «Терека»… Друзья, которым он читал отдельные сцены из пьесы, высоко отзывались о них, говорили о его незаурядном художественном таланте… А вскоре началась война, другие темы и проблемы становились злобой дня…

Мог бы рассказать и о своем страстном увлечении театром. Каждый раз, когда он попадал в Москву, театр отнимал у него все вечера. И даже в эту зиму, когда он в столице готовился к поездке в Астрахань, они с Лещинским, набегавшись целый день по морозной Москве по делам экспедиции, вечерами все же ухитрялись попасть то в Большой, то в Малый театр, то в театр имени Революции. Хотели насладиться всем лучшим, что им могла дать театральная столица…

Да, о многом бы мог рассказать Сергей Миронович актерам. Но с присущей ему скромностью он ответил:

–  Нет, к театру не причастен. Но рецензии на постановки писал, и довольно часто. Я работал во Владикавказе в газете «Терек».
– Киров взял кисет и набил трубку, крепко уминая табак большим пальцем.

Когда Киров вошел в палату Лещинского - небольшую комнату в конце длинного и полутемного госпитального коридора, в которой до этого жила уборщица, - Уллубий Буйнакский, размахивая фуражкой, вдохновенно рисовал Оскару картину будущего похода в Дагестан. Оскар сидел в постели, обхватив руками колени, и мечтательно слушал. Он сильно изменился за время болезни, похудел, оброс щетиной. Но синие его глаза ярко светились, и крепко были сомкнуты губы.

–  Ну, как здоровье?
– догадавшись, о чем они ведут разговор, спросил Киров.

–  Насчет Дагестана мы все решили!
– ответил Оскар.

–  От тебя требуется только небольшая помощь, - сказал Буйнакский.

–  И благословение!..

Киров сел на табуретку. Снял фуражку. Потер руки:

–  Холодно! Удивительно поздняя весна для этих мест. Старики говорят, что в эту пору, бывало, Волга давно уже гремела льдами.

–  И пташки пели!
– Лещинский засмеялся, положил руку на колено Кирову.
– О природе поговорим потом. Скажи: благословляешь или нет?

–  На одном благословении, я думаю, вы дальше Михайловки не уедете. К тому же я не совсем понимаю, о чем идет речь.
– Киров погрозил им пальцем.
– Обо всем этом надо подумать, о таких вещах не говорят в госпитале. Здесь выздоравливают.

–  Здесь стены знаешь какие?
– спросил Лещинский.
– В десять кирпичей, как в крепости!

Киров попытался перевести разговор на другую тему, но Лещинский и слушать его не хотел. Говорить с ним сейчас о чем-нибудь ином было невозможно. Он весь был наэлектризован рассказами, планами и предложениями Буйнакского, мысленно был уже в Дагестане, в этой стране гор, которую хорошо знал и горячо любил. В таком же состоянии находился и Буйнакский. Киров как-то невольно сравнил их и удивился тому, как они похожи друг на друга…

Буйнакский вдруг стиснул в руке фуражку, подошел к Кирову:

Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы, Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы.

–  Вот и все, - сказал он, отойдя к окну.

–  Браво, Уллубий!
– Лещинский всем корпусом подался вперед, пытаясь встать с кровати. Киров остановил его, заставил лечь. Лещинский взял его за локоть, торопливым шепотком заговорил: - Послушай, Сергей. Мы предлагаем такой план: Уллубий с небольшой экспедицией пробирается в Дагестан, организует там партизанские отряды, собирает подполье. Я поправляюсь, немедленно еду к нему на помощь. Ты здесь заново формируешь армию, готовишь флот к походу и в один прекрасный день идешь на помощь Дагестану… Как, одобряешь?

Киров и на этот раз уклонился от прямого ответа: он не любил скоропалительных решений.

–  Поживем - посмотрим. Тебе надо еще поправиться, Уллубию - отдохнуть после поездки в степь…

–  Никакого отдыха!
– возразил Буйнакский.
– Мне только ночь поспать в теплой постели, выпить самовар горячего чаю, и я снова готов к любому походу!

–  Ну вот и прекрасно!
– Киров встал.
– Поживешь у меня несколько дней, будешь кунаком.

–  Спасибо, Сергей Мироныч. Я рад быть твоим кунаком, это большая честь для меня, но на этот раз… не больше одного дня! Надо спешить! Впереди дальний и рискованный путь, огромная работа!.. Дорог не только каждый день, дорога каждая минута. Я думаю, что ты лучше меня все это понимаешь. Но, я догадываюсь, тебе хочется хорошенько подумать обо всем и потом уже принять решение. Хорошо. Согласен! Скажи… я тебя не стесню?

Киров усмехнулся:

–  Думаю, что нет. Говорят, квартира у меня большая.

–  А ты что, дома не живешь?
– удивился Буйнакский.

–  Нет. Некогда, Уллубий. Времени мало. Дни горячие!

В дверь постучали.

–  Войдите!
– крикнул Лещинский.

Буйнакский прошел к двери, раскрыл ее. На пороге с подносом в руке стояла медицинская сестра. Это была Кауфман.

–  Разрешите накормить больного, - мило улыбаясь, потупив глаза, произнесла она, входя в палату.

–  Не рановато ли?
– Лещинский поморщился. Ему очень не хотелось расставаться с Кировым и Буйнакским.

–  Пора, пора!
– строго сказал Киров.

Все так же улыбаясь, сестра поставила поднос с обедом на подоконник, накрыла чистой, накрахмаленной салфеткой тумбочку, придвинула ее вплотную к кровати и очень умело разместила на ней и первое - пшенный суп, и второе - жареную рыбу с пшенной кашей, и тарелку с хлебом, и голубую розетку с кусочком сливочного масла.

–  Ничего не забыто?
– спросила она.

–  Спасибо, Анна Семеновна, всего достаточно, - поблагодарил Лещинский.

–  Кушайте, пока все горячее. На третье я вам принесу компот из сухих фруктов.
– Кауфман взяла поднос и, раскланявшись, вышла из комнаты.

–  Какая заботливая сестра!
– Буйнакский был восхищен.

–  Да, она ко мне проявляет большое внимание. Просто трогательно! И эту салфетку, и эту голубую розетку, уверен, она принесла из дома. Где их взять в госпитале?
– Лещинский попробовал суп.
– Отличный суп!

–  Ну, не будем тебе мешать.
– Киров помахал фуражкой.
– И нам, пожалуй, время обедать.

И они вышли из палаты.

На улице Буйнакский сказал:

–  До твоего прихода Оскар прочел мне отрывки из неоконченной поэмы. Тебе читал? Не думал, что он такой способный поэт.

–  Отрывки эти я знаю. Пишет Оскар образно и лаконично. Но этого еще недостаточно, Уллубий, - ответил Киров.
– Нужны большие человеческие характеры, большие страсти, когда человек берется писать о нашем грозном времени. Всего этого в написанных кусках пока нет. При серьезной работе вещь у него может получиться. Но для этого нашему Оскару надо как можно скорее избавиться от влияния символистов и вообще декадентов. Нельзя заумными образами писать эпическую поэму. Все это я ему высказал. Может быть, даже с излишней резкостью. Хотя, по правде сказать, мои познания в области поэзии более чем скромные. Я сужу о ней как рядовой читатель.