Грозовой август

Час спустя Державин и Притула, сопровождаемые автоматчиками, подъезжали к зданию штаба 3-го фронта Квантунской армии. Часовой у подъезда взял «на караул». Из дверей выкатился, непрерывно улыбаясь, низенький проворный полковник с поблескивающей саблей. Он козырнул и повел гостей по коридору в кабинет командующего фронтом.

«В городе пятьдесят тысяч японских солдат и офицеров. Согласится ли Усироку Дзюн сложить оружие перед батальоном десантников?» — размышлял Державин, стараясь предугадать ход событий.

Вошли в просторный кабинет, застланный ворсистым ковром. У массивного дубового стола, над которым висел конный портрет маршала Оямы, стоял низкорослый плешивый старик в очках. Это и был Усироку Дзюн, командующий 3-м фронтом Квантунской армии. Русанов вначале удивился, увидев командующего не в мундире, а в белой рубашке-апаш. Но потом вспомнил: истинные самураи не стремятся к чисто внешнему воинственному виду, они гордятся силой внутреннего духа.

Командующий фронтом склонил голову, приложил руку к сердцу и пригласил гостей к столу. Русанов изложил требование Советского командования — приказать мукденскому гарнизону и войскам фронта сдаться в плен.

— О да, да! — сказал Дзюн по-русски, согласно закивал головой и вызвал худощавого скуластого генерала Хонго, командующего армией, которая стояла в Мукдене.

Усироку Дзюн показался вначале человеком сговорчивым: он ни в чем не прекословил, тут же распорядился заготовить приказ о сдаче гарнизона. Но когда Державин разложил на столе план Мукдена и попросил показать, где размещены в городе воинские части, командующий фронтом ответил, что этого не знает, откинулся на спинку кресла и вроде бы задремал. Тогда Державин обратился к командующему армией Хонго. Но едва Хонго успел поставить крестики на квадрате мукденской цитадели и на промышленном квартале Тецуниси, как «дремавший» Усироку Дзюн так зыркнул на него полуоткрытым глазом, что оробевший генерал мгновенно потерял и память, и дар речи.

Командующий фронтом хитрил, медлил, на что-то надеялся. Он явно преуменьшал число войск и количество оружия, подлежащего сдаче, вынужден был признаться, что противозаконно распустил отряды охраны, всех бывших служащих железной дороги и телеграфной компании, а также выходцев из Кореи. Что касается солдат Маньчжоу-Го и Внутренней Монголии, то они, по его словам, сами разбежались без всякого приказа. Таким образом, число войск в городе, подлежащих сдаче в плен, уменьшилось почти вдвое.

Прежде чем подписать приказ о сдаче гарнизона, Дзюн неловко потер ладонью лысину, покрывшуюся капельками пота. Лицо у японского генерала было помятым, белки глаз отливали желтизной. Видимо, у него разыгралась печень.

Поставив свою подпись, Усироку Дзюн бросил на стол ручку. Русанов увидел на ней надпись: «До Урала».

— Ручка-то с претензией, — сказал Викентий Иванович.

— Это шутка нашей промышленности. — Усироку Дзюн изобразил на лице что-то похожее на улыбку и опустил глаза.

Притула расспросил у офицеров штаба, где расположены воинские части, связался по телефону с аэродромом, и десантники поехали на автомашинах в указанные места.

Бухарбаю достался центр. Там находились дворец бывшего императора, центральный банк и телеграф. Вторую роту автоматчиков направили в Новый город — занять железнодорожный вокзал, радиостанцию, банки и конторы иностранных фирм. Еще одна группа автоматчиков выехала в арсенал — крупнейший комбинат военной индустрии, охраняемый японским полком. Русанов со взводом Иволгина пошел разоружать дивизию, которая несла охрану штаба фронта.

Державин и Усироку Дзюн остались в кабинете вдвоем.

— Мы, кажется, поменярись с вами местами, господин генерар, — сказал Усироку Дзюн. — Когда-то этот маршар, — он кивнул на портрет восседавшего на коне Оямы, — обращарся с таким вот требованием к господину Куропаткин. Не так ри?

— Нет, не так, — медленно ответил Державин. — Вы поймите, сюда пришла совсем другая — новая Россия, которая не наследует ни царских долгов, ни царских обид. И гонит она вас отсюда не для того, чтобы занять ваше место. У нас иные цели.

— Вы хотите уйти отсюда? — удивился Усироку Дзюн.

Державин подтвердил сказанное и, раскурив трубку, продолжал:

— Мы знаем: у вас в Японии очень гордятся победой в девятьсот пятом году. Только напрасно гордятся. Не Россию вы тогда победили, а продажного Стесселя да бездарного Куропаткина — словом, всю прогнившую царскую камарилью. Таких побить не велика честь. Мы их в гражданскую пачками били. Вы знаете, кстати, что сказал Куропаткин, когда царь Николай направлял его в Маньчжурию? Он прямо признался царской особе в своей неполноценности. «Ваше величество! Я понимаю: только крайняя бедность в людях заставила вас остановить свой выбор на мне...» Так что гордиться вам нечем.

В кабинете было жарко. В раскрытые окна залетал ветерок, но дул он со стороны Гоби и не приносил прохлады. Державин выпил стакан прохладительного напитка, поглядел на японского генерала и, почувствовав, что тот его не понимает, перевел разговор на другое.

— Скажите откровенно, генерал, каковы были ваши планы в этой войне? Теперь это уже не секрет.

— По прану сорок пятый год предпорагар дать вам бой Чанчунь, Сыпингай, Мукден. Потом мы хотели пресредовать вас вдорь зерезной дороги до станции Карым-ская.

— Почему так близко? Ручка-то у вас называется «До Урала»?

Усироку Дзюн не ответил. Державин задал другой вопрос:

— А скажите откровенно, как вы расценили выход наших танков на Большой Хинган?

— Мы очень быри доворьны.

— Почему? — удивился Державин.

— Мы быри уверены, что Большой Хинган для танков непроходим.

— И посчитали нас глупцами?

— Нет, хитрецами, — улыбнулся Усироку Дзюн. — У Хингана можно стоять осень, зиму. Янки не доржны обижаться на вас — горы, трудно. Можно извинить.

— Вот как! Еще вопрос: вы ждали нашего выступления?

— Мы не думари, что вы пойдете в августе — в августе здесь всегда дожди. У вас быр невероятный темп наступрения. Я в первый день потеряр управрение войсками.

— Мы на это и рассчитывали.

— А скажите — теперь это тоже не секрет, — скорько у вас в Маньчжоу-ди-Го войск? Много? — Японский генерал хитро прищурил глаза.

— Мне трудно на это ответить: я не главнокомандующий. Но, думаю, миллиона полтора есть. А у вас? По нашим сведениям, миллион двести тысяч.

— Возможно... Да.

— Превосходство, как видите, небольшое, примерно в один и две десятых раза.

— Да, один и две десятых... — неопределенно проговорил Дзюн и задумался.

— Между прочим, точно такое же превосходство имел наш Куропаткин против вашего маршала Оямы — триста тридцать тысяч против двухсот семидесяти. Так ведь, кажется?

— О да... Но теперь вы имеете много орузия.

— Что верно, то верно! Тогда не у каждого русского солдата было ружьишко. Теперь у нас есть все. И дело не только в этом. Другое время. К тому же мы научились воевать, — сказал Державин, приподнимая рассеченную бровь.