Грубый секс и нежный бунт

Акт 1. Грубый секс

Мы познакомились с ней задолго до того, как встретились на борту этого самолета, отправляющегося на Лазурный берег. Она никогда не была в Ницце, а я никогда еще не был так близко к ней, как сейчас. Близко не в плане расстояния, а в плане жажды, в плане познания ее, в плане безудержной страсти. Если бы я мог остановить время, я бы его, не задумываясь, остановил, посмотрел на нее и занялся бы с ней любовью. Не отрывая взгляда от ее глаз…

Мы занимались с ней любовью каждый день. На энергетическом уровне. Даже в момент нашей встречи, когда я подошел к ней, чтобы робко поцеловать ее тонкую, худощавую руку, которая издавала аромат, подобный аромату чайной розы, я почувствовал в себе непреодолимую страсть к ней. Несмотря на ее мужа, стоявшего по правую сторону, который все время улыбался мне своей белоснежной улыбкой. Мне казалось, что он видит насквозь мой порок, мое желание, мою необузданную энергию. Но, как выяснилось позже, он ничего не видел и не чувствовал, кроме самодовольства и самолюбования.

Он был славный, харизматичный и обаятельный, а иначе он не смог бы расположить к себе всех тех людей, которые окружали его изо дня в день. Расположить, поработить и сделать частью своего общества. У него было много друзей. Но не было ни одного друга. Он был весел, бодр и полон энергии, но не такой энергии, которой был наполнен я. Он был успешен, в меру красив, ярок, но в то же время абсолютно неприметен. Он был звездой одного вечера, одного мгновения, одной истории. Долго гореть у него никогда не получалось… У него не имелось того вечного огня, присущего людям, которые улыбаются гораздо меньше, но заявляют о себе на энергетическом уровне гораздо сильнее. Он был прекрасен, если смог завоевать такую, как она. Он был богат…

В этой части истории не будет ни одного диалога. Ни одного имени. Ни одного дня. Только страсть.

Она – воплощение шедевральности, если описать кратко, всего в нескольких словах. Воспринимая ее как произведение искусства, как великий шедевр, я бы, тем не менее, никогда не сравнил ее с Моной Лизой. Она больше похожа на женщину, собранную из осколков образов других женщин, которых я встречал на протяжении своей жизни. Она соткана из всего ароматного, если рассматривать парфюмерию как искусство, а ее – как часть искусства.

Я улавливал запах ее тела настолько сильно, что он сводил меня с ума… Я не мог разобрать цвет ее глаз. Он менялся каждый раз, когда я не сдерживал свой энергетический поток в ее сторону, свой смерч, свое цунами. Ее глаза казались зеленоватыми, серыми, а когда посмотришь на нее со стороны, когда она с кем-то разговаривает и не улавливает на себе мой взгляд, мерещилось, что они карие.

Она была похожа на величайшую модель всех времен, на величайшую актрису: о, как она играла! Как будто не играет; как будто этой ролью, этим образом недоступной, безразличной, с каменным сердцем, женщины, живет все время… Ее пухлые губы в моих фантазиях отождествляли нечто такое, от чего у меня внутри все вздрагивало, от чего мое горло принималась ласково душить неведомая сила, темная сила. Неугомонная сила, пошлая и грубая, но когда начинала отпускать – нежная, мягкая, расслабляющая… А затем снова эта мощь, эта похоть, этот неконтролируемый порыв овладевал каждой частицей моего тела, и я, как раб, повиновался ему…

Когда я видел ее – я был не собой. Не тем, кого во мне видели все окружающие, в том числе ее муж. Я был проводником, а дьявол ногами топтал мое тело, чтобы предстать перед ней обнаженным.

Что же в ней такого? Она была невинна и чиста? Не думаю. Она была святостью, порожденной самыми страшными грехами, включая прелюбодеяние, душевное убийство, воровство чужого влюбленного сердца? Возможно. Очень возможно.

Когда она говорила – простите меня, святоши и ханжи, безбожник я, пантеист… – мне хотелось достать свой твердый пульсирующий член, поставить ее на колени и засунуть ей в рот. Чтобы ее мягкие пухлые губы, которыми она так сладко говорит мудрые и достойные речи, нежно обволакивали мое пульсирующее в ее рту величие. В этот момент мне хотелось не отводить от нее взгляда и чтобы она даже не вздумала отвести свой! После ее ласковых и умелых ласк я был убежден, что мужской инструмент у нее во рту – это неотъемлемая часть композиции, которую рисовала моя фантазия. Если воспринимать ее как художественное творение, этот образ подходил ей гораздо больше, чем образ благородной девицы с изящной дамской сигаретой в пальцах, загадочно выпускающей клубы густого дыма.

Потом я бы как истинный джентльмен подал ей руку, чтобы она поднялась с пола… Я бы снял с нее роскошное шелковое платье, которое еще сильнее подчеркивало ее безупречную, ведьмовскую фигуру. Я бы посмотрел на нее, слегка смущенную, но еще не полностью обнаженную, посмотрел на нее так, будто все о ней знаю, взял бы ее за пальцы и безмолвно попросил бы расстегнуть мою рубашку. Затем снять ее с меня. Чтобы предстать, явиться перед ней таким же чистым, таким же уязвимым, как она.

Я бы молча попросил ее поцеловать ладонь моей правой руки, она бы мне повиновалась. И целовала бы с закрытыми глазами мою ладонь, потом запястье… Я бы в это время гладил ее теплую щеку. Когда она открыла глаза, мы бы уже стояли без одежды, без мыслей, без прошлого и будущего, полностью без всего.

Нежность… Я ее обнимаю. Просто обнимаю, как самую любимую женщину обнимают любящие мужья, просто так, без намеков на секс, без извинений за причиненную боль.

Я чувствую мурашки на ее коже – без каблуков она ниже меня и прижимается своей щекой к моей груди. Я чувствую ее энергию, я полностью поглощаю ее, даже не притрагиваясь к ее святыне, к ее мраку, к ее загубленному раю… Я чувствую, как она наслаждается моей энергией, как она пропускает ее через себя, как она дышит ею, как вздрагивает – она еще никогда не встречала дьявола в таком молодом, робком, скромном и тихом человеке.

В тихом омуте мои черти жгут ее душу на костре.

Я очнулся, но теперь я ее не обнимаю, а вхожу в нее на вытянутом деревянном столе с белой скатертью, все вокруг улыбаются, пьют шампанское, расхваливают свои достижения, кичатся приобретенными богатствами. Они не видят нас, потому что я и она – мы стоим на том же самом месте, где стояли в первые минуты знакомства. Смотрим друг другу в глаза. Наши тела рядом с этими людьми. Наши тела – красивое ничто…

Я чувствую ее, как никогда в своей жизни. Я целую ее нижнюю губу, ее подбородок, ее длинную изящную шею, я целую ее правое ухо. Затем нос и глаза. Дьявольские зелено-черные глаза, глаза греха, бездны, потерь. Глубокие… Глубже большинства глаз в этом зале. Она видела боль, она знала боль, через познание боли она пришла к тому, что называет сейчас счастьем. Но она не знала меня! Я – ее одурманенный рассудок, ее отрава, ее алкоголь. Я – ее экстаз, ее оргазм, ее сладкий ад.

Она понимала, на что я способен, с первых секунд знакомства. Она видела всех моих демонов внутри. Я целовал ее груди, нежно покусывая соски, я знал, что заберу ее душу и оставлю только пустое тело. Мне это нужно, без этого я – не я!

Я очнулся… Я пьян, я не помню ничего, я не знаю себя и кем я был. Я жадно кусаю ее ягодицы. Одну за другой. Я прикладываю свою горячую щеку к ним – о боже, как они прекрасны! – и чувствую неописуемое блаженство внутри. Я провожу указательным пальцем по ее пояснице. Нет, по ее безупречности, по ее идеальным изгибам, по ее женственности, по ее тайне. Я не вижу ее лица, но я на миллион процентов знаю, что это именно она и что она позволит мне сделать все, что я только пожелаю с ней сделать. Я вхожу во врата Эдема, и меня снова встречает дьявол…

Я беру ее грубо, как только могу. Во мне просыпается зверь, я хочу ее разорвать, придушить, чувствовать пальцами силу ее зубов. Ее укусов. Я хочу, чтобы она нежно посасывала мой палец, я представлю, что это мой второй член – от этого я еще безумнее, сильнее, страстнее…

Я достаю палец из ее рта, аккуратно вхожу им туда, куда позволяют входить не каждому; они считают, что это не самое благородное место для путешествия – напрасно! Это место – часть ее, я хочу ее полностью – и буду брать без разрешения, потому что она мне «по кайфу». И теперь все мое тело вздрагивает от наслаждения, в глубине души я кричу от боли, от сладкой боли. Жаль, что у меня нет трех членов, чтобы каждым из них ее осквернить. Ее полюбить. Ее познать. И украсть все, что только можно украсть. Все полностью. Одновременно. У нее не будет от меня тайн: я – ее тайна. Я – хранитель ее тайн.

Я не вижу ее, но взрываюсь в ней, я умираю в ней, я испытываю такое блаженство, какое после трехдневной жажды не испытывают пьющие воду. Я умираю. Оживая, возрождаясь… Я в ней оставляю себя и все то, чем я являюсь! Это страшно приятно, это дьявольски невыносимое безумие. Она чувствует меня. Я – есть она. Она – есть я.

После… Из нее капает на пол то, что я в ней оставил. А я в это время нежно обнимаю ее, как первую юношескую любовь, робко и искренне, как ласковую девчонку, с которой впервые случилась близость. Глажу ее волосы. Заставляю ее привыкать к моим рукам. Я хочу, чтобы она к ним привыкла. И понимаю, что наши тела слишком тесны, слишком просты, слишком бесполезны.