Группа

Приступ паники накатил – и схлынул. Чудовище в заляпанном балахоне сгинуло, так и не осмелившись поднять голову и встретить взгляд новой Альбы, попрощаться с ней навсегда. И слава богу. Больше она к этому не вернется.

Говорили обо всем и сразу. Не галдели наперебой, скорее оживленно беседовали под чуть менее оживленное, но тоже довольно спорое позвякивание столовых приборов, и каждый наслаждался собой в новом качестве – в качестве здорового и красивого, во всех смыслах благополучного человека. Все, даже Андреа, упоенно ласкали друг друга взглядами и словно бы светились изнутри, распространяя вокруг себя лучи приязни. Словно утоляли некую жажду, мучившую годами.

Их операторы – изначальные, всегдашние красавицы и красавцы – как-то даже потускнели на фоне новых. Сияние их красоты и здоровья казалось теперь отраженным светом подлинных звезд. А ведь совсем недавно внешний вид операторов, их физическая форма и подготовка казались чем-то недостижимым, каким-то просто издевательством, плевком в лицо. Альба вспомнила, как в один из первых дней тренинга сорвалась кошатница Андреа, как она вдруг вскинулась, как яростно зашипела: «Зачем?! Зачем вы это сделали?! Зачем здесь они, док? Что, вот ему нужно изменить свою жизнь? Или ему? А может, ей, этой сисястой барби?! Вы смешали нас всех, чтобы одним показать – дно, а другим – вершины?! Так вот, я ни для кого не собираюсь быть дном! И хватит на меня пялиться, ты, хрен лысый!» Последняя фраза была адресована Ирвину, добродушному юморному дядьке, который всем успел понравиться и внушить доверие.

Сейчас-то, конечно, Андреа была не против, чтобы Ирв на нее «пялился». Она и сама откровенно и недвусмысленно его рассматривала – при этом, должно быть, будучи наивно уверена, что строит ему глазки. И что ее женские чары вот-вот сразят Ирвина наповал.

Альба переводила взгляд с одного жующего, смеющегося, сияющего лица на другое. У нее снова возникло ощущение карусельной смазанной зыбкости, нереальности происходящего. В какой-то миг ее захлестнуло ужасом: она вдруг забыла, кто эти люди вокруг нее. О чем они говорят?

– И вот я просыпаюсь, лежу в своей кровати и думаю: да нет, не я это! Не может быть, чтобы это был я! А потом в зеркало себя увидел… Думаю: кажись, я. И вот тут чуть крышу мне не снесло…

– Фактически, мы стали старше на год. Биологически – на десять-двадцать лет моложе! Представляете, какой парадокс!

– Что, ребятки, на свадьбу-то позовете? Вы не поверите, но я сразу все про вас поняла, еще раньше дока!

– А Одиссей-то каков! Проснулся и усвистал – только его и видели! И, скажу я вам, я очень хорошо его понимаю, хе-хе! Сам хочу – окунуться в жизнь с разбегу, поскорей уйти в отрыв!

– А я все же не понимаю Диса. Неужели ему было настолько наплевать, как изменились остальные, что он и на денек не мог задержаться? И потом, что за свинство по отношению к Закарии? Зак так старался, совершил невозможное, и вот…

– Да бог с ним, с Дисом! Он среди нас был самым несчастным – пусть теперь ему будет кульно! А я предлагаю устроить вместо ужина отвязную вечеринку, с танцами и шампанским! И никакой жратвы!

– Ну нет! Это тебе никакой жратвы, а я бы не отказался от большого сочного стейка средней прожарки, да под бокальчик красного вина… ммм!

Альбино внимание металось от реплики к реплике, словно ошалевшая белка в ветвях деревьев. Чтобы немного успокоиться и прийти в себя, Альба решила прибегнуть к старому испытанному приему – сосредоточиться на ком-то одном. Разглядеть его во всех подробностях. Представить, как бы она его нарисовала…

Вот доктор Голев. Даже сидя во главе стола, он умудряется выглядеть неприметно, как бы предоставляя происходящему – происходить, а себе отводя скромную роль наблюдателя. Он похож на молодого человека из прошлого столетия. На этакого состоятельного, или даже очень богатого, имеющего влияние в своей сфере мажора-профи, который, впрочем, успешно прячется под образом хорошо воспитанного скромного программиста.

Коротко стриженные темные волосы, серые внимательные глаза (но это внимание – приглушенное, мягкое, не настаивающее), чуть приподнятые уголки губ – как бы намек на готовность приветливо улыбнуться в ответ на любой сторонний взгляд, остановившийся на этом лице намеренно или случайно. Однако и это впечатление обманчиво: расцветать в улыбках доктор как раз таки не спешит. Хватит с вас и приподнятых уголков.

Внешность доктора Голева комфортна. Да, именно так Альба описала бы ее одним словом. Комфортна. А если бы рисовала его портрет, взяла бы сепию, даже всего один оттенок сепии – жженую умбру. Кое-где сгущала бы ее чуть сильнее, кое-где растушевывала бы до полупрозрачной дымки, но ничего лишнего, никаких посторонних цветовых вкраплений. И – линии. Плавные, волнообразно скругленные линии, перетекающие одна в другую. Ничего резкого, внезапно обрывающегося, царапающего восприятие. Замкнутая система.

Сидящая по левую руку от него Натэлла Наильевна – это, конечно, нечто глянцевито-зеленое, чешуйчатое. Неприятное.

Доктор Ларри – малиновый. Большая малиновая клякса в фиолетовый горох.

Фадей – медно-красный. Ирвин – янтарный. Закария – молочный шоколад.

Что же касается бывших контуров, то ни у одного из них не было определенного цвета. Каждый представлял собой буйство красок, аляпистый цветовой хаос. Масло, акрил, акварель… Каждый фонтанировал радугами и взрывался фейерверками в ночном небе, ликовал и вопил о своем триумфе. В какой-то момент Альба подумала, что просто так это все не кончится. Что всем этим людям надо срочно приложить к чему-то свою энергию, пока она, энергия, сама их к чему-нибудь не приложит. Не заставит, например, залюбить друг друга до смерти, или разобрать особняк доктора Голева на кирпичики – памятные сувениры об этом дне, или рвануть через лес в какой-нибудь модный столичный клуб. Бежать, правда, далековато, больше ста километров, так ведь бешеной собаке семь верст не крюк.

Словно в подтверждение Альбиных мыслей, чья-то нога коснулась под столом ее ноги, интимно скользнула вверх по подъему голени. Альба вздрогнула и в замешательстве подняла глаза на сидевшего напротив Модеста. Моди Биг смотрел на нее с самодовольной сальной ухмылочкой. Встретив взгляд, нахально подмигнул:

– Подумать только, какая шикарная бэйба пряталась у тебя внутри!

– В тебе тоже сидел вон какой мачо! – не растерялась Альба, но ногу все-таки отодвинула.

– Может, прогуляемся после обеда? – продолжал клеиться Модест. – Когда ты последний раз гуляла по лесу с мачо?

Моди разве что не облизывался.

Альба поежилась:

– Да нет, спасибо. Дай мне для начала прийти в себя. Я… я еще не привыкла к этому телу.

– К этому телу! – передразнил Модест. – Прямо как в ужастике про пересадку мозгов. А?! Ха-ха!! Вот сейчас – р-раз! – как замкнет в этих мозгах что-нибудь, а мы и насладиться не успели… Может, не будем время терять, воспользуемся по-быстрому? А-ха-ха-ха! А?!

Поздно вечером Натэлла Наильевна нашла Голева в его привычном месте – в одной из оконных ниш на веранде Башни. Силуэт доктора четко вырисовывался на полотне джутовой занавески и был похож на силуэт замечтавшегося студента.

Натэлла Наильевна помнила времена, когда он и был им, студентом лечфака, кадыкастым, смешливым, жутко похотливым (особенно в первые месяцы их романа) Сашкой Голевым. Времена ушли, того мальчишки давно уже нет, а силуэт – остался. Вот он – сидит, залитый лунным светом, прекрасный, тонкий, словно какой-нибудь юноша-анимэ из популярных у школьников сериалов, и медитирует на подсвеченный фонарями ближний лес.

– Кх, – привлекла к себе внимание Натэлла Наильевна.

– Не спится, Наташ? – не оборачиваясь, отозвался доктор Голев из своего укрытия.