Группа
Шрифт:
Он бубнил не умолкая, как заведенный, а из-под маски струились слезы.
Оказалось, что бездна полна слез. Теперь она опрокинулась – и это было совсем не плохо. Это было… хорошо. Хорошо.
Здание, в котором обосновался Центр доктора Голева, стояло особняком, в некотором отдалении от прочих корпусов клиники, и действительно напоминало особняк – роскошный и одновременно по-деловому строгий, лаконичный, с незатейливой, но приятной взгляду архитектурой: две полусферы, большая и малая, и вырастающий из середины конус башни. Малая полусфера, окрашенная в мягкий, сливочный оттенок белого, выступала вперед из полусферы большой, словно выдвинутая из комода полка. Это была рабочая часть здания. Полусфера крупнее радовала глаз приятным сочетанием
Сегодня всем обитателям корпуса предстоял особенный, важный день. Семеро из них («Шестеро, все еще только шестеро», – напомнил себе Алекс Голев, прохаживаясь по залитой солнцем веранде Башни и готовясь к встрече) только что вернулись домой, в свое обычное состояние сознания, с которым они растождествили себя год назад. «Растождествили»… Слово-то какое! Не выговоришь. Спасибо Ларику – это все его бредовые идеи. Сам доктор Голев предпочел бы милую сердцу «гипнотонию» – термин, изобретенный им когда-то очень давно, на заре карьеры. Однако Ларри, этот брызжущий идеями поэт от нейролингвистики, сумел убедить его, что для проекта нужно создать новый, особый сленг. Этакий язык посвященных. Язык, который делал бы каждого участника не просто подопытным кроликом, а – полноправным членом команды, почти героем. Аргонавтом, погруженным в пучины мифа.
Доктор Ларри с его неправильным крольчачьим прикусом, проступающим иногда, в минуты особого воодушевления, сквозь искусно преображенную дантистом улыбку, и сам был похож на героя – на Багза Банни из допотопного диснеевского мультфильма. Не хватало только морковки, которую он мог бы ловко и непринужденно потачивать во время беседы.
«Ну какие из них аргонавты? – пытался отмахиваться доктор Голев. – Скорее уж куклы на веревочках. Сомнамбулы, движимые чужой волей. Как личности они исчезнут – останутся только оболочки, внешние контуры этих личностей…»
«Контуры, говоришь?.. А что, как вариант неплохо! Контуры…»
На том и остановились.
Мозг, живущий в режиме гипнотонии, подобен космическому кораблю, управляемому автопилотом. Блокируются все центры, связанные с мышлением, исключается возможность спонтанной рефлексии и пассивного «наблюдающего» присутствия; остается чисто технический интеллект: дышать; поглощать и переваривать пищу; опорожнять мочевой пузырь и кишечник; избегать столкновения с предметами на своем пути; инициировать и координировать движения в соответствии с полученными от оператора командами. Проще говоря, делать все, что велит оператор. Словно игрушка на голосовом управлении.
Говорит оператор: «Беги!» – и знай себе перебирай ногами по беговой дорожке, до тех пор пока оператор, глянув на показатели напульсника, не скажет: «Стой!»
Говорит оператор: «Ешь!» – и поглощай себе всякие полезные и правильно приготовленные продукты: ровно столько, сколько нужно, чтобы бежать дальше. Или крутить педали. Или делать жим. Или, шагая рядом со своим оператором по аллеям парка, впитывать кожей благодатные и целительные солнечные лучи.
Время идет, ты становишься лучше, стройнее, сильнее, и тебе это абсолютно ничего не стоит! Никаких волевых усилий. Никаких нервных клеток, сгоревших вместе с калориями, а то и вместо них. Никаких срывов, отбрасывающих далеко назад и обнуляющих все с таким трудом давшиеся достижения…
Ничего этого нет. Ты просто засыпаешь – и просыпаешься через год. Обновленным, здоровым, бодрым и полным сил. С новыми пищевыми привычками. С новыми потребностями в физической активности, «привитыми» организму.
Ты просыпаешься – и начинаешь жить.
Как, например, вот он. Этот рослый красавец-атлет в серых спортивных брюках и облегающей торс футболке, вышагнувший из лифта рука об руку со своим оператором. Модест Китаев. Номер Один.
Или вот как она – появившаяся минутой позже юная красотка с озорным блеском в глазах. Глядя на нее, невозможно поверить, что еще год назад это грациозное создание страдало ожирением третьей степени и не могло перебраться без посторонней помощи через порог собственной квартиры.
Номер Два, Альба Малюр.Или как этот девятнадцатилетний мальчишка… Да, теперь уже видно, что именно мальчишка, а не бесполое слизнеподобное существо в мешковатом худи и бесформенных мятых джинсах. Номер Три. Митя Клоков. Тот самый парень, которого родная бабка продержала взаперти шестнадцать лет, спасая от надвигающегося конца света. Чем она там его кормила – календарь майя умалчивает, но когда подростка наконец нашли, извлечь его наружу из «бункера» оказалось не так-то просто…
А что вы скажете о Номере Четвертом, Одиссее Крашенникове? Перемены, произошедшие с ним, просто разительны! Подумать только: год назад это был совершенно раздавленный, потерянный для мира человек. Человек-развалина с погасшими глазами и ворохом старых фотографий в слимбуке. Мог ли кто-нибудь предположить, что этот самый человек, едва проснувшись, первым же делом заявит о своем желании немедленно отправиться в Акапулько – а может быть, в Касабланку, – побросает вещи в чемодан и будет таков?
Жаль, конечно, что Одиссей не посчитал нужным увидеться с группой перед своим отбытием в Аддис-Абебу, но – таков его выбор. Не будем судить его слишком строго. Обретенный вкус к жизни толкнул его на этот поступок…
Или, может, сказать им правду? Они ведь все равно рано или поздно ее узнают. А не узнают, так почувствуют. Почувствуют – и забеспокоятся: почему им солгали? что вытекает из этой лжи? насколько случившееся с Одиссеем опасно и не значит ли это, что нечто подобное могло произойти с каждым из них? А что, если вероятность проснуться в одно прекрасное утро таким все еще существует? А что, если… За полвека практики доктор Голев слишком хорошо успел изучить людей, чтобы понимать, что люди в первую очередь – животные. Чуткие, тревожные, нацеленные на выживание зверьки.
Люди – они ведь почти как кошки. Вы согласны со мной, о прекрасная Андреа? Выглядите просто потрясающе… Думаю, кошки будут единственными, кто узнает вас в новом обличье, моя дорогая. В новом теле, в новом возрасте, в новом платье… С этим новым повеселевшим взглядом и приподнятыми уголками губ. (Три часа позитивного гримасничанья в день, плюс немного пластической хирургии – и кислая физиономия с оплывшими щеками и дряблым зобом превращается в жизнерадостное, скорое на улыбку, моложавое личико.) Все ваши двадцать кошек будут в полном восторге!
Листиана, Фадей – вы просто великолепны! Можете не стесняясь держаться за руки, друзья мои.
Арсений – нет слов! Реинкарнация Брэда Питта!
Я сражен. Я сам не ожидал такого результата. Давайте-ка все обнимемся!
Участники в сопровождении своих операторов появлялись в полукруглом зале веранды и выстраивались вдоль стены поодаль друг от друга – там, где каждого из них просили остановиться. Вертели головами, стараясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь шоры «сумрака», висевшие у каждого на уровне глаз, и на всякий случай растягивали губы в приветливо-настороженных, выжидательных улыбках.
Наконец все собрались.
Доктор Голев спрыгнул с подоконника, на котором сидел до этого, побалтывая ногами и потягивая кофе из чашечки.
– Всем здравствуйте, – буднично сказал он. – Можете снять ваши маски и посмотреть друг на друга.
Этот день навсегда остался в памяти у Андреа как череда потрясений, накатывающих, словно волны, попеременно и внахлест, перекрывая и усиливая друг друга. Все было очень, очень ярко. Все: ее отражение в зеркале; тонкокостная молодая красота рук, вытянутых перед лицом и жадно, ненасытно рассматриваемых; длинные тонкие пальцы с ухоженными ногтями; ее тело, такое… подвижное, готовое вспорхнуть и вылететь из комнаты, покружившись под потолком, словно в сказочной истории про Питера Пэна и Венди; преображенные, счастливые лица других участников, их радостные возгласы взаимного узнавания, взрывы хохота, поцелуи, слезы и рыдания на груди у своих операторов и у доктора Голева, который каждому раскрывал объятия с видом комической и потому совершенно не обидной обреченности…