Грусть улыбается искренне

Всё вокруг смеялось и звенело ложками. Весёлыми ритмами орал телевизор, кувыркаясь на ковре, играла и кричала ребятня.

— Мой тост за здоровье! — мама Бекира подняла бокал. — Пусть никогда не болеют дети.

Игриво звякнули бокалы и стаканчики с соком.

— За здоровье, — вторили Тим-Тим и Тамара. Колька, разомлев от вкусного ужина, начал развязно клеиться к Ольге. Яна зыркнула на них с завистью, поскольку её Шпала, вместо того чтобы флиртовать, никак не мог расстаться с вилкой.

Разгорячённая ребятня, счастливая, что их в честь праздника не отправили спать, устроила стрельбу мандариновыми косточками.

— Стоп-стоп, — вмешалась Алевтина Фёдоровна и, выйдя из-за стола, подошла к деткам. — А вы знаете, что Дед Мороз не принесёт подарков тем, кто не расскажет стишок! Кто начнёт? Кто знает стишки про Новый год и зиму?

— Я! — нестройным хором отозвались ребятки.

— Я расскажу! — Бекир всех растолкал и вышел на середину зала. Аудитория притихла в ожидании.

— Утром кот принёс на лапах Первый снег, первый снег! Он имеет вкус и запах! Первый снег, первый снег!

— громко, почти криком, делая ударения на каждом слоге, начал мальчик.

— А снегом-то и не пахнет, — расхохотались за столом.

Воодушевлённые малыши кинулись декламировать следом за Бекиром: громко, чётко, весело. Мамочки и Тимофеевич с Тамарой за столом внимательно слушали, Колька засыпал, а Шпала с Яной, зажав рты, прыскали смехом от нелепостей детской дикции.

Виктор с умилением улыбался, вспоминая школьные утренники и то, как сам он, одетый в костюм медведя, громко кричал: «Кто меня разбудил?!» И как пел песенку, которую репетировал с бабушкой, и как танцевал, и как краснощёкий Дед Мороз желал всем здоровья, счастья, крепкой дружбы, любви и понимания. Парень взял со стола два наполненных соком бокала, один дал Инге и тихо-тихо, чтобы слышать могли только он и она, произнёс:

— А мой тост будет за любовь.

Девушка, не сводя глаз с Виктора, легко звякнула бокальчиком.

— Ой! Что ж это!? — как умалишённый, завопил Тимофеевич. — Кто канал переключил?! Мы ж пропустили поздравление президента! Куранты бьют! Скорее!

Все всполошились, повскакивали с мест, Тим-Тим схватился за шампанское. Хлопнула пробка, и врач стал разливать напиток родителям.

— Бом! — прогремели куранты первый раз.

— Болезные! — перекрикивал галдёж Шпала. — Кому сладкой воды!?

— С Новым го-о-о-о-одом! — верещали девчонки.

Малышня прыгала, в сумятице напяливая кофточки. Телевизор выдавал магический звон.

— Скорее в холл! Салют смотреть! — кричал Бекир.

— С Новым годом! Ур-а-а-а!

Дети понеслись в коридор.

— Сейчас будет салют! — все вопили и носились, как умалишённые, едва не снося двери. — Скорее!

Витька следом не ринулся. Он погасил свет в игровой и задержал Ингу у выхода.

— Постой.

Она хоть и удивилась, но послушалась.

Стекло вздрогнуло. За окном шарахнули первые ракеты.

Сначала тихие, а затем переходящие в настоящие военные залпы. Тихая ночь взорвалась салютом, и даже небо посветлело, встречая молодой год.

Залпы, точно усиливающаяся гроза, стихийно нарастали и заставляли содрогаться стёкла, душу, сердце. Витя чувствовал, как всё гремит у него внутри, как учащается пульс, дыхание.

— Инга, — он нервно схватил девушку за руки. — Что с тобой творится? Скажи, что у тебя за секреты? Что ты мне обещала рассказать?! Ты обещала!

— Обещала, — она чудаковато и взволнованно улыбнулась. — Помнишь, ты приходил на веранду, мы стояли у окна почти так же, как сейчас, близко. И мне тогда хотелось… чтобы стекло исчезло, а я могла бы… — девушка запнулась и сделала шаг вперёд. Виктор дрожащими руками обхватил её. Инга посмотрела в его карие глаза, как и в тот вечер, точно заглядывая в самую душу, а потом трепетно коснулась губ. Просто, осторожно, пугливо и неумело, но с такой нежностью и лаской, что Витька ощутил неистовую дрожь во всём теле, будто он марионетка, у которой срезали нити. Парень задышал быстрее, он боялся пошевелиться и открыть глаза, точно всё это могло исчезнуть, как предрассветный сон.

Девушка, затаив дыхание, лихорадочно отвела взгляд. В совсем ещё детских глазах красной нитью светилась обречённость: открылась, призналась, поздно. Нельзя уже вернуться к истокам и заставить себя сдержаться, не показывать чувств, сохранить дружбу… Теперь последнее слово, решающее её судьбу, за ним, за Виктором: ответит взаимностью или станет избегать дальнейших встреч? Попытается забыть, замять, сделать вид, что ничего не было?

Конечно, он ничего забывать не собирался, глядя в эти растерянные и перепуганные глаза, не знающие, чем закончится её бестолковый, отчаянный порыв, не знающие, куда деваться, если он не ответит, не улыбнётся, уйдёт, испугается…

Он запустил руку в её волосы и мягко поцеловал девушку в губы, потом в щёчку, курносый носик, глаза.

— Не дрожи так, не дрожи. Хочешь, чтобы я сказал это? Скажу. Люблю.

Не отвечая, она просто прижалась к Витиной груди.

— Ты всегда будешь меня помнить?

— Ну что за глупые вопросы? Я о тебе не забываю ни на секунду, — Виктор ещё раз поцеловал её.

Инга… Это было всё, что сейчас для него реально существовало. Лёгкая, как самая настоящая принцесса, красивая и беззаветно любящая. За окном цветными взрывами полыхал весь город. Парень завидовал сам себе и знал, что в эту секунду ему мог бы позавидовать каждый. Любой человек ведь явно или втайне мечтает по-настоящему любить и быть любимым, дарить нежность… и стоя в новогоднюю ночь в пустой полутёмной комнатке, понимать, что в мире попросту не существует большего счастья.

Где сейчас его экс-друзья — Лика, Лёшка? Пляшут пьяные и накурившиеся в клубе? А известно ли им вообще, что можно чувствовать себя самым ликующе радостным, не выпив ни грамма, а будучи хмельным от любви, просто неумело говоря «Люблю», глядя в глаза самой прекрасной на земле девушки.

После торжеств уставшая и тихая больница готовилась беспробудно проспать первые часы молодого, только наступившего года. Усталый, засыпал и весь город. И весь мир.

Тишина, спокойная, нежно-таинственная, висела за окном.

Спали даже сквозняки, не тревожа куцую шторочку в Витькиной палате. Свет был погашен в каждом окошке больницы. А над опьяневшим от шампанского и счастья городом реяло алое, пропитанное дымом от фейерверков зарево.

— Что-то я совсем замотался, — шепотом оправдывался парень. — Инг, садись, не стесняйся. Ты, наверное, устала за целый день. Я сам еле держусь. Кстати, у меня кое-что есть для тебя, — он полез в тумбочку.

— У меня для тебя тоже, — Инга присела на Витькину койку, и бледный свет усталого месяца слегка осветил загадочные черты её лица. — Держи.