Грустное кино

5

Эпизод с касбой был расписан на шесть дней съемки, и Анджела присутствовала почти во всех сценах. Исключения составляли фрагменты монтажа с разными случаями и впечатлениями из ее детства на виргинской табачной плантации, На роль отца Борис с Тони решили пригласить почтенного, имеющего многочисленные награды Эндрю Стонингтона. величественного патриарха с Дальнего Юга дней минувших; на роль матери, естественно, никто не подходил так, как сама великая Луиза Ларкин. Чтобы изобразить Анджелу юной девочкой – в ряде сцен, где представлялась ее жизнь между восемью и двенадцатью годами, – они прибегли к услугами разносторонней и совершенно прелестной Дженнифер Джинс, более известной близким друзьям как Дженни Джинс, а еще более близким друзьям как Секси Джинс. Хотя она вполне сносно сходила за восьмилетку и идеально за двенадцатилетку, на самом деле Дженнифер было восемнадцать. В этом потребовалось удостовериться без всяких сомнений, прежде чем Сид ее подписал.

– Морти, мы с этой злоебучей девчонкой точно в тюрьму сядем, если я хоть что-то в этом понимаю! Она же долбаный ребенок, долбаного Христа ради! Ты на сто процентов уверен, что этой бляди уже восемнадцать?! Я не хочу получить по мозгам каким-нибудь долбаным актом о правах человека и даже не поебаться! Ни под каким соусом, блин!

– Богом клянусь, Сид, – сказал Морт, торжественно поднимая руку. – Я же тебе говорю – я ее свидетельство о рождении видел. Если тебе этого недостаточно, то я получил письменное подтверждение от ее предков – они говорят, что ей железно восемнадцать. Еще они как следует врубаются, что мы тут типа взрослую картину снимаем.

Сид, вконец обалдевая, опустил голову на ладони.

– Типа взрослую картину, говоришь? А я думаю, мы тут все в тюрьму сядем – вот, Морти, что я думаю.

Однако самая драматическая встреча с мисс Джинс выпала Тони Сандерсу.

– Господи еби его Иисусе, – прохрипел он, приковыляв к краю съемочной площадки, где Борис сидел и делал заметки. – Блин, ты просто должен глянуть на то, что за чудо там во втором трейлере отрывается. Там, блин, восьмилетний ребенок крутит мастырки из гашиша потолще твоих сигар. – Качая головой, Тони рухнул в кресло. – И это, папаша, такой охуительный динамит, что я ебу.

Увидев сценариста так капитально удолбанным, Борис рассмеялся.

– Мальчик или девочка?

– Кто? Ребенок? Да девочка, блин, фантастическая восьмилетняя девочка! Знаешь, которая Анджелу в детстве играет? Короче, мы должны были со сценарием поработать, ну и я просто в гримерку вошел… а там, блин, рок на полную мощь ревет, «Джекки Кей и Пластиковые Сердца»… и эта коза сидит там одна, пялится в зеркало и громадный косяк смолит. «Хочешь дернуть?» – спрашивает… блин, школьница, но заебистая какая-то, врубись… а потом говорит: «То есть, если ты типа, не из ФБР». Короче, я сел там и удолбался.

– Но не потрахался? – спросил Борис.

– Нет, блин, но врубись… в какой-то момент я спрашиваю, нет ли там чего-нибудь выпить, а она говорит: «Нет, деточка, я не пью». А я говорю: «Да знаю я, что ты не пьешь, – я просто подумал, что твой менеджер, или твоя мамаша, или еще кто-нибудь…» А она улыбается и говорит: «Может, я вместо этого вон тот твой косяк подергаю?» Восемь лет от роду, как тебе? Короче, блин, я так окосел, что только и выдал ей: «Чего? Ты чего сказала?» А она мне в ответ: «Ты что, тупой? Хуй, говорю, тебе пососать, минет сделать, такие, типа, дела?» Вот это, блин, Б., вот это меня вконец обломало. Не помню, когда я хоть раз в жизни отказывался, чтобы мне хуй пососали, но восьмилетка же, блин… не знаю, может, я малость старомодный… тринадцать, двенадцать там – классно… может, даже одиннадцать… или десять, блин, если у нее хоть соски есть – в смысле, хоть какая-то грудь… но тут же вообще ничего… то есть, блин, кому охота ебать телку совсем без сисек? Это же какая-то блядская педерастия получается, верно? То есть это вроде как пацана ебать, так?

– Но ведь она просто хотела устроить тебе небольшой отсос, – напомнил ему Борис, – и сиськи никакого отношения к этому не имеют, разве не так?

Тони хмыкнул, вздохнул и закрыл лицо ладонями. Потом в отчаянии замотал головой.

– Да знаю я, знаю… я уже об этом думал… это все гашиш злоебучий… я от него, Б., вконец охуел… со всем, блин, не соображал, что делал…

Борис сделал большие глаза, потом исполнил подъем бровей из мыльной оперы – удивленно-возмущенная смесь, а потом громогласно вопросил: – Да ну?

Но все это, ясное дело, с удолбанным 'Гони было совершенно впустую. Сценарист гримасничал, словно в мучительном непонимании, плотно зажмуривая глаза, скрипя зубами, мотая головой, и в конце концов выдавил:

– Блин… ты не врубаешься – эта блядская наркота все мои злоебучие моральные критериирасхуярила!

6

Фабула эпизода с касбой была сама простота – Анджела, или «мисс Мод», как она именовалась в сценарии, была сказочно богатой и предельно придурочной светловолосой американской красоткой, которая купила себе роскошный дом в Марокко, где наслаждалась бесконечной чередой здоровенных африканских негров. В этот материал позднее предстояло вставить образы из ее детства – предположительно иллюстрирующие то, как она развила в себе столь ненасытный аппетит, или, если точнее, почему она остановилась именно на этом методе доведения до белого каления своего папаши.

Сценарий требовал четырех отдельных любовных сцен, полных и в высшей степени детальных. Вдобавок – в порядке указания на всю серьезность размаха и объема активности дамы – туда предстояло вмонтировать фрагменты, представляющие примерно две дюжины ее черных любовников, трахающих ее в различных позах. Несколько таких фрагментов требовали от нее «радостного буйства» сразу с двумя-тремя. D'enouement– то есть финал – представлял собой разновидность ronde etrordinaire [26] ,которому Гони дал название «Круглые сутки», заявив, что реально наблюдал такое в Гамбурге. Там предстояло задействовать Анджелу и еще четырех участников – двое целовали каждую из ее грудей, еще один целовал рот, а четвертый обрабатывал своим членом ее идеальное влагалище. Как только тот, что занимался влагалищем, достигал оргазма, все четверо перемещались, как в игре «стулья с музыкой», в новые положения, причем по часовой стрелке. К тому времени как первый участник снова прибывал к влагалищу, его член опять стоял и был наготове. Таким образом, по крайней мере теоретически, rondeмогла продолжаться неопределенное время – и использование монтажа с быстрым наплывом должно было дать великолепный эффект.

26

Сумасшедшей пляски (фр.).

– Я тут вот о чем подумал, – сказал Тони, пока они работали над сценарием в кабинете у Бориса. – Ты уже Анджелу выебал?

Борис, набросав композицию мизансцены, теперь держал ее на расстоянии вытянутой руки и с прищуром разглядывал.

– Нет, приятель, у меня слишком много других забот на уме. – Борис смял набросок и взял новый лист бумаги. – А кроме того, – добавил он, – я не уверен, что у меня есть глаза.

– Гм. – Тони развернул смятую бумажку и внимательно на нее посмотрел. – Не помню, говорил я об этом или нет, – осторожно сообщил он, – но я с ней пару раз этим занимался.

– В самом деле? – отозвался Борис, выказывая вежливый интерес, но продолжая работать над композицией.

– Ага, на «Марии Антуанетте», в ее гримерке. Один раз при полном ее параде – знаешь, большая кринолиновая юбка, еще штук восемь нижних, высокие сапожки с застежками, жуткий парик, короче, весь прикид, чертовски причудливо.

– И как оно?

– Ну-у… – Тони проявлял какую-то странную нерешительность, – вообще-то славно, – сказал он, но почти разочарованно. – Я хочу сказать, сама мысль о том, чтобы выебать Анджелу Стерлинг… ну, это вроде как удача подвалила, верно? То есть даже если это плохо, это хорошо.

– Как ты себе такое представляешь?

– Ну, тогда это по крайней мере тебе жить не мешает – ты ее выебал и можешь про это забыть. Понимаешь, о чем я?

– Гм. – Борис взял набросок и прищурился, разглядывая его.

– Тело у нее классное, – продолжал Тони, словно оправдываясь, – и она, ну… знаешь, вовсю работает… то есть, пиздой аж к потолку устремляется и по-настоящему тебе поддает! Я хочу сказать, приятель, крепко у нее получается… и тот старый захват типа ножницы… корчится… стонет… кусается… царапает тебе спину… всякие странные нежности бормочет… знаешь, все эти страстные дела.