Грустный мотив
Шрифт:
– Я ведь не часто лезу с нежностями.
– Я пошел. Пока!
– Погоди! Я с тобой.
Они выбрались с безлюдной, сладко пахнувшей стройки и побрели по осенним улицам к Черному Чарльзу. На Лиственничной улице минут пятнадцать стояли смотрели, как два гневных пожарника снимали с высокого дерева котенка-подростка. Какая-то тетя в японском кимоно противным рассерженным голосом давала указания. Дети послушали ее, поглядели на пожарников и, не сговариваясь, стали болеть за кошку. И она не подкачала. Она вдруг спрыгнула с верхней ветки, шлепнулась прямо на голову одному из пожарников
– Позвоним у двери, - сказал Радфорд.
– Сегодня нельзя войти просто так.
– Ладно.
Радфорд позвонил, и дверь отворил сам Черный Чарльз - он не только не спал, он был даже побрит. Пегги тут же доложила:
– Ты сказал, чтоб мы сегодня не приходили, но Радфорду захотелось.
– Входите-входите, - сердечно пригласил их Черный Чарльз. Он вовсе не сердился.
Радфорд с Пегги, смущаясь, последовали за ним, ища глазами гостя.
– У меня племянница в гостях, дочка сестры, - сказал Черный Чарльз. Приехала с матерью из Флориды.
– Она играет на рояле?
– спросил Радфорд.
– Она поет, малыш, она поет.
– А почему шторы спущены?
– спросила Пегги.
– Почему ты не поднял шторы, Чарльз?
– Я там стряпаю на кухне. А вы бы, ребятки, вот взяли и помогли шторы поднять, - сказал Черный Чарльз и снова скрылся на кухне.
Ребята разошлись в разные концы зала и стали двигаться навстречу друг другу, впуская в окна дневной свет. Они больше не смущались. Мысль о госте уже не тревожила их. Если сегодня у Черного Чарльза и находится кто-то посторонний, то это всего лишь племянница - можно сказать, никто.
Но тут Радфорд дошел до рояля и от неожиданности замер. За роялем кто-то сидел и смотрел на него. Он нечаянно выпустил шнур, и штора сразу подлетела кверху, пошуршала там и только потом замерла.
– И изрек Господь: "Да будет свет", - проговорила взрослая девушка, сидевшая на Чарльзовом месте за роялем. Она была такая же черная, как Чарльз.
– Вот так-то, братец, - заключила она примирительно.
На ней было желтое платье и желтая лента в волосах. Впущенный Радфордом солнечный свет упал на ее левую руку - она отбивала что-то медленное и очень прочувствованное на деревянной крышке рояля. В другой руке между длинными, изящными пальцами Она держала тлеющий окурок. Она была некрасивая девушка.
– Я шторы поднимаю, - произнес наконец Радфорд.
– Вижу, - сказала девушка.
– У тебя это хорошо получается.
Она улыбнулась.
Подошла Пегги.
– Здравствуйте, - сказала она и заложила руки за спину.
– Здравствуйте и вы, - ответила девушка; ногой она, Радфорд заметил, тоже что-то отстукивала.
– Мы сюда часто приходим, - сказала Пегги.
– Мы с Чарльзом самые лучшие друзья.
– О, вот это здорово, - проговорила девушка и подмигнула Радфорду.
Из кухни вышел Черный Чарльз, на ходу вытирая о полотенце свои большие красивые руки.
– Лида-Луиза, - обратился он к
девушке, - это мои друзья, мистер Радфорд и мисс Маргарет.– Потом повернулся к детям: - А это дочка сестры моей мисс Лида-Луиза Джонс.
– Мы знакомы, - сказала его племянница.
– Мы встречались у лорда Плюшезада. На прошлой неделе мы вот с ним, - она кивнула в сторону Радфорда, - играли в маджонг на веранде.
– Может, споешь что-нибудь ребяткам?
– предложил Чарльз.
Лида-Луиза не отозвалась. Она смотрела на Пегги.
– У вас с ним любовь?
– спросила она.
– Нет, - быстро ответил Радфорд.
– Да, - сказала Пегги.
– А почему тебе так нравится этот мальчик?
– Лида-Луиза спрашивала Пегги.
– Не знаю, - ответила Пегги.
– Мне нравится, как он стоит в классе у доски.
Такой ответ показался Радфорду возмутительным, но траурные глаза Лиды-Луизы ухватили его и вместе с ним устремились вдаль. Она спросила у Черного Чарльза:
– Дядя, ты слыхал, что говорит эта малютка Маргарет?
– Нет. А что она сказала?
– Черный Чарльз поднял крышку рояля и искал что-то на струнах - может, сигареты, а может, пробку от соусницы.
– Она говорит, что она любит вот этого мальчика, потому что ей нравится, как он стоит в классе у доски.
– Правда?
– Черный Чарльз высвободил голову из-под крышки рояля. Спой ребятишкам что-нибудь, Лида-Луиза.
– Ладно. Какую песню они любят?.. Кто, интересно, стянул мои сигареты? Они все время лежали возле меня.
– Ты слишком много куришь. Ни в чем меры не знаешь. Пой лучше, сказал ей дядя. Он уже сидел за роялем.
– Спой им "Никто меня не любит".
– Эта песня не для детей.
– Эти дети любят такие песни.
– Тогда ладно, - сказала Лида-Луиза. Она поднялась и стала у рояля сбоку. Она была высокого роста. Радфорд и Пегги уже сидели на полу, им пришлось сильно задрать головы.
– Какой ключ тебе?
Лида-Луиза пожала плечами.
– Да любой, все равно, - сказала она и подмигнула детям.
– Зеленый будет лучше всего, подойдет к моим туфлям.
Черный Чарльз взял аккорд, и голос его племянницы влился в него, проскользнув между нот. Она пела "Никто меня не любит". Когда она кончила, у Радфорда по спине бегали мурашки. Кулак Пегги оказался в кармане его куртки. Он не почувствовал, как она его туда засунула, и не стал говорить, чтоб она его вынула.
Теперь, годы спустя, Радфорд, сбиваясь, все старался мне втолковать, что голос Лиды-Луизы описать невозможно, пока я не сказал ему, что у меня есть почти все ее пластинки и я сам это знаю. Но, между прочим, сделать попытку, пожалуй, все-таки стоит.
Голос у Лиды-Луизы был сильный и мягкий. На каждой ноте она по-своему чуть детонировала. Она нежно и ласково раздирала вам душу. Говоря, что голос Лиды-Луизы невозможно описать, Радфорд, вероятно, имел в виду, что его ни с чем нельзя сопоставить. И в этом он прав.
Покончив с "Никто меня не любит", Лида-Луиза нагнулась и подобрала сигареты, валявшиеся под стулом, на котором сидел ее дядя.
– Ах вот вы где были, - сказала она и закурила.
Дети глядели на нее как завороженные.