Грязь. Сборник

– «О, Рама!» сможет дать, наверное, стульев 10–15, хостел стульев 10, но кто их оттуда потащит? По два стула в руке, минимум десять человек, через весь Невский…

– Антон!

– Потом знакомые могут подвезти на метро, тут рядом…

– Антон!

Цвет отвлекся и повернулся на настойчивые возгласы Николая. Тот стоял у открытой нараспашку комнаты:

– Там, – сказал поэт и показал на дверной проем.

Цвет нахмурил лоб и медленно подошел. Вся комната была заставлена старыми деревянными стульями до самого потолка.

– Ха-ха! – громко рассмеялся Антон, постучал Николая по плечу и добавил. – А теперь выносите.

И был таков.

В десять часов он покинул здание, пообещав вернутся к полудню.

А потом отключили свет.

В итоге, в три часа дня всех собравшихся и постоянно пребывающих интересовал только один вопрос: «А где Цвет?» и где свет? Только зачинщик всего этого мог прийти и железной рукой навести порядок. А пока все пребывало в хаосе. Декорации сменяли друг друга с пугающей скоростью, девушки-художники выносили морские пейзажи, но через минуту музыканты Цвета во главе с Машей убирали их, пытаясь расставить на импровизированной сцене свои усилители и динамики. Бек в это время пытался записать все подготовленные номера и систематизировать их, но постоянно сбивался из-за «этих активных, не сидящих на месте людей» и начинал опрашивать всех заново.

В четыре часа в зал влетел Цвет, схватился за голову и начал бегать по кругу, то ли давая указания, то ли злопыхая и громко удивляясь. Но шум стоял такой, что лишь немногие его заметили. До представления оставалось три часа.

А с приходом Цвета дали и свет.

Антон и Даня судорожно пытались разобраться в нескольких десятках заявленных сценок. В итоге Берк махнул рукой и пошел двигать декорации. В это время Николай Зарёв уже несколько часов пытался украсить парадные залы. Но кто-то постоянно доносил новые вещи, атрибуты, одежды и замысел приходилось переделывать. Вешая на стену новогоднюю гирлянду с помощью скотча, Николай заметил вошедшего через распахнутые двери Антона, который молча сел на стул и опустил руки.

– Всё по плану?

Цвет поднял глаза на друга и помахал бумажкой:

– Вот план. И в нем такая мама-анархия, не менее анархичная, чем сейчас та в главном зале. И что-то мне стало страшно.

Зарёв вдохнул, оставил наполовину висящую гирлянду в покое, положил скотч на пол и подошел к другу.

– Ну, давай разбираться.

Они вместе взялись за листок, по очереди читая вслух каждый пункт.

– Смотри, начнем со стихов, допустим, Машиных, моих, Златоусцева… кто там еще… А Игнатьева, допустим, оставим на потом. Лучше начинать с чего-то легкого, в некоторой степени комедийного и постепенно подходить к тяжеловесам-трагикам. Так… А танцевальные объединим с песнями… Как у нас много танцующих, да мы можем целый бал устроить!.

Этот спокойный и уверенный тон Зарёва, будто решающего обыкновенную школьную задачку, приободрил Антона. Ему стало даже немного стыдно за свой упаднический настрой.

– А вообще, нужно смотреть по факту. Пошли смотреть номера – подытожил Коля.

Цвет хотел было его поблагодарить, но в этот момент за стеной раздался неимоверный грохот, который моментально стих. Друзья, опрокинув стул, ринулись в главный зал. Все стояли по краям помещения и изумленными глазами смотрели в центр.

– Да что такое… – прошептал Антон, всплеснув руками.

Старинная тяжелая люстра, провисевшая более века и за своё существование особо не привлекавшая ничьего внимания, рухнула именно сейчас. Потемневшая, в несколько ярусов, проведшая уже несколько десятилетий без ламп, она лежала огромным камнем на чахнущей с каждым часом тропке, ведущей к великолепному дебюту наших героев.

– Так… Ну-ка, взяли! – резво скомандовал Цвет, подходя к люстре и засучивая рукава.

– Стой!

Зарёв встал у него на пути.

– Это будет нашим центром. Фонтаном, вокруг которого всё будет происходить.

Он оперся одной ногой на нижний ярус люстры, как охотник, вставший на свою добычу для памятного снимка. Откинул в сторону руку и начал громко декламировать стихи:

Вот и зима наступила,

А мы всё не верим.

Едем в поезде, чувствуя сырость.

Откуда ей взяться

В металлических коробах

На чугунных колесах?

Мы не знаем.

Ноябрь быстро прошёл,

Как всегда.

Была ли осень

В наших местах?

Под толщей снега

Не верится в лето.

Стук колёс,

Монотонный и мерный –

Это всё, что мы слышим

На протяжении года.

Столько знаем об этих краях,

Вон там речка, холмы,

Слева – город.

На лыжах самое то.

Никто не взял лыжи?

Может, санки достанем?

Покатаемся с горки.

Ах, и санок здесь нет,

Только двери и чай

В гранёных стаканах.

Печально, печально,

Останемся тут.

Нам не верится,

Что наступила зима.

Ладно, в конце месяца выйдем!

Насладимся природой, свободой

От мерного стука колёс.

А поезд наш едет

Всё вперед и вперед.

Мы всю жизнь пассажиры

Непонятных дорог.

Он опустил руку и улыбнулся: все стояли также на своих местах и смотрели на него в полной тишине.

– Зачаровывает, правда? – уверенно сказал Николай и посмотрел на Цвета.

Тот закивал головой и захлопал первым. Окружающие подхватили, и общее оцепенение наконец-то спало: работа закипела вновь.

Полтора часа усиленных репетиций, восклицаний Цвета «Всё не так и всё не то!», его размашистые «дирижёрские» движения руками, беспрерывные зачеркивания и переписывания последовательности номеров, воодушевляющие речи Зарёва, советы, эффектные прыжки и появления – всё ради того, чтобы выступающие знали, как зажечь глаза зрителей; он постоянно начинал говорить стихами и благодарил всех и каждого за это чудесный вечер. Два друга ходили вокруг «сцены», неосознанно держа между собой дистанцию и действия, подобно инь и янь: каждый со своих полюсов, со своей энергетикой, к которой никто не мог остаться равнодушным.

А тем временем город надел вечернюю мантию, пестрящую миллионами огней торопящихся машин и неспешных ресторанов. Музеи закрываются, старинные дворцы остаются в молчаливой темноте. Пришло время зрелищ.

Даня Берк сидел за столом в парадной и продавал билеты. На другой стороне помещения стоял очень серьезный человек в сером пальто и скрещенными на груди руками; он был посланником Министерства культуры и зорко следил за продажей цветастых бумажечек. В тот вечер он должен был стать самым настоящим инспектором мероприятия: проверить сцену, закулисье, присутствовать в зале во время представления и оценивать происходящее с точки зрения господствующей в те годы морали. Но в те годы на этом нельзя было сделать хоть какие-то деньги: цензура, ранее властвующая безраздельно, была наглухо забита под полы редакций, местами – закопана без оказания каких-либо почестей, а «Тропик Рака» стоял в каждом уважающем себя книжном магазине. Так на что жаловаться, за что штрафовать? Если что и произойдет, то это будет очень громко и не ускользнет от внимания министерства. Потому человек в сером пальто покинул здание с последним проданным билетом, изъяв необходимый по закону процент от выручки.