Грюнвальдская битва

Обманутый вероломством горожан Торуня и Гданьска, Владислав, король польский, возвратился из Гневкова в Юнивладиславию. Во исполнение же обета, которым он перед великой битвой обязался посетить познанский монастырь в честь святейшего таинства, король прибыл из Юнивладиславии через Стшельно и Квецишов в Тшемешно; оттуда, идя уже пешком из благоговения к богу и святому Адальберту, прибыл в Гнезно. Из Гнезно он прибыл в Победиски, а отсюда опять пешком совершил путь до Познани в монастырь Тела Христова. Прибыв туда в понедельник (24/XI), накануне дня святой Екатерины, и проведя там три дня, король выполнил обряды и обет с великим благочестием; затем он возвратился теми же местами, как и пришел в Юнивладиславию, чтобы своим присутствием защищать Польское королевство от врагов, и новым призывом поднял на прусский поход земли Великой Польши, а также Серадзскую, Ленчицкую, Куявскую и Добжинскую. Когда по его повелению собралось в Юнивладиславии войско названных земель, король отправляет его в Померанию, поставив во главе Сендзивоя из Остророга, познанского воеводу. Вступив в нее, войско завоевывает город Нове, опустошает и сжигает его; затем проходит вдоль и поперек всю Померанию, овладевая вражескими, а также отпавшими замками и городами, опустошая ее пожарами и грабежами, и, прежде чем враги собрали силы для сражения, нагруженное взятой у врагов добычей, невредимым возвращается домой. Но так как обе стороны, утомленные ведением войны зимой, жаждали отдыха, то решено было заключить перемирие. Хотя посланный для заключения перемирия в Торунь Петр Шафранец, краковский подкоморий, не мог его осуществить, однако он назначает и определяет свидание короля и магистра для установления перемирия в городе Рацёнже в день зачатия пресвятой девы Марии (7/XII).

СЦИБОРИЙ ИЗ СЦИБОЖИЦ, СОВЕРШИВ ВТОРЖЕНИЕ В ПОЛЬШУ ПО ПРИКАЗАНИЮ ВЕНГЕРСКОГО КОРОЛЯ, СЖЕГ ГОРОД СТАРЫЙ САНДЕЦ, ПРЕДМЕСТЬЕ НОВОГО САНДЕЦА И НЕСКОЛЬКО СЕЛЕНИЙ. ПОТЕРЯВ БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ СВОЕГО ВОЙСКА, ОН ЕДВА УСПЕВАЕТ БЕЖАТЬ В ВЕНГРИЮ.

В это же время Сциборий из Сцибожиц, семиградский воевода, с двенадцатью хоругвями войск Сигизмунда, короля Венгрии, собранных из чехов, моравов и австрийцев (венгры же, памятуя о союзе с поляками, который для них был как бы священным и вечным, [346] не давали ни понудить, ни уговорить себя взяться за оружие), вступает в пределы королевства Польского через Срамовицы, так как королевские отряды, охранявшие Новый Сандец, наскучив долгим бездействием, разошлись по своим домам. Предав огню и разграбив город Старый Сандец, а также предместье Нового Сандеца с несколькими селениями, он быстрым ходом идет обратно в Венгрию через реку Попрот на Мушину по гористой и трудной дороге. Сигизмунд же, король венгерский, поручил Сциборию сделать вторжение в королевство Польское, чтобы иметь возможность заявить, что за сорок тысяч флоринов, полученных от магистра и Ордена, он выполнил свое обязательство об объявлении войны королю и Польскому королевству, а также чтобы показать магистру и Ордену, которые усиленно подстрекали его к защите их и к враждебным действиям против Польского королевства, что он исполнил обещание, отправив против Польского королевства двенадцать хоругвей. Королевское же войско, оставленное оберегать границы королевства, не стерпело этого оскорбления и обиды; собравшись, оно стало стремительно преследовать Сцибория и его войско. В венгерском войске были следующие начальники: Сциборий, епископ агриенский, и его брат; [347] в королевском же: Спытек Ярославский с хоругвью собственных рыцарей, Ян Щекоцкий, каштелян люблинский, [348] Ян Валах из Хмельника и другие. Настигнув Сцибория, когда он уже перешел Альпы, [349] около Бардзейова, поляки нападают на него и на его войско, хотя намного их сильнейшее. Некоторое время велась ожесточенная битва, и так как множество имело перевес над малочисленностью, то поляки стали уже помышлять о бегстве, однако Каспар Бохунек и Далибор, стоявшие во главе отрядов, возобновив сражение в нескольких местах, удержали их от постыдного бегства. Итак, после возобновления битвы Сциборий, несмотря на то, что превосходил поляков численностью и силой, был, в конце концов, разбит и разгромлен и бежал в Бардзейов, а войско его большей частью было взято в плен или перебито.

346

Длугош имеет в виду договор, заключенный в 1397 г., срок которого истекал в 1413 г.

347

Т. е. Сциборий из Сцибожиц и Томас, епископ эгерский, со своим братом (см. выше, прим. 18).

348

Ян из Щекоцин занимал эту должность в 1410-1432 гг.

349

Точнее — Карпаты.

ДОСТОПАМЯТНОЕ ПОРАЖЕНИЕ ЛИВОНСКИХ РЫЦАРЕЙ, ПРИШЕДШИХ НА ПОМОЩЬ МАГИСТРУ ПРУССИИ.

В субботу, накануне праздника святого апостола Андрея (9/XI), Владислав, король польский, покинув Юнивладиславию, в воскресенье (10/XII) прибыл в Брест. [350] В то время, как он там находился, произошла вторая славная для него и знаменитая победа над крестоносцами. Магистр Ливонии Герман фон Виткиншенк с сильным и многочисленным войском, набранным из различных народностей, прибыл в Пруссию на помощь магистру прусскому. Послав всю силу своего войска в Голуб, чтобы легче было с близкого расстояния нападать на Добжинскую землю, сам магистр с немногими прибыл в Мариенбург. Узнав об этом, начальники королевских отрядов, помещенных для охраны в Бобровниках и Рыпине, выводят рыцарей из обоих замков и собирают незначительный отряд; предводительство и распоряжение им принимает на себя Добеслав Пухала, знатный рыцарь герба Венява, и неустрашимо ведет его на Голуб, зная, что там стоит много врагов. По прибытии туда Добеслав Пухала, расположив засаду в подходящем месте, посылает отряд рыцарей к городским воротам, чтобы причинить врагам урон и угнать скот. В то время как поляки угоняли все вышедшее из города на пастбище стадо, производя при этом опустошения и поджоги, сильное числом и доблестью войско ливонских рыцарей в блестящих доспехах, выскочив из города; стало преследовать польский отряд, сделавший вид, что он испуган и бежит, пока не достиг самого места засады. Королевское же войско, немедленно выступив из засады и ринувшись с тыла, убивает, теснит и опрокидывает врагов. Ибо вражеское войско, охваченное сильным страхом, не оказывает никакого сопротивления, а немедленно обращается в беспорядочное бегство, спеша возвратиться в город, преследуемое по пятам королевским войском. Не меньший трепет царит в городе и на стенах, так что горожане запирают ворота из опасения, как бы вместе с побежденными не ворвались в город и победители, хотя из защитников и половина еще не успела войти в город. Многие из врагов падают, теснимые в бегстве поляками, и сталкиваются друг с другом. В самих воротах, наконец, поднялась еще более сильная давка, и так как люди теснили друг друга, стараясь пройти раньше, то бегство врагов задерживалось и упавших гибло все больше; поэтому большая половина ливонского войска, отрезанная от входа в город, охотно сдалась в плен королевским отрядам, даже умоляя об этом, хотя по численности вчетверо превосходила поляков.

350

Брест — позднее Брест-Куявский.

Таким образом попадает в плен много братьев Ордена и знатных рыцарей, и королевские рыцари связанными уводят их, сняв с них доспехи. Едва можно поверить, что пленных было вчетверо больше, чем взявших их в плен; несчастье до такой степени лишило пораженных страхом всякого соображения, что они не смогли как следует распознать ни малочисленности врагов, ни своей многочисленности.

Ведь враги и до и после поражения были во власти заблуждения, будто в лесах и рощах скрывается другое, главное королевское войско, сопровождающее тот отряд, который взял их в плен; обманутые этим, они и обратились в бегство и сдавались по собственному побуждению в плен. Поэтому, когда королевские воины вели их в Рыпин, они настойчиво допытывались у ведших их, где находится главное королевское войско и следует ли оно за ними. Королевские же воины, помня об опасности со стороны пленных, если скажут правду, утверждали, что сильное главное войско все время сопровождало и сопровождает их на близком расстоянии, но по некоторым основаниям еще не показывается; держа пленных в страхе такими выдумками, поляки приводят их в Рыпин. И только тогда, заключив пленников в оковы, они признаются, что большего королевского войска, чем то, которое нанесло им поражение и привело их связанными, не было. Услышав это, пленные разражаются жалобными рыданиями и слезами, громко заявляя, что только из-за неправой войны, на которую они пошли, их постигла столь жалкая участь и что меч божьей кары за нечестивые войны поразил их, раз такая ничтожная малость взяла верх над таким их множеством; ведь можно было еще и у ворот города Голуба и после, когда их вели, распознав свою многочисленность и малое количество врагов, перебить их. Затем из Рыпина всех пленных привели в Брест на показ королю Владиславу. Последний, по совершении благодарений богу за дарованную столь великую милость, заключил в башни всех рыцарей и братьев Ордена, а также всех куршей, [351] которые считались людьми ненадежными; прочих же военных людей, обязав их клятвой, отпустил под простое обещание явиться в срок.

351

Курши — в оригинале «cursones», одно из латышских племен, население позднейшей Курляндии (совр. Курземе в Латвийской ССР).

КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ ПОСЛЕ ПЕРЕГОВОРОВ С МАГИСТРОМ ПРУССИИ В РАЦЁНЖЕ, ЗАКЛЮЧИВ С ПРУССАКАМИ ПЕРЕМИРИЕ НА ОДИН МЕСЯЦ, ПОКИДАЕТ ПРУССИЮ.

Выехав из Бреста в день зачатия пресвятой девы Марии, Владислав, король польский, прибыл (19/XII) в Рацёнж для свидания с магистром Пруссии. [352] Когда и магистр Пруссии Генрих фон Плауэн прибыл туда в сопровождении Эбергарда, епископа вюрцбургского, и большой свиты графов и рыцарей, то был любезно принят Владиславом, королем польским, приглашен со всей своей свитой на обед и почтен великолепным угощением. Во время обеда упомянутый магистр Генрих, перейдя с королем Владиславом на более откровенную речь, имел с ним следующую беседу: «Сиятельнейший король, — сказал он, — бог и судьба трижды подряд предоставляли тебе удобнейший случай, но ты не сумел им воспользоваться, когда ты легко мог бы захватить замок Мариенбург и овладеть навсегда землями Ордена. Первый был тогда, когда ты в великой сече разбил моего предшественника, магистра Пруссии Ульриха, и истребил все его войско; ведь если бы на другой день ты послал на осаду Мариенбургского замка несколько хоругвей, то он сразу подчинился бы твоей власти, так как в нем стояло весьма малое, слабое и ненадежное войско. Второй случай был, если бы, взяв город Мариенбург, ты предпринял приступ замка; ведь через пролом со стороны Вислы и замка, вследствие смятения еще не заделанный нами, твои воины могли бы ворваться в замок. Третий мог бы иметь место, если бы ты продолжил осаду замка еще только на пятнадцать дней; ибо мы до такой степени страдали от недостатка пищи и от голода, что у нас на все множество воинов, защитников замка, было только два живых барана и три окорока свинины; сверх того, из-за отсутствия хлеба мы сильно страдали от поносной болезни, так что были бы не в состоянии вынести осады, если бы ты упорно ее продолжал».

352

Длугош ошибается в дате съезда. Съезд состоялся, очевидно, между 10 и 13 декабря.

Король же Владислав ответил: «Ничего не может случиться с людьми без соизволения бога, правящего миром по своему промыслу», — и обед кончился. Затем на следующий день велись различные переговоры об установлении перемирия. Но так как заключить его не смогли, то, прекратив свидание, король Владислав вернулся в Брест, а магистр Пруссии Генрих — в Торунь; однако после новых переговоров при посредстве краковского подкомория Петра Шафранца было установлено перемирие сроком только на один месяц. [353] По заключении его Владислав, король польский, уехал из Бреста и через Пшедец, Ленчицу и Лович прибыл в Выскитки, где его встретили и приняли с большой любовью и почетом князь Мазовии Земовит, его супруга Александра, сестра короля, с пятью сыновьями: Земовитом, Владиславом, Александром, Тройденом и Казимиром.

353

По другим источникам переговоры о перемирии начались еще в ноябре (Possilge. Chronik, стр. 324), а заключено оно было 7 декабря. По условиям перемирия военные действия прекращались на срок с 14 декабря 1410 по 11 января 1411 г.

Через четыре дня, которые он посвятил охоте на зверей, король, выехав из Выскиток через Осухов, Бендков и Стромец, прибыл в Едльню и справил там праздник рождества Христова.

Этот год был достопамятен великим поражением крестоносцев не только для поляков, но и для соседей их, как друзей, так и врагов, так как была укрощена и доблесть их и гордыня. И день славы ежегодно празднуется еще и по причине многих других побед, одержанных поляками над ними же под Короновым, Тухолей и Голубом, и над войском Сигизмунда, короля Венгрии, под Бардзейовом.

ГОД ГОСПОДЕНЬ 1411

КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ, ВСТРЕЧЕННЫЙ В ОПАТОВЕ КОРОЛЕВОЙ, СВОЕЙ СУПРУГОЙ, И БОЛЬШИМ ЧИСЛОМ ПЛЕННЫХ, ВОЗВРАЩАЕТСЯ С ВОЙСКОМ В ПРУССИЮ.

Справив праздник рождества Христова в Едльне, Владислав, король польский, в субботу, в день святого евангелиста Иоанна (26/XII), выехал оттуда и, направив свой путь через Ильжу и Кунов, прибыл в Опатов; сюда уже ранее приехала королева Анна, чтобы первой встретить своего господина, короля и победителя по его возвращении, сопровождаемая большим числом пленных; последние, явившись в Краков в день святого Мартина (11/XI), теперь были отосланы к королю. Назначив им другой срок явки, король выехал из Опатова и через Лагов и Кельцы прибыл в Радошицы. Отпраздновав там день богоявления (6/I), он отправил королеву Анну в Краков, сам же, намереваясь снова выступить в прусский поход, через Сулейов, Пабианицы и Ленчицу приехал в день святого Марцелла (16/I) в Брест, куда уже стеклось по его повелению войско с земель всего королевства Польского. Позднее прибыл сюда со своим литовским войском и великий князь Литвы Александр, с которым король Владислав в день обращения святого Павла (25/I) соединил войска у Старой Владиславии. Следуя мнению своих советников, Владислав, король польский, перешел реку Вислу, которая от сильного мороза стала и не требовала переправы и которую перешло уже много сотен польских повозок; затем король решил было опустошить прусские земли грабежами и пожарами и обложить город Торунь, где заперся магистр Пруссии со своим войском. Оставив, однако, это решение, хотя и здравое, король по настоянию великого князя Александра, более склонного к миру, чем к войне, принял взамен другое. Двинувшись из Владиславии на Пшипуст, а оттуда, построив войско в боевом порядке и заведя его в бор, отстоявший в одной миле от Рацёнжа, король расположил стан в упомянутом бору у протекавшей там реки, чтобы у войска было достаточно дров для костров; на этом месте стояли до дня очищения (2/II). Тем временем, однако, на острове близ Торуня по установлении перемирия советники обеих сторон начали переговоры о вечном мире.

ВО ВРЕМЯ ПЕРЕГОВОРОВ О МИРЕ ЯНУШ БЖОЗОГЛОВЫЙ УГОНЯЕТ БОЛЬШОЕ ЧИСЛО ВРАЖЕСКИХ КОНЕЙ В БЫДГОЩЬ.

Случилось так, что пока на Торуньском острове велись переговоры о вечном мире, срок установленного перемирия кончился и был продлен советниками обеих сторон еще до его истечения. [354]

Между тем Януш Бжозогловый, полагая, что прежнее перемирие окончилось, а новое еще не заключено, и узнав от разведчиков, что породистые кони магистра Пруссии и его наемных рыцарей заперты в предстенном строении замка Панова, отправляется туда из Быдгощи всего с сорока рыцарями; переправившись у Сольца через реку Вислу, которая уже вскрылась, и прибыв туда, он взламывает предстенное помещение, которое во время перемирия охранялось менее тщательно, захватывает и уводит большое множество породистых коней, принадлежавших магистру и его наемным рыцарям; затем, поджегши строение, гонит табун благородных коней к Висле. Наемные рыцари из Торуня, узнав об ущербе, нанесенном магистру и им, собравшись большой толпой, стали его преследовать. Тот, чтобы ускользнуть от погони преследователей, велит своим идти вперед с табуном коней и переправиться через Вислу; сам же всего с двенадцатью воинами, то оказывая сопротивление, то притворяясь бегущим, долго обманывал врагов, которые опасались, что он ведет их в засаду, пока не достиг лодок, ожидавших его прибытия. Только, когда они уселись в лодки, преследователи впервые освободились от страха и всячески старались на него напасть, но он, оторвавшись от них, невредимым ускользнул в Быдгощь, нагруженный добычей, ибо завладел целиком всеми захваченными у Панова конями магистра и его наемных рыцарей. Это причинило большое огорчение магистру Пруссии Генриху фон Плауэну, так как он подвергся столь постыдному и нашумевшему нападению и от такого слабого врага получил столь сильный ущерб.

354

Срок перемирия (см. 1410 г., прим. 192) истек 11 января, и оно было тотчас же продлено до захода солнца 14 января.

КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ ПО СОВЕТУ АЛЕКСАНДРА, ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ЛИТОВСКОГО, ЗАКЛЮЧАЕТ ПОЗОРНЫЙ И ПАГУБНЫЙ ДЛЯ ПОЛЯКОВ ВЕЧНЫЙ МИР С ПРУССАКАМИ.

После различных переговоров о вечном мире, которые велись через советников той и другой стороны на Торуньском острове, стараниями Александра, великого князя Литовского (князь больше всего стремился только к воссоединению своего Литовского княжества и к возвращению себе Самагитской земли, которой лишили его крестоносцы), был заключен, утвержден и подписан мир на условиях, для Польского королевства несправедливых и невыгодных. Главные условия этого мира состояли в следующем: король польский возвращает магистру и Ордену все захваченные по праву войны замки на землях Пруссии и покидает их; король освобождает также и отпускает на волю всех людей магистра и Ордена, захваченных в каких бы то ни было сражениях; магистр и Орден выплачивают Владиславу, королю польскому, и его королевству в текущем году в три срока, а именно к празднику святого Иоанна Крестителя (24/IX), к празднику святого Михаила (29/VII), к празднику святого Мартина (11/XI), сто тысяч коп больших пражских грошей, хотя король Владислав мог бы потребовать сто тысяч только за одних пленных; Самагитская земля должна оставаться за великим княжеством Литовским, но после смерти польского короля Владислава и великого князя литовского Александра подлежит возвращению магистру прусскому и Ордену крестоносцев; все это пространно излагается в статьях заключенного тогда договора о вечном мире. [355] Удивительно, однако, что при самом заключении тогда этого вечного мира ни Владислав, король польский, ни Витовт, великий князь литовский, ни кто-либо иной не счел обидой Польскому королевству отторжение его земель, возвращение которых тогда же могло бы воспоследовать; кроме самого королевства, скорбевшего об утрате своих исконных земель, возвращение которых предлагалось во время осады замка Мариенбурга, никто не почувствовал этого. Ведь Владислав, король польский, вовсе не был одушевлен заботой о возвращении земель своего королевства Польского, именно Померанской, Кульмской и Михаловской, и пренебрег предложением, добровольно сделанным ему во время осады замка Мариенбурга, а при заключении этого мирного договора упустил его из виду: король считал заодно с Александром, великим князем литовским, достаточным, если великое княжество Литовское достигнет воссоединения, хотя бы Польское королевство, о котором следовало подумать в первую очередь и больше всего, и было бы при этом урезано. И хотя польские советники понимали, что это усечение огромно, однако они не осмеливались высказаться против этого условия мира, чтобы не оскорбить короля и великого князя. Итак, вследствие исключительно неразумного решения как короля, так и князя и советников, великолепная и достопамятная грюнвальдская победа сошла на нет и обратилась почти что в насмешку; ведь она не принесла никакой выгоды королевству Польскому, но больше пользы великому княжеству Литовскому.

355

Из других условий мирного договора следует отметить, что Добжинская земля оставлялась за Польшей, но Поморье, земли Хелминская и Михаловская — за Орденом, а вопрос о спорных пограничных замках Сантоке и Дрезденко передавался на рассмотрение комиссии из 12 человек, выдвигаемых королем и магистром, а если она не сумеет разрешить его, то на суд папы.

ПОСЛЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ МИРНОГО ДОГОВОРА МЕЖДУ ПОЛЯКАМИ И ПРУССАКАМИ КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ ОТПУСКАЕТ ПЛЕННЫХ ПРИ УСЛОВИИ, ЧТО ГЕНРИХ, МАГИСТР ПРУССКИЙ, ВЫПЛАТИТ ЕМУ СТО ТЫСЯЧ КОП БОЛЬШИХ ПРАЖСКИХ ГРОШЕЙ; А ТАКЖЕ ВЫНОСИТСЯ РЕШЕНИЕ РЫЦАРСКОГО СУДА О СПОРЕ МЕЖДУ ПОЛЬСКИМИ И ПРУССКИМИ РЫЦАРЯМИ.

После того, как между Владиславом, королем Польши, Александром, великим князем Литвы, и их государствами и владениями, с одной стороны, и магистром и Орденом прусским — с другой, был заключен и письменно скреплен договор о вечном мире, Генрих фон Плауэн, магистр прусский, прибыл лично в сопровождении пышной и избранной свиты к Владиславу, королю польскому; магистр встретился с названным польским королем Владиславом и братом его Александром, великим князем литовским, имевшими при себе большие отряды рыцарей, на равнине, где был поставлен королевский шатер, напротив Злоторыи. Здесь статьи о вечном мире были определены, приняты и утверждены и заверены приложением рук. Итак, Владислав, король Польши, обещает магистру Пруссии, что возвратит в определенные сроки занятые именем его светлости замки и города в Пруссии; он отпустит также из плена всех пленных, при условии, однако, если магистром и Орденом уплачено будет ему сто тысяч коп пражских грошей. Генрих же, магистр прусский, обязуется в свою очередь уплатить королю Владиславу и его Польскому королевству сто тысяч коп грошей, в чем поручительство берут на себя знатнейшие из пленных, обязываясь возвратиться в плен, если случится небрежность в выплате. По выполнении законным порядком этого и многих других дел магистр Пруссии Генрих предложил в личный дар королю польскому Владиславу двенадцать серебряных кубков, все позолоченные, прекрасной работы; Владислав же, польский король, отвечая взаимностью, вручил ему несколько шуб [356] на собольем меху. На этом собрании выступил некий немецкий наемный рыцарь крестоносцев с обвинением против Миколая Повалы из Тенчова, утверждая, будто в битве под Короновым он одолел и взял его в плен, но что тот, не слишком памятуя о своей чести, пренебрег явиться к нему, согласно данному им обязательству. Так как Миколай Повала отрицал это и предлагал представить свои оправдания, дело было передано рыцарскому суду. Когда суд, избранный из многих рыцарей того и другого стана, открыл заседание, немец-истец, повторив свою жалобу и настойчиво утверждая, что он одолел и пленил Миколая Повалу, требовал, чтобы судьи отдали его ему и вынудили признаться в своем пленении. Миколай же Повала, чтобы одолеть своего противника-немца его же оружием и словами, спрашивает у него, есть ли у него какое-либо доказательство или вещь, украшение, которым он мог бы убедить, что его дерзкое утверждение истинно. «Да, есть», — говорит истец и, не медля, предъявляет судьям жемчужную повязку, которую, как было известно, во время битвы Миколай Повала носил на голове. «Вот, — сказал немец, — то украшение, которое я с тебя сорвал, одолев и пленив тебя». Тогда Миколай Повала, сильно обрадованный, что его противник попался туда, куда он желал, говорит: «У народов, судьи, был и есть обычай, соблюдающийся издавна и до наших времен, а именно, что когда сражающиеся во время рыцарских действий, состязаний, сражении роняют повязки, украшения и подобные знаки благородства, их имеют обыкновение хватать и красть не люди рыцарского звания и занятые сражением, каким хочет казаться этот вот, но грабители, негодяи и подлейшие люди. Следовательно, предъявленное моим противником украшение не только не подтверждает, что я был побежден, но изобличает противника в том, что, оставив бой, он вместе с другими того же рода людьми, которым корысть, а не рыцарство в заботу, занялся собиранием оброненных знаков отличия. Ибо если бы он одолел и пленил меня, он представил бы на ваш суд другие доказательства победы, подобающие рыцарям, а не грабителям». Судьи, тщательно рассмотрев заявление истца и возражение ответчика, согласным приговором объявляют, что Миколай Повала, королевский рыцарь, не был захвачен в плен и не был обязан явиться, и освобождают его от притязаний истца. И даже прусские судьи преследуют последнего такими упреками: «Если бы ты послушался наших советов, когда мы отговаривали тебя от этого спорного суда, то ты избавился бы от оскорблений, во всеуслышание излитых на тебя противником. Понимаешь ли ты теперь, куда завело тебя твое легкомыслие, когда ты пренебрег нашими советами? Ведь противник с великой для себя честью вверг тебя в тяжкий позор и, поразив тебя твоим же мечом, оставил тебя поверженным и опозоренным».

356

Длугош употребил здесь польское слово schubas.