Губин
Шрифт:
"Свекровь",- подумал я
У двери погреба Биркина отдала ей ключи и неспешно, колыхая полными грудями, оправляя рубаху, всё сползавшую с круглых и крутых плеч, подошла ко мне, говоря:
– Подворотню надо вынуть, пусть грязь на улицу текет. Весь двор залили. Запах-то какой... Крыса, никак? Ой, батюшки, сколько пакости!..
Лицо у нее было усталое, в глазницах темные пятна, а глаза горят сухо, как у человека, не спавшего всю ночь. Было еще свежо, но на висках ее блеетел пот. И плечи у нее были тяжелые, сырые, как недопе-ченый хлеб, чуть прихваченный жаром, покрытый
– Калитку отопри! Тут... нищая, старушка хромая придет... кликни меня... меня - Надежду Ивановну, слышишь?
Из колодца донеслось:
– Кто говорит?
– Хозяйка...
– Надежда - э-эх-ма! Мне бы с ней пару словечек...
– Что он кричит?
– спросила женщина, с усилием приподнимая темные, чуть намеченные брови, и хотела наклониться к срубу, но я неожиданно для себя сказал:
– Видел он, как ты ночью шла...
– Что-о?
Она выпрямилась, побагровев до плеч, быстро прижав полные руки ко грудям, широко открыв потемневшие глаза, и вдруг спутанно, торопливо зашептала, бледнея и странно умаляясь, оседая к земле, точно перекисшее тесто.
– Что он видел-то, господи? Нет... Голубчик,- придет хромая - не пускай! Скажи - не надо, не могу, нельзя - я тебе целковенький... господи!
Снизу все громче и сердитей ползли крики Губина, но я слышал только захлебывающийся шёпот женщины, видя, как ее лицо - полное и розовое осунулось, посерело, темные губы, вздрагивая, мешают говорить, а в глазах застыл жалостный собачий страх.
Но вдруг она приподняла плечи, подобралась вся и, смигнув страх, тихо и внятно сказала:
– Ничего не надо... Пускай...
Покачнулась и пошла прочь, шагая мелко, точно ноги у нее были связаны,- шла она раздражающе тихо, покорно и точно слепая.
– Тащи!
– выл Губин.
Когда я вытащил его, он - мокрый, синий от холода - стал прыгать по двору, ругаясь и размахивая руками.
– Это - как же? Я кричу, кричу...
– Сказал я Надежде, что ты видел ее.
Он подпрыгнул ко мне, злой.
– Кто тебе велел?
– Сказал, что тебе приснилось, будто она садом в баню шла...
– Что-о? Что такое?
Голоногий, тающий грязью, он смотрел на меня, хлопая глазами, его неприятное лицо стало смешно, глупо.
– Смотри - если ты мужу ее скажешь, то я так и буду говорить, что ты во сне видел всё это...
– Зачем?
– растерянно воскликнул Губин, но - вдруг пришел в себя и, широко улыбаясь, тихонько спросил:
– Сколько дала?
Я стал объяснять ему, что мне жалко женщину, боюсь, что братья изувечат ее и что не следует ее выдавать,- Губин сначала не верил мне, но потом задумался и сказал:
– Неправильно всё это: лучше взять деньги за правду, чем за обман. Сбиваешь ты меня, парень... Наняли они меня колодец чистить, а я бы им в ту же цену - всё вычистил... это мне удовольствие!
Он снова разозлился, греясь, бегает вокруг сруба и бормочет:
– Как ты можешь мешаться в чужие дела? Али ты здешний?
Разыгрался сухой, жаркий день, но - небо мутное, точно пропылилось летней пылью до самых глубин, и на багровый, без
лучей, шар солнца можно смотреть не мигая, как на луну.– Я тебя ввел к делу, работой обрадовал, а ты мне...
За воротами, играя селезенкой, тяжело скачет лошадь, вот она поравнялась с домом Биркиных, и кто-то хрипло кричит:
– Лес занялся - эй!
Хлопнула рама окна, и тотчас же двор наполнился шумной, бестолковой суетой: из кухни выкатилась усатая баба, за нею - встрепанный, полуодетый Иона, из окна высунулась лысая, красная голова Петра.
– Запрягайте скорей, батюшки!
– кричал он плачущим голосом.
Губин уже вывел на двор жирную рыжую лошадь, Иона выкатил легкую бричку, Надежда - с крыльца - говорила ему:
– Иди, оденься сперва...
Баба распахнула ворота - прихрамывая и ведя на поводу взмыленную лошадь, во двор вошел маленький мужичок, в красной рубахе, и веселым голосом заговорил:
– У двух местах зачалось,- от порубки и от могилы...
Все окружили его, охая и ахая, только Губин ловко и быстро запрягал лошадь, ни на кого не глядя, говоря мне сквозь зубы:
– Дождались... несчастный народ...
В воротах явилась нищая, воровато прищурила глаза и запела:
– Го-осподи Ису-усе...
– Бог подаст, бог подаст!
– испуганно махая руками, крикнула Надежда, побледнев.- Тут - несчастье, лес загорелся... после приходи!
Вдруг Петр, стоявший в окне, заполняя его, покачнулся назад в глубь комнаты и исчез, а на месте его явилась женщина, презрительно говоря:
– Что - настиг господь? Обормоты, лентяи...
Ее волосы, седые на висках, были прикрыты шёлковой головкой, шёлк отливал на солнце, и голова казалась железной. На ее лице, иконописном и точно закопченном дымом, двумя пятнами блестели никогда не виданные мною синие глаза без зрачков.
– Али я вам не говорила, что просеку от могилы шире надо было вырубать, шайтаны...
Над маленьким острым носом женщины лежала глубокая морщина, и из нее к серебряным вискам расходились густые брови. Стало странно тихо, только лошадь шлепала копытом по грязи, а из окна непрерывно истекал густой, почти мужской голос, презрительно укоряя.
"Вот она - свекровь!" - подумал я.
Губин кончил запрягать и сказал Ионе тоном старшего:
– Ступай оденься, чучело...
Когда Биркины съехали со двора, а за ними, взва-лившись на потную лошадь, ускакал верховой,- женщина исчезла, но пустое окно стало как будто чернее, чем было прежде. Шлепая по лужам босыми ногами, Губин затворил ворота, мельком взглянул на меня и сказал:
– Ну, начнем... чего там!
– Яков!
– густо позвали из дома.
Он вытянулся, как солдат.
– Поди-ко сюда...
Губин пошел ко крыльцу, четко топая ногами. Надежда, стоявшая на верхней ступени, повернулась боком к нему, неприятно сморщив лицо, а потом поманила меня к себе, тихонько кивая головою:
– Что он говорит, Яков-то?
– Ругает меня.
– За что?
– За то, что я сказал тебе...
Она тяжко вздохнула.
– Ах - смутьян! И чего ему надо?