Гудериан

Накануне войны Гудериан находился в гуще всепоглощающей борьбы, и тот факт, что он был в числе последних, кто мог бы учуять зло и угрозу, исходившие от Гитлера, менее всего бросается в глаза. Фатальному убеждению Гудериана, что Гитлера следует спасать от некомпетентности его собственного верховного главнокомандования, способствовали не только искажение Гитлером истинного положения дел, но и антагонизм начальства, их враждебное отношение к нему с 1939 по 1941 гг. Легко критиковать Гудериана за то, что тот упорствовал в своих попытках просветить фюрера, после того как в 1942 году, наконец понял, с кем имеет дело. В этом контексте необходимо учесть, что положение Гитлера не допускало никакой критики в его адрес, и указать, что если в 1943 году и оставалась какая-то надежда на перемены, то ее реализация была возможна лишь путем косвенных действий внутри системы, а не прямыми действиями извне. Провал попытки свержения режима в 1944 г. подтверждает эту точку зрения. Гитлер беззастенчиво эксплуатировал лояльность Гудериана, не давая ничего взамен.

Именно в отношениях с главой государства и правящей элитой, в которую входили некоторые очень талантливые люди, и обнаружились существенные изъяны в характере Гудериана, в определенной степени противоречащие наиболее взыскательным требованиям Уэйвелла. Как и Уэйвеллу, Гудериану не удалось установить удовлетворительные рабочие отношения со своим политическим шефом. Конечно, для Уэйвелла, риск, связанный с этим, был гораздо меньшим: когда он резко, хотя и безуспешно, выступил против Черчилля, то поставил под угрозу лишь собственную карьеру. Гудериан же рисковал своей жизнью и жизнями членов своей семьи. Именно в свете того факта, что оппозиция Гитлеру, особенно в последние дни войны, могла повлечь за собой фатальные последствия и не принести ни малейшей пользы, и следует рассматривать политическую позицию Гудериана, которую он занимал в последние годы.

Гудериан, несомненно, был очень искушен и дальновиден в военных делах, что являлось результатом почти исключительного военного образования. В политике он тоже разбирался прекрасно, что доказывает его поведение в критические моменты карьеры. И все же нельзя утверждать, что Гудериан обладал врожденным политическим нюхом, характерным для таких политически ориентированных военачальников, как, например, фон Шлейхер и фон Рейхенау.

Часто Гудериан не мог уловить признаков приближающихся перемен, не мог, как говорили о фон Рейхенау, «услышать шум растущей травы». Не то чтобы Шлейхер или Рейхенау, помогавшие нацистам укреплять их власть, могли безошибочно читать будущее, но они хотя бы распознавали опасности, таящиеся в нацизме, и принимали меры, пусть даже запоздалые и неадекватные, для их обуздания. Гудериан же, наоборот, доверчиво следовал за официальной линией и делал это слишком долго – не просчитав последствия. Иронично то, что он, сформулировавший радикально эффективные военные планы, был склонен к восприятию радикально пагубных политических идей. Готовность встать на сторону экстремистов в прибалтийских государствах в 1919 году, поддержка нацистской программы в середине 30-х, согласие с гитлеровскими догмами и дипломатическими уловками носят на себе печать поверхностности в понимании политических мотиваций и их значения. Следует, однако, добавить, что Гудериан – всего лишь один из многих в Германии и за ее пределами, кого Гитлеру удалось провести. И хотя у него уже вошло в привычку выступать против взглядов в области военного искусства, противоречащих его собственным, случаи, когда он распознал бы и отверг отвратительную в политическом отношении идею, очень редки.

Было бы ошибочно полагать, что германские офицеры закрывали глаза на то, что происходит за воротами казарм. В генеральном штабе квалифицированные специалисты регулярно выступали с лекциями по важнейшим вопросам. Система рухнула, потому что многие видные интеллектуалы бежали из страны либо пожертвовали своей идейной независимостью и честностью, поменяв их на нацистскую идеологию ради личного выживания. Непредвзятую объективную диссертацию невозможно было написать в то время, когда наиболее талантливые представители всех профессий замолчали или искажали свои взгляды и суждения. Явная слабость диссидентов, проявленная в момент становления нацизма, во многом способствовала скатыванию Германии в пропасть угодливой беспринципности и конформизма. Гудериан, рядовые сотрудники генерального штаба и простой народ оказались беззащитными перед разлагающим влиянием зла, особенно в политическом плане. Они попали в ловушку, типичную для немцев, когда поиски Идеала заводят на ложный путь, а затем начинается поспешное практическое воплощение ложного идеала, и никто не задумывается о последствиях. Широко распространено мнение, что, став в 1944 г. главой отделения Н1 штаба оперативного руководства, Гудериан имел лишь весьма слабые шансы круто изменить политический курс или хотя бы оказать на него какое-то влияние, ведь с 1938 года Гитлер, урезав полномочия военного министра, главнокомандующего сухопутными силами и начальника штаба, стал единовластным диктатором. После войны Гудериан писал: «…более молодые офицеры просто в голову взять не могли, как это их старшие начальники могли безропотно смириться с курсом, который, как теперь эти же начальники утверждают, уже тогда распознали как опасный и даже гибельный. Однако случилось именно это, и случилось в то время, когда еще было можно сопротивляться – в мирное время».

И все же, комментируя быстрое возвышение главного командования вооруженных сил – ОКВ, начавшееся в период перевооружения и продолжавшееся в годы войны, когда ОКВ существовало как бы над громоздкой системой из независимых командований трех видов вооруженных сил, Гудериан в послевоенных документах, похоже, не в полной мере оценил последствия устранения жизненно важного политического противовеса. Он принижает деструктивное значение политической стороны этого процесса и в то же время говорит о преимуществах военного фактора. И когда он стал главой в политическом отношении обесценившейся организации – ОКХ, то оказался в очень неблагоприятных условиях, поскольку был лишен возможности оказывать прямое влияние на главу государства, в чем крайне нуждался. Иронично, но по этой причине ему пришлось втянуться в те самые политические интриги, на которые косо смотрел Сект, да и сам Гудериан в прошлом явно не одобрял. Однако в обреченных на неудачу попытках подчинить своему влиянию правительство и закончить войну до того, как Германия будет оккупирована, о правилах и принципах Секта пришлось забыть. Впрочем, неудача ждала не только Гудериана, но и любого другого реформатора, который выступил бы против окопавшейся нацистской иерархии того времени. Просто не осталось никого, кто обладал достаточным мужеством и влиянием, чтобы убедить Гитлера изменить курс или свергнуть этого умственно деградировавшего демагога и его клику. Разумеется, не возбраняется задать вопрос, а смог ли бы Гудериан организовать успешное сопротивление в 1938 году? Однако размышления на эту тему бесплодны. Чтобы преуспеть там, где потерпели провал Бек, Браухич и Гальдер, и тем самым соответствовать самым жестким критериям Уэйвелла, Гудериан должен был обладать престижем и высоким воинским чином – но это пришло к нему лишь во время войны. К тому времени Гитлер относился к нему, как и к остальным, с «презрительным равнодушием».

Пародия истории, хотя, возможно, это проходящая фаза, заключается в том, что германский народ едва ли осведомлен о достоинствах своих генералов, которых клеветники облили грязью. Существует постоянно подпитываемый страх перед кастой. В 1965 году газета «Ди Цайт» подвергла критике предложение бундесвера присвоить армейским казармам имя Гудериана, заявив, что его личность не может являться символом и что он неподходящий пример, потому что его поведение не всегда было на высоте. Журналисты поспешили возродить старые домыслы о поведении Гудериана летом 1944 года, и хотя они же допускают, что отказ от участия в заговоре ему нельзя ставить в вину, потому что это вопрос совести, здесь явственно проглядывают плохо замаскированные инсинуации насчет предательства Гудериана. Остается загадкой, почему он решил не рассказывать никому (даже сыну) о своей осведомленности о заговоре и молчаливом согласии, о том, что, возражая против убийства как средства достижения политической цели, скорее, выражал отрицательное отношение своего народа к этой идее, чем ее одобрение.

За пределами Германии к Гудериану отнеслись более великодушно. Там его знают, главным образом, как автора книги «Воспоминания солдата», провидца и создателя таких приемов ведения войны, ставших теперь ортодоксальными. Когда бы танки и бронетанковые силы ни одерживали новые победы, обязательно всплывает имя Гудериана. Как его тогда можно классифицировать? Пророк? В строго военном смысле ответ может быть «да», если говорить о том, что он предвидел новые формы боевых действий в будущем. Техник? Конечно, поскольку постарался с самоотдачей, характерной для многих лиц его профессии, воплотить свои понятия в структуры, почти идеально функционировавшие на войне. Гений? Что ж, никак нельзя игнорировать его врожденную способность превращать идеи в действительность через мнения, оказавшие огромное влияние, чувства, дух и методы, как нельзя игнорировать и личность. Его последний начальник штаба, Томале, назвал Гудериана «самым лучшим и ответственным генералом Германии». Однако это суждение заинтересованного человека, а вот мнение беспристрастных людей со стороны, американских офицеров, допрашивавших его после войны в тюремных камерах, чей первоначальный скептицизм в отношении врага перерос в уважение, если не восхищение к этому человеку: «Военной карьеры Гейнца Гудериана самой по себе достаточно, чтобы определить его способности организатора, теоретика и боевого командира». По их мнению, его отличает исключительнейшая интеллектуальная целостность, твердая бескомпромиссная позиция, невозмутимость в трудных обстоятельствах и сплав вежливости и язвительного юмора. Он «человек, который пишет то, что думает, и не меняет своих мнений в угоду своей аудитории». Подобная оценка в совокупности с известной стойкостью этого человека более чем удовлетворяет требованию Уэйвелла, гласящему, что полководец «…должен иметь характер… должен знать, чего хочет, и обладать мужеством и решительностью, чтобы добиться своего. Он должен знать людей, все, из чего складывается его профессия, и, что важнее всего, должен обладать тем, что мы называем боевым духом, волей к победе».

Однако что можно сказать в конечном счете о человеке, не чуждом состраданиям, который писал своей жене нежные письма и жалел Гитлера, человека, лишенного «…дружбы с прекрасными людьми, чистой любви к жене, привязанности к собственным, детям»? Гудериан дарил другим тепло и умел радоваться жизни, и это отличает его от других великих полководцев. Отдав всего себя своему призванию, он честно исполнял свой долг в самых опасных и сложных ситуациях.