Гул

– ...раньше, то, что было, не сравнить...

– ...так время другое было...

– ... другое...

– ...пусть бедно жили, но дружно...

– ...это да...

– ...двери не запирали...

– ... а то ж! Так ведь чего запить - это сейчас залезть могут, а тогда нет...

– ...о, так чего ж залезать то было - всем денег хватало...

– ...всем, это да...

– ...это теперь на пенсию ничего не купишь...

– ... да что пенсия, сейчас и работы нет...

– ...нет, никакой...

– ...во! А раньше всем место было, потому что образование какое было ...

– ...это да...

– ...и продукты настоящие были...

– ...это точно, помню, как ходили, пятого апреля ждали, чтоб молоко свежее взять...

– ...и мясо трёх сортов было, и масло брали, сливочное я имею в виду...

– ...вот...

И не смотря на то, что беседы эти ни в чём не переменялись из раза в раз, интонация закрепляющего будто - бы весь разговор "вот" изменялась с завидной частотой, а сам диалог, невзирая на согласие во многом двух оппонентов слышался всегда каким-то надменным спором.

Геннадий Викторович в день своего спонтанного выхода - а раньше размеренная жизнь его не нарушалась никакими подобного рода происшествиями - проходил тогда близ этого самого скверика, косясь одним глазом, прищуривая его несколько, на высокое пока белёсое солнце, разглядывая, притом, вторым граффити, украшавшее ряд старых гаражей ракушек. В этот день Геннадий ничуть, стоит сказать, не отличался от себя же обыкновенного, обладавшего всегда высоким ростом и мешкообразной комплекцией, производивших совместно эффект, если можно так выразиться, шкафа. Поседел Гена рано, ещё в сорок лет - здесь, вероятно, сработал механизм, оборачивающий ход дела от обратного, то есть житие Геннадия было столь спокойно, что поседел он равно быстро, человеку, переживающему за всю свою жизнь множество различных трагедий. Жидкие, сероватые волосы его свешивались на высокий морщинистый лоб кривоватым треугольником, указывающим, будто бы, на существо Геннадия, напоминая, что это именно он - Геннадий Викторович Замашкин, а ни кто - либо другой. Впрочем, в будущем автор приложит всевозможные усилия к тому, чтобы избежать постоянного пользования фамилии нашего героя, поскольку Гена, довольный своей жизнью вполне (ибо не видел, и не имел даже возможности наблюдать прочих альтернатив своей судьбе), замечал одной из главнейших жизненных проблем - собственную свою фамилию. Находил он, в общем, важнейшими проблемами своего существования те вещи, на которые любой прочий житель города NN не бросил бы и взгляда, а если и заметил бы что-то подобное, то принял бы эту частность, мелким прыщём - одним из тех, которые никогда не заметны местным обитателям города. Так, Геннадий стеснялся фамилии, считая по молодости, что задуман кем-то для исполнения великого замаха - взращен он был подобно редкому растению, так что и представить обратное - сталось бы невозможным, а изошёл, в конечном счете, лёгким, глухим хлопком. И даже желал взять, прежде, девичью фамилию матери - Гришиной, не станет лишним напомнить - и взял бы, если бы не проживавший с ним по соседству Григорий Лапин, не упускавший ни единой возможности подтрунить над отстающим, во многих смыслах, Геной, не желавшим, ко всему прочему, становиться узурпаторской собственностью.

Перемахнув через дорогу, кишащую, несмотря на безлюдный ещё проспект "Октябрьский", машинами, Геннадий, подвигаемый азиатской наружности мальчишкой к преступлению - пересечь непрекращающийся автомобильный поток - оказался на обратной стороне города - попасть на неё, очевидно, было не трудно. Парень, появившийся столь рано на улицах города NN, подёргивающий постоянно трёх - полосные, и без того короткие ему в размере штаны, исчез спустя одно мгновение, будто бы и был создан только лишь с целью - помочь Геннадию в его путешествии. Однако Геннадий Викторович успел произвести что-то вроде поклона, воспринятого его помощником - попыткой поднять что - то упавшее с земли. Откровенно говоря, людей, на протяжении всей жизни, Геннадий побаивался, встречая каждого последующего, случайно возникавшего в жизни его человека, будь то зашедшего в маршрутное такси вслед за ним, или же стоящего близ него в магазинной очереди, благодарным - трудно сказать за что - взглядом. Сейчас же, взгляд его, совместно со всем Геннадием, направлен был на ряды, перетекающих монотонно друг в друга, торговых лавок, содержание половины которых не соответствовало тем вывескам, что украшали каждый из подобных магазинчиков (вторая же половина не работала вовсе). Здесь красовались яркие, обозначенные сменяющимися в цвете фонариками, лозунги о продаже дешёвой рыбы, старые обшарпанные изрядно плакаты, выполненные в тускло - жёлтых и бледно - оранжевых цветах, гласившие о содержании за собой тьмы всевозможных продуктов, как то "МЯСО ПИВО ВОДЫ" - и даже этим, ассортимент палаток, несмотря на крохотные их размеры, не ограничивался. Они, пожалуй, служили главным лейтмотивом жизни каждого жителя города NN.

Младенцем ещё будущего гражданина, прямиком из родильного дома, провозили - такой уж была схема города - мимо тех самых палаток, которые сопровождали его, спустя годы, по дороге в школу, бывшую в городе в единственном числе, а после и на работу, становясь неотъемлемой частью его самого, так, что оказавшись вне окружения этих самых магазинчиков, он, вопрошавший всю свою сознательную жизнь о том, что же ему делать и как ему быть, останавливался, полный нахлынувшего на него ужаса, и робким шёпотом произносил: "Где я?".

Спустя немалое количество часов - а шёл наш герой медленно, разглядывая каждую, встречавшуюся ему деталь, и представляя себя на месте каждой из этих деталей - Геннадий, погруженный уже в пространство вечернего города, добрался, наконец, до определённого им своей целью, места. Гена стоял на пороге спуска в серо-зелёную пещеру метрополитена. В реалиях города NN, стоит обмолвиться, она представала явлением невероятным, по той лишь причине, что более выходов из города просто не существовало. Город NN по природе своей - вероятно, таковой была его истинная природа - не имел в виду наличествовать какими - либо спасительными выходами, тем более что, во многих смыслах, сам город и следовало бы оберегать от окружающей его действительности.

...Вполне себе может статься, что читатель будущего, по прочтении следующего сочинения, сочтёт образ прописанного неоднократно уже города пережитком минувшего безвозвратно прошлого, но это, поверьте - отнюдь не так. Город мой предстанет подобным обозначенному выше описанию и через сотню лет, по той лишь причине, что ветка метро, возвращающая отбывшие однажды со станции Тс - кой поезда не была отстроена совершенно, и сам проект строительства её был закрыт окончательно, с тем объяснением, что "Город никто не посещает, из города никто не уезжает, смысла продолжать строительство не наблюдаем". Покидать же город, имея подобную возможность - взять билет "в один конец", никто не желал, понимая, вероятно, всю бесплодность подобного замысла. Говоря открыто, ехать обитателям города было, в действительности, некуда, а все желания их, проблемы и амбиции укладывались аккурат в пределах черты родного им города. Не было, пожалуй, и прецедента, что бы кто - то из городских жителей, изображая картину своих мечтаний, замахнулся бы за поля обозначавшие окончание города. Впрочем, если кто-то и возжелал бы покинуть город, и тем более покинул бы его, то автор, скорее всего не смог бы разузнать о подобном происшествии, по той причине, что покинувший а) не смог бы (как сказано было выше) вернуться, б) не захотел бы возвращаться и в) ещё какая-нибудь ламцадрица - ца, для, понятное дело, уверенного чувства тройственности. Более того, жители города сожгли бы - в этом не может быть и сомнения - все мосты за сбежавшим своим земляком, в связи с чем, оные могли бы покидать город десятками, а то и сотнями, не числясь более в городской картотеке, или же в списке постоянных посетителей местной столовой. И спустя уже пару дней, могло бы статься, что никакого Геннадия Викторовича в городе никогда не существовало и вовсе существовать не могло, а сам он не более чем плод авторского воображения. Но ведь вы - дорогой мой читатель, даже обернись всё именно так, понимаете, что если не Геннадий Викторович, то всякого рода Викторы Геннадиевичи, или, скажем, разнообразные Иваны Васильевичи встретятся и сейчас на улицах городов F, или L(Ъ) - не в великом множестве, разумеется, но встретятся именно такими, каким и описан наш нынешний герой...

В самом деле, город NN представал чем-то на подобии одной из тех коробок, которые в жаркие летние дни заполняются, посредством дачных детей, изнывающих от зноя и скуки, различными кузнечиками, гусеницами и жирными изумрудными майскими жуками (вышедшими за рамки отведённого на их предполагаемое существование месяца). Вероятно, существовала какая-то, невообразимых размеров, невидимая притом совершенно, девочка Катя, подкладывающая извечно немного сорванной, с некошеного газона, травы, а порой - горсть каких-то семян, или даже ягод, не трогаемых обыкновенно, насекомыми ящика NN. С южной стороны город зарастал бортиком бесконечной эстакады, сквозь которую не смог бы переброситься, не повредив своё существо, ни один Геннадий - столь безжалостным был нескончаемый строй, несущихся по ней автомобилей. На востоке, как и полагает востоку, стелились бескрайние поля, где прежде работали ещё различного толка косцы, комбайнёры, и прочие служители хлеба, находящиеся сегодня в состоянии отслуживших. С запада же, город был подведён многослойной стеной соснового леса, посещаемого, напротив, и по сей день, местными охотниками за грибами, казавшимися в городе столь невероятными, что все их собирательские операции производились в жизнь только лишь поздней ночью. И всё-таки с северной стороны города кто-то, думается чрезвычайно добрый, проделал в стене монолитного, до обусловленного момента, ящика небольшую дыру, призванную стать, вероятно, первым шагом к воссоединению двух, различных во многом, миров. Право, вряд ли Геннадий Викторович помышлял чем-то подобным, желая лишь, несмотря ни на что оказаться в тот день в метро, и даже большего, как то - открыть себе новые просторы - он не хотел.

Пройдя один - существующий в числе одного - лестничный пролёт, Гена оказался под землёй, понимание чего, разумеется, не могло ужиться в его голове (он тогда представил себя, оказавшимся в другом измерении). Он подошёл к турникету, держа уже наготове, взятый со стола проездной своей пожилой матери, и вот, спустя минуту Геннадий Викторович стоял на, собственно, станции, ожидая прибытия поезда.

Теперь, как мог бы заметить читатель, процесс повествования несколько ускорился, но, само собой разумеется, что подобное произошло не из-за отсутствия интереса вдаваться более автором в подробности путешествия нашего героя, вовсе нет. Просто что - же, позвольте, может статься с человеком, пусть и таким, как мой Геннадий, в момент прохождения им контроля всякой станции метрополитена... Правда и подобное также случалось.

Один, в частности, московский системный администратор, именовавшийся Василием Семёновичем Ковриковым, колесивший обыкновенно на собственном своём автомобиле Рено Логана, вынужден был однажды, в силу не имения прочей возможности добраться до ..., посетить одну из многочисленных станций московского метрополитена. Но как только он подошел к грозной шеренге турникетов, выставив перед собой, купленный им только красный прямоугольник проездного билета, так тут же столкнулся с непредвиденной им ранее проблемой, а вернее даже сказать - с непредвиденной им ранее ситуацией, требующей немедленного решения. Из статьи, представленной в свободном доступе в сети интернета, ставшего в течение последнего десятилетия ближайшим существом, для работника интернет защиты, он знал, якобы "турникет - устройство, предназначенное для ограничения прохода людей в случае, когда необходима проверка права входа и выхода для каждого проходящего", а с тем же о том, что "основная задача турникета - создать физическую преграду перед человеком". Но дело всё в том, что турникеты, перегородившие путь Василию Семёновичу представляли собой створки металлической эскадры серебристых ящиков, которые ко всему прочему были открыты, и казалось, утверждали возможность пройти сквозь себя просто так, без использования билета. "Но позвольте", - подумал Ковриков - "неужели пресловутая система, великое множество раз обходимая мною лично! представила мне сегодня такого рода барьер, который невозможно было бы перешагнуть". И не смотря на десятки совершающих исправно ритуал освободительного приложения граждан, пробегающих мимо администратора Василия, он, не раздумывая, шагнул вперёд, оказавшись между Сциллой и Харибдой двух скрежещущих коробок, тут же угодив в ловушку схлопнувшихся на нём крючьев. Крик Коврикова (возникший не столько вероятно от боли, сколько от нежелания принимать победу турникета над собой) призвал тут же двух, выросших из недр земли - хотя, казалось бы, куда глубже - грузных усатых, облаченных в зелёные халаты, служителей московского метрополитена. Спустя секунду, после спонтанного появления, блюстители подземного порядка буквально завалили потирающего ушибленные бока Василия вопросами, как то - "Что же вы гражданин делаете?", "Ну как так можно?", "Но почему?". На что Василий, облачившись в маску удивления, изумлённо ответил: "Да я карту... приложил, она не сработала... фсс наверное... ммм, вы запись на камере посмотрите, и поймёте, что сами и виноваты". И пока оба котроллера, пихаясь и толкаясь, стремились в сторожевую будку, с целью проверить записи, не существовавшей никогда на Тор-ской станции метро, камеры, Василий Семёнович успел скрыться с места своего преступления, выкинув в ближайшую урну, не пользованную им никогда карточку, тут же притом вынутую оттуда какими - то детьми. После этого нелицеприятного случая, надо понимать, жизнь любого уверенного в себе ранее человека потеряла бы прежнюю гранитную самоуверенность, но только не жизнь Василия. Для него постоянные походы в метро стали чем-то вроде сафари на турникет, в течение которых он не только выучился обманывать глупую, как выяснилось, машину, но и перемещаться между станциями, без использования поездов метро. Но такое, вероятно, под силу лишь системным администраторам, коим, впрочем, не смог бы ни при каких обстоятельствах явиться мой Геннадий.

3.

Жёлтые огни, просматриваемые сквозь оконную панель подземной электрички, мелькали, проносясь друг за другом, сливаясь воедино с грузным глухим "там-там", образовывали ощущение полноты жизни, полной, в действительности, лишь в моменты, роднящие тебя с несущимся в никуда поездом.

Пассажиры, не получившие себе места, стояли, схватившись за поручни (как того и требовал голосящий на каждой новой станции, бесполым голосом, репродуктор), мерно покачивались; кто-то повернувшись к выходу, ожидая своей остановки, кто-то отвернувшись, заявляя будто бы "Мне ещё ждать своей станции, и ждать". Впрочем, трудно было бы даже предположить возможный ход мысли, хотя бы и одного, ведомого подземным локомотивом, в тот вечер, пассажира (тем более что многие из оных не обременяли себя какими-либо мыслями, вовсе).