Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»

— Именно вы, моя дорогая, ввели шали в моду. Заметили? Три из десяти дам сегодня были в шалях. А в плане стиля и оригинальности вы кого угодно заткнете за пояс — совершенная индивидуальность.

— Николай Владимирович уже пригласил меня на следующие поэтические чтения. Буду думать, что я ничем не хуже Любочки, несмотря на отсутствие сногсшибательных да и всяких иных бриллиантов. Богатство — это отдельное достоинство. Легко, правда, превращающееся в недостаток.

— Не в данном случае. Любочка тратит огромные средства, чтобы окружить своего мальчика роскошью и вниманием. Она ведь на семь лет старше и совершенно без ума от мужа. Эстетка, а он сам — произведение искусства!

— На редкость интересная внешность. Из позапрошлого века. Такие руки можно увидеть только на портретах старых мастеров. Невероятно нежная и в то же время сильная кисть!

— А его зубы? Обратили внимание? Жемчуг, и первосортный. Нет, среди живых такого совершенства не бывает!

— Выходит, он небожитель, спустившийся к нам, грешным, по Всевышнему повелению. — Анна загасила папиросу в бронзовой пепельнице времен Херсонесского царства. — Меня поразили глаза. Немного калмыцкий разрез, а как распахнет — такое голубое сияние, что вроде даже ладаном пахнет.

— Как верно подмечено! Мало кто может противиться блеску глаз Николя. Часто спорщик отступал даже не перед логическими доводами Николая Владимировича, а перед внезапно раскрывшейся синей бездной с черным огнем в середине!

— Мне кажется, вы влюблены в Недоброво.

— И не скрываю! Все в него влюблены и совершенно спокойно могут говорить об этом, потому что у Любочки не может быть конкуренток. Знаете, как Николя звали в интимном кругу в пору студенчества? «Перламутровый мальчик» или «фарфоровый мальчик». Такой нежный, что, кажется, ветром можно сдуть. Но в своих убеждениях — кремень!

— Поразительное совершенство! — Анна злилась, как всегда, когда сталкивалась с чужим благополучием. Тогда, в гостях у гимназиста Гумилева расстроилась из-за его библиотеки, зверюшек. Неужели банальная зависть? А разве не соперничество, вызванное завистью, толкает нас к совершенству? «Зависть — сестра соревновательности», — это еще Пушкин заметил.

— Представляю, сколько завистниц у Любочки и какая меня ждала бы конкуренция, вздумай я завоевать хотя бы симпатию Недоброво. — Анна преувеличенно громко вздохнула. — Пусть их! Не люблю толкаться.

— В народе говорят: «не в свои сани не садись»! Если бы вы знали, душенька, как часто мне, да и другим приходится твердить это, — еще более бурно вздохнула Сазонова, искоса глянув на Анну.

Глава 2 «Пусть камнем надгробным ляжет На жизни моей любовь». А.А.

— И это все мне? — пробормотала Анна, глядя на своего спутника.

Встречу в парке назначил Недоброво, провожая ее после поэтических чтений в его роскошных апартаментах: «Не хотите прогуляться неподалеку от своего дома, Анна Андреевна? Я очень люблю Царскосельский парк, бегаю здесь на лыжах и коньках. Ищу отчаянного компаньона. Желательно умного и чтобы глазу было приятно. Здесь такая конкуренция со стороны скульптурных дам, что мало кто ее выдержит. Вот и бегаю в полном одиночестве. Если не считать Пушкина — Александр Сергеевич не оставляет меня. Но иногда я предпочитаю женское общество. — Он засмеялся, сверкнув жемчужным оскалом. — Не откажите составить мне компанию, прошу вас». — «Благодарю. Вызов со стороны статуй и одинокого лыжника принимаю…» — в те мгновения, когда этот возмужавший «фарфоровый мальчик» целовал ей руку в благодарность за согласие, Анна с биением сердца и тиснением в груди поняла: начинается новый потрясающий роман! А еще мельком вспомнила Сазонову с ее намеком на чужие сани. Эх, глупая, толстая клуша, не для таких, как Анна, эти правила писаны.

Было душно от жгучего света, А взгляды его — как лучи. Я только вздрогнула: этот Может меня приручить. Наклонился — он что-то скажет… От лица отхлынула кровь. Пусть камнем надгробным ляжет На жизни моей любовь. Не любишь, не хочешь смотреть? О, как ты красив, проклятый! И я не могу взлететь, А с детства была крылатой. Мне очи застит туман, Сливаются вещи и лица, И только красный тюльпан, Тюльпан у тебя в петлице. Как велит простая учтивость, Подошел ко мне, улыбнулся. Полуласково, полулениво Поцелуем руки коснулся. И загадочных древних ликов На меня посмотрели очи…

Конкуренток «из общества» Анна Андреевна запросто обошла. Они не таились, гуляя часами по Царскосельскому парку. О влюбленности супруга в горбоносую поэтессу Любовь Александровна узнала одной из первых — по сиянию глаз мужа.

— Вы увлечены, дорогой, сильно увлечены. Как мальчишка! — Она с улыбкой дотронулась до кончика его идеального носа. — А ваша Императрица должна завидовать вашей пассии?

— Что вы, что вы, дорогая! — Он обнял жену, жадно вдыхая запах ее кружев у шеи и каштановых волос. — Вы же знаете, как нежна и сильна моя любовь к вам, Любушка.

— Знаю и не боюсь конкуренток. Ревность — не мое амплуа. Развлечение для горничных. — Она отошла к зеркалу над камином и там, глядя на себя между двух ваз с белыми камелиями, изящным порханием тонких пальцев поправила прическу. — Но все же… Николя… Вы сообразительный мальчик. Разве не понимаете, что как-то надо соблюдать приличия, не на глазах же у всех!

— Вы правы, нам с Анной Андреевной необходимо больше вращаться в обществе, в публичных местах и лучше всего — у нас в доме.

— Но вам предписан свежий воздух! — погрозила она пальцем, сверкнув россыпью бриллиантов. — Прогулки в парке не отменяются.

Ранней осенью на газонах еще зеленела трава, усеянная лоскутной пестротой опавших листьев. Анна была в сером длинном узком пальто. Гордая голова, чеканный профиль. Нимфы на аллеях Царскосельского парка, кажется, поворачивались вслед удивительной паре. Николай Владимирович любовался сходством своей спутницы с нетленными классическими образами.

— Как вы хороши на фоне всего этого спящего великолепия. Бледный мрамор среди красок осени, бессмертие среди радостного, яркого умирания. Вы словно подружка мраморных дев, следящих за нами из-за каждого поворота. Они прекрасны, Анна! — Он сжал ее руку, заглядывая в лицо всей синевой распахнутых глаз.

Она пошла вперед, вслушиваясь в ритм, звучащий внутри, как отдаленная музыка. Стихи, зародившиеся во время этой прогулки, будут написаны тремя годами позже:

Уже кленовые листы На пруд слетают лебединый, И окровавлены кусты Неспешно зреющей рябины. И ослепительно стройна, Поджав незябнущие ноги, На камне северном она Сидит и смотрит на дороги. Я чувствовала смутный страх Пред этой девушкой воспетой. Играли на ее плечах Лучи скудеющего света. И как могла я ей простить Восторг твоей хвалы влюбленной… Смотри, ей весело грустить, Такой нарядно обнаженной.

— И еще вы похожи на древнее распятие, — заметил Недоброво.

Анна улыбнулась:

— Однажды уже меня сравнил с распятием Гумилев.

— Тогда это лучшая его находка. Ведь он прескверный поэт. Неужели вы, со своим чутьем, не замечаете дурновкусие его декоративности, страсть к дешевой экзотике? Извините, Анна, я не должен был… Уж очень меня злит вымученный манерный ход, называемый акмеизмом… Что это? С чем едят эту навязчивую чепуху? Типично гумилевская претенциозность! — Всегда ровный и несколько чопорный Недоброво разгорячился — Гумилев был ахиллесовой пятой его сдержанности и как муж Анны, и как поэт, и как личность. Едва почувствовав в себе раздражение, Недоброво переходил к разговору о своем кумире — Пушкине. — Интересно, как бы отнесся к акмеизму Александр Сергеевич? Вот вы, Анна Андреевна, — акмеистка, а на самом деле — Пушкианка. Не знаю поэта более близкого по гармоничности и соразмерности Пушкину. — Он запнулся, заметив реакцию Анны. Ее лицо побледнело, на скулах выступили яркие пятна. Губы задрожали: