Гумилёв сын Гумилёва

Когда б мы видели в сиянии лучей блаженное младенчество растений – мы, верно б, опустились на колени перед кипящею кастрюлькой овощей.

Это для вегетарианцев. А вот для всех остальных:

Там примус выстроен, как дыба, На нем, от ужаса треща, Чахоточная воет рыба В зеленых масляных прыщах; Там трупы вымытых животных Лежат на противнях холодных И чугуны – купели слез – Венчают зла апофеоз.

Заболоцкий, как и Гумилев, дитя XX века, искал спасение в технократических утопиях. Звери у него переходили на прямое питание солнечной энергией и непосредственно усваивали химические элементы. Не стало хищников и жертв, вместо «вековечной давильни» появилось царство разума, где растения и животные не поедают друг друга, но предаются философским беседам:

Там кони, химии друзья, Хлебали щи из ста молекул, Иные, в воздухе вися, Смотрели, кто с небес приехал. Корова в формулах и лентах Пекла пирог из элементов, И перед нею в банке рос Большой химический овес. <…> Здесь волк с железным микроскопом Звезду вечернюю поет, Здесь конь с редиской и укропом Беседы длинные ведет.

Заболоцкого Гумилев упоминал даже, казалось бы, в очень далеком от русской поэзии контексте: «Маздак считал, примерно как наш поэт Заболоцкий, что природа – это гадость, это ад, это кошмар, а разум – светлый, который у людей есть, — это носитель блага».

В глазах Льва Гумилева антагонистом Заболоцкого был Николай Гумилев, само воплощение жизни, а для Льва – вечный идеал и образец для подражания. Николай Гумилев любил женщин, любил Родину, ценил интеллектуальные радости, но не чужд был и радостям телесным. Он любил мир, любил и войну. Он был соприроден этому миру, колесо Сансары оборачивалось не вечным страданием, но вечной жизнью:

С сотворения мира стократы Умирая, менялся прах: Этот камень рычал когда-то, Этот плющ парил в облаках. Убивая и воскрешая, Набухая вселенской душой – В этом воля земли святая, Непонятная ей самой. Н.Гумилев. Поэма начала

Но есть и еще один повод подивиться интуиции Гумилева. Вспомним, что впервые Гумилев написал о мировом зле в «осенней» и «зимней» сказках. Художник (Хозяин чар) из «Волшебных папирос» списан, вероятно, с Павла Филонова, а само действие сказки происходит в пространстве картины «Пир королей».

О творчестве Филонова Гумилев мог разговаривать с двумя высококвалифицированными искусствоведами – Пуниным и Харджиевым. Картины Филонова юный Гумилев мог увидеть еще в 1929-1930 годах на одном из закрытых просмотров в Русском музее, где разместилась персональная выставка художника, так и не открытая для широкой публики. Более того, Гумилев упоминает даже о своей встрече с Филоновым: «… я видел несчастного и воодушевленного Филонова». Льва могли познакомить с художником опятьтаки Харджиев и Пунин.

Но вряд ли Гумилев знал, что еще в двадцатые годы Николай Заболоцкий учился у Павла Филонова.

ЛЕКЦИИ ГУМИЛЕВА

«Преподавание без науки – тоска, научные занятия без преподавания – это скорбь». Но когда же Гумилев начал читать лекции? По словам Нины Ивочкиной, дело было еще в 1957 году. Ивочкина, студентка истфака, специализировалась на кафедре археологии, которой заведовал профессор Артамонов. Летом 1957 года в Ангарской экспедиции она познакомилась с Гумилевым. Лев Николаевич, видимо, произвел на нее сильное впечатление. И вот осенью 1957-го она пришла к заведующему кафедрой и попросила, чтобы Гумилев прочел студентам курс «истории тюрков». Михаилу Илларионовичу идея понравилась. С Гумилевым он не только сотрудничал, но и дружил, их отношения испортятся только в 1970-м, после дискуссии в журнале «Природа». Артамонов обещал Ивочкиной, что Гумилев прочтет им спецкурс.

Если верить Ивочкиной, сам Гумилев такого поворота не ожидал: «Во всяком случае, некоторое время глаза у него были недоуменные. А потом сказал что-то вроде того, что от меня, оказывается, многого можно ожидать, или как теперь говорят, "с тобою не соскучишься"». Вопрос был решен. Вот так, в 1957-1958-м учебном году Гумилев прочел на историческом факультете ЛГУ свой первый курс лекций.

Не скажу, чтобы эта история казалась мне сомнительной или вовсе неправдоподобной. Но многое здесь неясно. Нина Ивочкина тогда перешла только на третий курс. Могла ли она так повлиять на судьбу старшего научного сотрудника Гумилева? Обладала ли таким влиянием на могущественного тогда Артамонова? Может быть, Нина Владимировна несколько преувеличила свои заслуги? Более того, невероятна и датировка первого курса Гумилева. Даже факультативный курс необходимо включить в учебный план, который составляется по крайней мере за несколько месяцев до начала занятий. Если разговор между Ивочкиной и Артамоновым происходил в сентябре или октябре 1957 го, профессор при всем желании не мог бы поставить лекции Гумилева в учебный план. Не сохранилось и документальных подтверждений. Наконец, во второй половине пятидесятых Гумилев продолжал переписку с Василием Абросовым. «Другу Васе» он сообщал обо всех заметных событиях в своей жизни, прежде всего научной. О лекциях же не упоминается до самого декабря 1959 года.

Из письма Льва Гумилева Василию Абросову от 25 декабря 1959 года: «Завтра оформляюсь в университет читать факультативный курс – "Кочевники Центральной Азии"».

Видимо, ошибка Ивочкиной в датировке вызвана самой банальной причиной: Ивочкина писала мемуары о Гумилеве в старости, специально для сборника «Вспоминая Л.Н.Гумилева», выпущенного в 2003 году.

Устраиваясь на работу в Экономико-географический институт ЛГУ, Гумилев оговаривал, что будет читать специальные курсы «на историческом факультете при кафедре археологии, по договоренности с деканом исторического факультета проф. В.В.Мавродиным и зав. кафедрой археологии проф. М.И.Артамоновым».

Уже поздней осенью 1962-го он читал курс лекций, правда, не у археологов, а на кафедре истории Средних веков, которой заведовал еще один хороший знакомый Гумилева Матвей Гуков ский. Спецкурс был посвящен истории монголов. Гумилеву нравилось читать лекции, хотя он и жаловался, что преподавание «поглощает очень много сил. После лекций я целый день ничего не могу делать».

В отличие от его будущих лекций по народоведению этот курс популярностью не пользовался. В 1962-м на лекции Гумилева ходили только два человека – Гелиан Прохоров и Юрий Кавтарад зе. Последний иногда пропускал занятия, и Гумилев тогда шел с Гелианом гулять по городу, превращая лекцию в беседу. «Это было так упоительно интересно», — вспоминал Прохоров.

И тогда же Гумилев в своих лекциях начал переходить историко-географические рамки кочевниковедения, его лекции охватывали историю «всех стран от Китая до Ирана и Византии», давали «почти полную историю Азии и Восточной Европы вместе». Однако студенты не спешили записаться на спецкурс Гумилева, почти все они мало интересовались историей тюрков и монголов. А будущие тюркологи шли учиться на восточный факультет.

Осенью 1963-го Гумилев снова читал лекции при кафедре археологии, но благодарных слушателей, очевидно, не нашел. Тщетно Савицкий желал своему другу «воспитать молодых энтузиастов кочевниковедения».

«Сегодня я начал читать третьему курсу. У студентов подготовка нуль, вернее, 1, т<о> е<сть> у них уже отбита охота учиться. И вот этакое надо переучивать!» – писал Гумилев Абросову. [42]

В 1971-1972 годах Гумилев начал читать на географическом факультете два курса: «Народоведение» и «География населения». Последний предназначался для студентов вечернего отделения. А «Народоведение» было факультативным курсом для студентов геофака.

Содержание курса можно передать так: всемирная история с точки зрения пассионарной теории этногенеза. По словам Гумилева, на первую лекцию к нему пришла только одна студентка, да и та хотела уйти: «За нею два парня ухаживали и поджидали за дверью, я вышел и сказал им: "Нет, идите, идите, вы останетесь дураками, а она будет хоть одна культурная женщина". На следующий день явилась вся группа».

42

Между прочим, не только Гумилев жаловался на студентов. Если верить критику Виктору Топорову, в середине шестидесятых – студенту германского отделения филфака ЛГУ, жаловались будто бы и на самого Гумилева.

Из книги Виктора Топорова «Двойное дно. Воспоминания скандалиста»: «Преподаватели у нас были сильные и знаменитые. То есть одни сильные, а другие знаменитые. Старческим маразмом и смертельной скукой веяло от лекций прославленного Проппа. Студенты с соседнего востфака при малейшей возможности прогуливали лекции Льва Гумилева и говорили о них: сплошное занудство».

У Льва Гумилева много критиков, которые обвиняют его в легковесности, излишней литературности, даже в шарлатанстве. Но я больше не встречал обвинений в занудстве. Однако гораздо больше удивило другое: преподавание Гумилева на восточном факультете.

Я уже было решил, что Виктор Топоров что-то путает, когда мне в руки попал интересный документ. Это характеристика на старшего научного сотрудника НИГЭИ ЛГУ Гумилева Льва Николаевича, составленная перед его поездкой в Венгрию и утвержденная на заседании парткома 28 июня 1967 года. В характеристике есть и такие слова: «Лев Николаевич ведет педагогическую работу на историческом и восточном факультетах Ленинградского университета…»

Если составители служебной характеристики не ошиблись, то возникает много вопросов. В какие годы Гумилев читал на востфаке? При какой кафедре он читал? Как назывался курс лекций? Пришлось отправиться на Университетскую набережную. Едва я начал рассказывать секретарю о своем деле и произнес фамилию «Гумилев», как меня пригласил к себе в кабинет солидный господин. Он оказался деканом восточного факультета, доктором наук, профессором Евгением Ильичем Зеленевым. Профессор Зеленев рассказал мне, как сам слушал Гумилева на теоретическом семинаре «по вопросам истории Центральной Азии». Но дело было не в шестидесятые, а в 1978-м или 1979-м году. И выступление Гумилева на семинаре было единственным. А мог ли Гумилев читать в шестидесятые годы целый курс лекций на восточном факультете? Декан навел справки. Ответ был такой: курс лекций Льва Гумилева на востфаке шестидесятых годов – нечто почти невозможное. Другое дело, что позднее, в семидесятые и восьмидесятые годы, многие востоковеды бегали на геофак слушать лекции Гумилева. Но это были совсем другие лекции.