Гумилёв сын Гумилёва

Константин Иванов рассказывает о спекуляции «Этногенезом» несколько иначе. По его словам, копию депонированной рукописи типографские рабочие продавали за три бутылки водки.

В конце 1982 года копирование Гумилева прекратили. Этому есть два объяснения. Первое, распространенное среди учеников, последователей и поклонников Льва Николаевича: козни тайных и явных врагов Гумилева. Второе принадлежит жене Гумилева, Наталье Викторовне: «После депонирования рукописи в ВИНИТИ несколько тысяч экземпляров этой работы было напечатано по заказам читателей. Вся типография ВИНИТИ работала на копирование Гумилева. <…> Потом руководство ВИНИТИ наконец сказало, что больше печатать не будут, потому что сколько же можно – ибо научная организация, где книга была одобрена, должна ее напечатать».

Такой «научной организацией» был Ленинградский университет, он и в самом деле выпустит «Этногенез и биосферу Земли» в своем издательстве, но это будет уже в 1989 году.

Всего же, по официальным данным, ВИНИТИ сделал более двух тысяч копий «Этногенеза». Сколько же копий было подпольно изготовлено в типографии ВИНИТИ и продано на черном рынке, мы никогда не узнаем.

Часть XVI

НОВАЯ КВАРТИРА БЕЗ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

После женитьбы жизнь Гумилева медленно, но неуклонно менялась. Веселая жизнь немолодого холостяка с долгими научными спорами и чтением стихов, со старыми друзьями и подругами стала воспоминанием. Хотя отдельную квартиру Гумилев от университета так и не получил, в 1974-м он все-таки перебрался с окраины в центр города, на Большую Московскую улицу, 4. Инна Прохорова приписывает этот переезд деятельной и практичной Наталье Викторовне, а сама Наталья Викторовна – визиту высокого гостя, академика Ринчена: «…в один прекрасный день к нам пришел изумительной красоты старый монгол. <…> Он был в роскошном синем халате с золотыми бляхами, в шапке из чернобурой лисы». Другой раз Наталья Викторовна говорила, что «роскошный синий халат» был подпоясан «поясом с серебряными бляхами».

Бямбын Ринчен (он же Ринчен Бимбаев) — монгольский ученый, филолог и поэт, переводивший на монгольский язык Пушкина, Гоголя, Маяковского и Шолохова, был одним из самых ярких и уж точно экзотичных друзей Гумилева. Судя по переписке с Гумилевым, это был просвещенный, мыслящий, широко образованный человек. Помимо русского и монгольского он знал английский, французский, маньчжурский, тибетский и ки тайский. Между прочим, академик Ринчен был дядей давней подруги Гумилева, Очирын Намсрайжав. Переписка Гумилева и Ринчена началась в 1967 году с вежливых деловых писем. Гумилев посылал монгольскому академику свои книги и оттиски статей, а Ринчен консультировал Гумилева по вопросам монгольской религии и мифологии. В начале семидесятых письма стали уже совершенно дружескими, а в конце 1973-го Ринчен посетил Гумилева в его комнатке на Московском проспекте, после чего и последовало приглашение переселиться в квартиру побольше и получше. Знатных иностранных гостей не годилось принимать в двенадцатиметровой комнате на окраине.

На Большой Московской Льва Николаевича и Наталью Викторовну ожидала вовсе не отдельная квартира, а новая коммуналка, но большая, красивая: «старая петербургская комната с высоким потолком, украшенным лепниной, и окнами во двор, а не на шумную улицу», — так описывал новую квартиру Дмитрий Балашов. Инна Прохорова назвала ее «комфортабельным жилищем».

Прохорова и Балашов помнили жизнь Гумилева на Московском проспекте, поэтому так высоко оценили новое жилье. Зато профессор Лавров, впервые заглянувший вместе с женой в гости к своему коллеге, как будто поморщился: «…нас ужаснула уже лестница. Старинный, казалось, никогда не ремонтировавшийся дом, темная-темная лестница, и на площадке валялся пьяный. Застойный запах говорил, что это норма, а не эпизод. Дом-то буквально соседствовал со станцией метро "Владимирская", да еще и "полудиким" рынком рядом, со всеми вытекающими (в прямом и переносном смысле) последствиями.

После этой смрадной лестницы вы попадали в маленький, но такой уютный оазис – комнату-кабинет, она же столовая, она же спальня. Над столом – известный портрет отца в военной форме, фотография всей семьи – Анна Андреевна, Николай Степанович и Лева».

Первые впечатления журналистки Людмилы Стеклянниковой были хуже даже лавровских. Она не сразу поняла, что попала в коммуналку, потому что образ жизни советского доктора наук в то уже сытое и сравнительно благополучное время не вязался с коммуналкой.

«Справа от входной двери – мрачная, давно не знавшая ремонта кухня, там какие-то люди. Мрачный узкий недлинный коридор. Проходим в первую по коридору дверь. Большая темноватая комната. Два больших окна зашторены темно-бордовыми (сколько помню) шторами. <…> Слева от двери – старый платяной шкаф, тоже темный. Прямо – большой обеденный стол, а за ним – у правого зашторенного окна – стол письменный. Севший за него оказывался спиной к двери, да и ко всей комнате. <…> Профессорская жена [43] проходит за шкаф и садится на диван, это был диван-кровать, на котором они спали. Про себя думаю: что, она так и будет сидеть здесь во время нашей работы? Неужели нельзя уйти в другую комнату? (Я ведь пришла в профессорскую квартиру!) Только потом я узнала, что другой комнаты не было. Точнее, была, но жил в ней тюремный надзиратель с семьей…»

43

Профессорского звания Лев Николаевич никогда не имел, хотя очень многие люди, даже близкие знакомые, такие как Сергей Снегов, называли его именно профессором.

Но Гумилеву новая квартира очень понравилась. Центр города, рядом музей Достоевского, а неподалеку дом, в котором жил Чернышевский. Поэтому Гумилев говорил, что живет теперь между двумя каторжниками, а саму Большую Московскую называл «улицей трех каторжников».

Старым друзьям в новом доме места не нашлось.

В первой половине восьмидесятых сменилось окружение Гумилева. Он расстался почти со всеми прежними друзьями. Многих просто не стало. В 1968-м умер Савицкий, в 1969-м – Руденко, в 1971-м – Гуковский. В 1972-м скончался Артамонов: профессор умер прямо за письменным столом, работая над новой статьей.

Но многие старые друзья были живы и здоровы, однако Гумилев потерял к ним интерес, как говорят, не без влияния Натальи Викторовны: «Московская дама, художница, которую он привез из Москвы, сразу начала ревниво отстранять меня от дома», — вспоминал Гелиан Прохоров.

Инна Мееровна поддержала мужа: «Поменяв его быт и стиль, жена поменяла и всё его окружение. Был "сдан в утиль" даже преданнейший и беззащитный Вася Абросов, старый друг… бескорыстно отдавший ему в пользование свой талант и мысли, отказавшийся ради него от собственной научной карьеры».

Разрыв с Абросовым – одна из самых темных страниц в биографии Гумилева. Они дружили уже четверть века. Без помощи Абросова не было бы «Открытия Хазарии» и статей по исторической географии. Без Абросова Гумилев вряд ли стал бы географом и не навел бы «мост между науками». Наконец, без этих блестящих историко-географических успехов Гумилев не получил бы места в НИИ экономической географии. Значит, и своей работой Гумилев во многом обязан бескорыстному, умному и доброму другу Васе.

Гумилев Абросова очень ценил, ставил его выше всех друзей и знакомых: «Это мой единственный друг, не покидавший меня в беде».

Абросов часто гостил у Гумилева на Московском проспекте, даже готовил, помогал вести хозяйство, несмотря на свою инвалидность. Когда Абросов как-то не смог приехать в Ленинград из-за охоты на кабанов, Гумилев в шутку пенял ему: «Очень жаль, что ты предпочел диких свиней культурному льву». Гумилев всегда был рад видеть друга Васю: «Помни и знай: мой дом – твой дом, и все, что я могу, для тебя – сделаю».

31 июля 1967-го, то есть уже после женитьбы, Гумилев написал завещание на имя Абросова и попросил: «Когда умру – поставь мне пристойный памятник».