Гурко. Под стягом Российской империи

А вот писанные маслом портреты деда и графини Росицы, а с ней рядом отец и мать братьев. Стоян и Василько, по воспоминаниям кормилицы Агафьи, в мать удались. Графиня Росица об умерших говорила неохотно и скупо: «Живые о живом думают», — отвечала, когда братья просили рассказать о родителях.

— Ну-с, прихорошимся, — сказал Василько. — Предстанем пред очами графини молодцами.

Причесавшись и одернув мундиры, братья вступили в комнату Росицы.

Графиня не спала. Она сидела в обтянутом красным бархатом кресле у камина. Несмотря на свои семьдесят лет, была она красива: пышноволосая, темнолицая, чуть горбоносая, с редкими морщинами на лице, а рот, не потерявший зубов, украшали яркие губы.

— Пришли бабушка-матушка, — проговорили в один голос братья и опустились на колени по обе стороны кресла.

Увидев внуков, графиня нахмурила брови.

— Явились, повесы. Думала, про бабку и забыли.

И хоть с виду говорила Росица сурово, в голосе ее слышалась неподдельная любовь к внукам. Оба они были ей еще и детьми, ибо мать их умерла при родах, а отец, сын графини Росицы, погиб в Севастополе в Крымской кампании.

Графиня погладила братьев по волосам, вздохнула:

— Жаль, не видят вас ныне ни отец ваш, граф Андрей, ни дед, граф Петр Васильевич…

И задумалась. Молчали Стоян и Василько, не нарушали мыслей старой графини.

А вспомнились ей юность, родное село в горной Болгарии, отец и мать, подруги, с кем ходила с кувшином к роднику и полола огород, резала виноград и молола зерно на ручной мельнице, варила кукурузную мамалыгу. Через многие лета пронесла графиня ее вкус…

Наконец графиня Росица заговорила:

— Много-много лет тому назад, вот уже полвека, привез меня ваш дед в Санкт-Петербург, но я помню родную землю, горы, сады… Мой многострадальный народ… Если бы не граф Петр Васильевич, лихой штабс-капитан, что было бы со мной? Болгария, мой отчий край! Русские солдаты приходили нам на помощь не единожды. И ныне будет священная война. Потому, благословляя вас, радуюсь: на правое дело идете. Ведь и в вас течет частица болгарской крови. Там, в Болгарии, живут ваши братья и сестры. — Она поерошила им волосы. — Ну, ступайте с Богом, не следует вам видеть, как роняет слезы графиня Росица.

Отогнув полог, Стоян вышел под теплое майское солнце. День только начинался, а лагерь болгарских ополченцев оживал. Царила праздничная суета. Из Ясс прибыл главнокомандующий со штабом, ожидалось освящение Самарского знамени, вручаемого ополчению городом Самарой. Знамя привезли самарский голова и общественные деятели волжского города.

У белых, ровных рядов палаток в ожидании сигнала появились дружинники в черных куртках с алыми погонами. На каракулевых зеленоверхих шапках нашиты кресты, обуты в высокие яловые сапоги, через плечо серые шинельные скатки. Каждый день вливаются в дружины все новые и новые добровольцы. Разные по годам, но почти все одной судьбы. Кто-то, участвуя в восстании против турецкой неволи, нашел приют в России, иные перешли турецкую границу, влились в черногорскую и сербскую армии. Трудными дорогами добирались они к месту формирования ополчения, и всех объединяло неуемное желание скорее принять участие в освобождении своей родины.

На зеленом лугу болгарские священники в полном облачении. Солнечно, и только в стороне синевшей Карпатской гряды клубились кучерявые облака. Они лениво сползали в предгорные долины. А над Балканскими горами небо ясное. Там родина бабки Стояна Росицы, и поручик Узунов вдруг почувствовал, что на Балканах частица и его родины…

Тихо и тепло на плоештинском лугу. В цвету сады, яркая зелень, и оттого луг, где расположились ополченцы, нарядный и веселый.

Из просторной палатки вышел главнокомандующий великий князь Николай Николаевич со штабом, с ним генерал Столетов и другие офицеры. Подошел начальник штаба ополчения подполковник Рынкевич в болгарской форме и с ним самарские гости.

Запели трубы, понеслись команды: «В ружье!», и пять дружин, выстроившись в каре, замерли. У стола, покрытого белой льняной скатертью, остановились главнокомандующий Дунайской армией и начальник штаба генерал Непокойчицкий, генерал Столетов и подполковник Рынкевич.

— На колени! — прозвучал голос Столетова.

К аналою подошли священники, отслужили молебен и, вскрыв ящик, освятили знамя. Развернув полотнище, священники показали дружинникам трехцветное знамя Болгарии — малиновое, белое, светло-синее. Все увидели золотой по черному фону на белой полосе широкий прямоугольный крест, а в его центре образ Иверской Божьей Матери. Повернули полотнище другой стороной. На ней такой же крест и образы славянских первоучителей Кирилла и Мефодия.

Настала минута прикрепления полотнища к древку. Первый гвоздь забили главнокомандующий и Непокойчицкий, затем выбранные дружинники. Крестясь, они подходили к древку, целовали его и только после этого ударяли по серебряной шляпке гвоздя.

Торжественно застыли ряды дружин. Вот к древку приблизился войник в национальном костюме. Был он стар, но держался бодро.

Его грудь украшали награды, а за широким поясом устрашающе торчали турецкие пистолеты и отделанный золотом ятаган.

Это был знаменитый болгарский воевода Пеко Петков, снискавший уважение боевыми подвигами в Балканских горах, где его отряд многие годы наводил ужас на турок.

Столетов протянул Петкову молоток:

— Герою Болгарии!

У старого воина навернулись слезы:

— Всю жизнь я ждал этого часа, вот оно, рождение болгарского воинства! — Повернулся к дружинникам, вытер глаза. Голос его звучал по молодому: — Да поможет Бог пройти этому святому знамени из конца в конец несчастную землю болгарскую! Да осушит его шелк скорбные очи наших матерей, жен и дочерей. Да бежит в страхе все нечистое, злое перед ним, а за ним станут мир и благоденствие!

Подняли древко с серебряным, вызолоченным копьем. Священник прочитал шитое вязью на ленте: «Город Самара — болгарскому народу в 1877 году… Да воскреснет Бог, и расточатся враги его».

Зашелестело знамя, и радостные крики «ура!» огласили луг. Когда все стихло, великий князь повернулся к Столетову:

— Ваше мнение, генерал, по использованию ополчения? Как силу вспомогательную или боевую?

— Считаю, ваше высочество, болгарские дружинники не только способны занять достойное место в рядах действующей Дунайской армии, но и почитают для себя за честь вместе с русскими солдатами освобождать свою отчизну…

Газета «Русский инвалид» в № 100 за 1877 год, высоко характеризуя боевой дух болгарских дружин, писала: «Успех формирования первых двух батальонов превзошел все ожидания. Понятливость, дисциплина, рвение и любовь к делу, добровольно на себя принятому, отличают всех этих болгар, до последнего человека».

В приемной начальника разведки Дунайской армии больше часа дожидался полковника Артамонова средних лет болгарин, худой, как высохший сук, с темной, задубевшей кожей. Вся его одежда — льняная рубаха, расшитая в крестик, и латаные, потертые штаны, ноги плотно обхватывали стоптанные кожаные поршни.

Адъютант начальника разведки читал, делая какие-то пометки, вопросов болгарину не задавал, твердо усвоив, что, если появляются подобные посетители, разговаривать с ними должен только полковник с глазу на глаз.

Посетитель не скучал, не проявлял нетерпения. Усевшись у стены, он дремал. Но стоило скрипнуть двери, как болгарин тут же вскочил. Артамонов широко раскинул руки:

— Здравствуй, Димитр, гость дорогой, здравствуй! В самый раз прибыл. — Пропустив болгарина в кабинет, сказал адъютанту: — Нам кофе. — Сняв фуражку, причесал коротко стриженные волосы: — Рад видеть тебя, Димитр, в полном здравии. В твоих сведениях нужда превеликая.

Кофе пили неторопливо, наслаждаясь. Артамонов задавал вопросы, болгарин отвечал лаконично.